Глава XIV ФОРМИРОВАНИЕ СОВРЕМЕННОЙ НАЦИИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава XIV

ФОРМИРОВАНИЕ СОВРЕМЕННОЙ НАЦИИ

Изменения в Европе обострили и без того пессимистические настроения в Польше. Сначала в 1866 г. Пруссия разгромила Австрию, которая прежде играла важную роль в сложных политических расчетах поляков. Премьер-министр Пруссии Бисмарк воздержался от унижения противника на мирных переговорах, но лишил габсбургскую монархию возможности оказывать влияние на «новое устройство Германии», направив ее политические стремления в другую сторону. Косвенным результатом поражения Вены оказалось преобразование Австрии в дуалистическую Австро-Венгерскую монархию. В 1870 г. Пруссия вместе с другими германскими государствами победила в войне против Франции. Монархия, на помощь которой в Польше рассчитывали в любом международном конфликте и каждом польском восстании, понесла позорное поражение. Германский рейх — новая империя во главе с правящей династией прусских Гогенцоллернов — стал самым могущественным государством в Европе. С этого момента Германия, а не Франция, господствовавшая на европейском континенте начиная с XVII в., стремилась к сохранению и усилению своего превосходства.

В 1872 г. собравшиеся в Берлине императоры России, Германии и Австрии решили выступить гарантами сохранения европейского порядка.{122} Это прозвучало довольно странно, если учесть, что совсем недавно он подвергся полному разрушению. Соглашения в значительной степени затрагивали и польский вопрос. Желание участников разделов было общим: Польшу надо похоронить. Спустя шесть лет, однако, наступил период разногласий. Германия и Австро-Венгрия с молчаливого одобрения других держав Европы решили оказать давление на Россию, чтобы помешать ей воспользоваться своим превосходством в победоносной войне с Турцией.{123} С этого времени дружба России и Германии ушла в прошлое, хотя Бисмарк до конца своего правления в качестве канцлера Германской империи (до 1890 г.) старался соединять в своей политике заботу о сохранении заключенного в 1879 г. союза с Австро-Венгрией и о поддержании хороших отношений с Петербургом. Расхождения в интересах монархий становились все более очевидными. От самой худшей для поляков политической ситуации начала 70-х годов Европа, таким образом, вернулась к положению, которое вселяло в поляков гораздо больше оптимизма: условия для решения польского национального вопроса становились все более благоприятными.

В течение всего этого периода гонения на поляков не прекращались. В Королевстве Польском за несколько лет были ликвидированы почти все независимые учреждения,{124} что означало административное слияние с империей. Административный аппарат и судебные органы были русифицированы, что особенно негативно сказалось на всех видах образования (с 1885 г. даже начальные школы подверглись русификации). Последняя мера была осуществлена после кратковременной либерализации последних лет царствования Александра II, когда Россию потрясли террористические покушения народников. Генерал-губернатор Королевства Польского Альбединский объявил о готовности к уступкам в польском вопросе и тотчас же ослабил цензурные ограничения. Ту же политическую линию продолжил в начале своего царствования и новый царь Александр III, который вступил на престол в 1881 г. Однако уже с 1883 г. начался период жестокой реакции. Власть почувствовала себя сильнее после того, как расправилась с народниками. Все более проявлялись в России националистические тенденции, проводником которых был ближайший советник царя Константин Победоносцев. В 1883 г. генерал-губернатором в Королевстве Польском стал Гурко, который вместе со своими приспешниками, в особенности при содействии попечителя Варшавского учебного округа Апухтина, всячески способствовал процессу русификации.

В польских землях Пруссии также воспользовались ситуацией, чтобы уничтожить остатки самостоятельности; стояла задача стереть прежние отличия, но не от Пруссии, так как они были уже ликвидированы, а от остальной Германии. Хотя Великая Польша и Гданьское Поморье не входили в существовавший со времен Венского конгресса Германский союз, после его краха они стали частью созданного в 1867 г. Северо-Германского союза, а с 1871 г. — Германской империи (рейха). Эти земли теперь стали называться Германией, что придавало прусскому господству не только государственный, но и национальный характер. В германской политике 70-х годов XIX в. польский вопрос рассматривался как центробежный фактор, впрочем, как и католицизм, игравший на исконно германских землях роль духовной основы опасного для Пруссии сепаратизма. По мнению Бисмарка, он в то же время был преградой для германизации польского населения в Силезии, Великой Польше, на Поморье и в Вармии. Начавшаяся в 1871 г. борьба с католической церковью — так называемый «культуркампф»{125}— была направлена и против польского народа. Администрация и суд подверглись окончательному онемечиванию; особенно тяжелые и опасные последствия в этом отношении имела германизация школ.

Россия и Германия сочетали антипольскую политику с дискриминацией католицизма. Со своей стороны, католическая церковь, до того не оказывавшая доверия заговорщикам-радикалам и склонная к поиску приемлемого для поляков компромисса с захватчиками, теперь вынуждена была оказать решительное сопротивление. Еще в 1863 г. негативно отнесшийся к восстанию архиепископ Варшавский Зыгмунт Щенсный-Фелинский выступил с осуждением репрессий, за что провел в ссылке 20 лет. После поражения восстания была уничтожена большая часть монастырей, взято под государственный контроль церковное имущество, а в 1867 г. польская католическая церковь была подчинена Римско-католической коллегии в Петербурге — учреждению, созданному по воле Александра II. С этим церковь не могла смириться. Апостольская столица разорвала отношения с Россией. Епископы отказывались повиноваться коллегии, особо строптивых священников депортировали в глубь России. Была также ликвидирована сохранявшаяся на востоке Королевства Польского униатская церковь, хотя ее тайная деятельность по-прежнему продолжалась. В начале 80-х годов, однако, произошло частичное примирение между Россией и Ватиканом, а вслед за этим давление на католическую церковь в польских землях России существенно ослабло. Петербург даже выразил согласие на избрание в 1883 г. нового архиепископа Варшавского, в недавнем прошлом ссыльнопоселенца — Винцентия Попеля. Вскоре, однако, произошло очередное ухудшение отношений между властями и католической церковью.

В польских землях Пруссии интенсивное наступление на польскую национальную идентичность и католицизм оказалось для властей безрезультатным. Архиепископ Гнезненско-Познанский Мечислав Ледуховский, который ради защиты интересов католической церкви и польской культуры был готов идти на сотрудничество с Пруссией, воспротивился принятию в 1873 г. законов, ставивших церковь в зависимость от государства. За это он провел два года в тюрьме, а потом вынужден был выехать в Рим. Преследованиям подверглись и многие другие епископы и священники, причем не только польские, но и немецкие. Католическая вера стала для поляков неотделимым элементом национального самосознания. Там, где национальная идентичность не успела сформироваться, особенно в Верхней Силезии, она складывалась на основе сохранения верности католическому вероисповеданию. Даже немецкое духовенство поддерживало деятельность, направленную на сохранение польского языка, чтобы оказывать влияние на большее число силезцев и противодействовать антикатолической кампании.

Методы «культуркампфа» привели к «полонизации» населения Верхней Силезии, и важную роль в этом сыграл местный деятель Кароль Мярка, с 1869 г. и до самой смерти в 1882 г. бывший редактором журнала «Католик». Полонизация означала приобщение к польской культуре; в меньшей степени она отражала национальное противостояние с немцами и самостоятельную политическую деятельность. Самосознание населения Верхней Силезии определялось конфессиональной, а не национальной принадлежностью. Иначе складывалась ситуация в Великой Польше, на территории Поморья и в Вармии, где поляки, как правило, исповедовали католицизм, а немцы — протестантизм. Национальные чувства усиливали религиозность, вера пробуждала патриотизм. Негативное для польского самосознания влияние «культуркампфа» сказалось лишь на Мазурах в Восточной Пруссии, где местное протестантское население, хотя и говорившее на одном из польских диалектов, но не обладавшее национальным сознанием, вместе с конфессиональными ценностями протестантизма усваивало и национальные немецкие черты, начиная таким образом отождествлять себя с немцами и отдаляясь от поляков. В конце 70-х годов XIX в. острота конфликта между властями и католической церковью сгладилась, и в следующем десятилетии постепенно наметился переход к компромиссу, однако в сознании поляков прусского государства принадлежность к католицизму еще долго оставалась основным признаком национальной самоидентификации.

Результатом «культуркампфа» стало в то же время оживление польской культурной и экономической деятельности. В польских землях Пруссии эти традиции восходили еще к 30-м годам. В 60-е годы, и особенно во время «культуркампфа» 70-х годов, идеи «органического труда» распространились в широких кругах. В городах развивалось кредитное вспомоществование, был создан Союз прибыльных обществ, которым в течение многих лет в качестве патрона руководил священник Петр Вавжиняк. Роль духовенства — единственной в польских землях Пруссии многочисленной группы образованных поляков — была чрезвычайно велика. В селах возникали крестьянские «земледельческие кружки», часто при помощи и руководстве помещиков и низшего духовенства. Патронат над ними был поручен представителю помещиков Максимилиану Яцковскому. Созданное в 1880 г. «Общество народных читален» стало позднее основой для создания публичных библиотек, и не только в Великой Польше, но и в других регионах Пруссии.

Берлин и Петербург обменивались заверениями в том, что, несмотря на растущие между ними противоречия, их объединяет общая польская опасность, о которой постоянно напоминал и Бисмарк. Он характеризовал деятельность поляков в самых черных тонах и подтверждал свои домыслы репрессиями. На новом этапе применялись и методы экономического давления. Так, был создан значительный денежный фонд, а в 1886 г. — Колонизационная комиссия, которая должна была выкупать польские помещичьи имения, разбивать землю на мелкие участки и заселять их немецкими колонистами. Это был отзвук популярной в немецком обществе идеи национального превосходства, а также результат крепнувшего немецкого национализма, целью которого на данном этапе стало расширение национальных притязаний во всех областях социальной жизни.

В антипольском наступлении не участвовал третий участник разделов — Австрия. После поражения в австро-прусской войне в 1866 г. и заключения соглашения с венграми правительство отказалось от германизации в австрийской части государства. Галиция в наибольшей степени была склонна к компромиссу и получила существенно больше привилегий, чем прочие провинции. Политика России и Германии вызывала у поляков беспокойство. Высшие и средние слои общества опасались также, что австрийцы смогут манипулировать недовольством сельской бедноты и боровшихся за национальное равноправие украинцев. Со временем польские политики отказались от стремления «обособить» Галицию, придав ей статус независимой области в федерации с Австрией. Определенное и несомненное влияние на этот отказ оказало развитие украинского национального движения и участившиеся межэтнические конфликты.

В 60–70-х годах Вена при помощи многочисленных правовых актов ввела так называемую галицийскую автономию. Круг деятельности этой автономии (ее дополняли и другие польские привилегии), административное руководство которой осуществляли галицийский сейм и Краевой отдел, был довольно ограниченным. Польский язык был введен в систему образования (включая университеты в Кракове и во Львове), а также был признан официальным в деятельности административных и судебных органов. В правительстве была учреждена должность «особого министра для Галиции» с правом голоса при обсуждении проектов законов, касающихся Галиции (польских министров в различных учреждениях и ведомствах было довольно много, дважды поляки становились премьер-министрами). Во главе администрации провинции Галиция стоял наместник, также поляк. «Министра для Галиции» и наместника назначал император по согласованию с группой польских депутатов венского парламента, называвшейся «польское коло» (т. е. «польский круг»).

Выгодная для поляков австрийская политика способствовала также существенному изменению позиции католической церкви. Если прежде она занимала лояльную позицию в отношении властей и принимала весьма скромное участие в национальной жизни, то теперь, не без влияния Ватикана, должна была стать оплотом гонимого польского католицизма в Российском и прусском государствах. В связи с этим символическое значение имело назначение в 1879 г. на должность епископа Краковского священника Альбина Дунаевского, который в течение нескольких десятков лет принимал активное участие в национальном движении. Важность этому решению придавало и назначение Дунаевского в 1890 г. членом коллегии кардиналов. Дунаевский был единственным кардиналом-поляком, который остался на родине, поскольку Владимир Чацкий и Мечислав Ледуховский представляли польские интересы в римской курии.

Галицийская автономия создала для поляков самые благоприятные условия со времени падения конституционного Королевства Польского. Хотя прошло уже полвека, лишь незначительная часть польского общества имела возможность пользоваться политическими правами. В галицийский сейм и венский парламент выборы проводились по куриальному принципу, т. е. голосованием отдельных групп согласно профессиональному и имущественному статусу. Подавляющее число жителей не имели права голоса, наиболее привилегированными были помещики и зажиточные горожане. В галицийском сейме заседали также «по должности» епископы и ректоры университетов.

Спустя 25 лет после поражения последнего восстания во всех трех государствах национальное самосознание низших слоев общества значительно окрепло. В Российской империи не оправдались расчеты нато, что благоприятные (в сравнении с другими областями России) реформы по освобождению крестьян отвлекут их от национально-освободительного движения и примирят с русским господством. Несмотря на значительные сложности, вызванные реформами и конфискациями имений после восстания, помещики не были сломлены ни экономически, ни, как стало ясно впоследствии, политически. Они получили возможность большого влияния на крестьян. Кроме того, наделение крестьян землей способствовало ускорению экономических и социальных процессов: усилился приток сельского населения в города, интенсивно развивалась сеть железных дорог, объединяя сельскохозяйственные регионы. Но самое главное заключалось в том, что крестьянин, получив землю, избавился от повинностей, хотя при этом оказался отягощен обязательствами в отношении Российского государства. Крестьянские дела подлежали теперь рассмотрению в русских учреждениях или судах, но без знания[21] языка крестьянин становился беззащитным перед представителями власти, чуждыми ему по вере и обычаям. Он начинал понимать, что национальная принадлежность относит его ко второй категории населения Российской империи.

Аграрные реформы резко увеличили темпы капиталистической индустриализации и урбанизации. Вырос спрос на промышленную продукцию, так как самостоятельные крестьянские хозяйства стали больше продавать и покупать (особенно пользовалась спросом дешевая одежда из хлопка). Другим важным стимулом развития промышленности стало строительство железных дорог. Еще в 40-е годы XIX в. была проложена варшавско-венская ветка (300 км на юго-запад от Варшавы), но настоящая транспортная революция произошла 20 лет спустя. Инвестиции в железнодорожный транспорт требовались в масштабах, которых Польша ранее не знала. В то же время это создавало условия для увеличения добычи угля, руды и роста числа металлургических предприятий, продукция которых шла, помимо прочего, на строительство железных дорог во всех областях России. Бурно развивавшаяся текстильная промышленность, особенно Лодзинского и Белостоцкого округов, благодаря железнодорожному сообщению существенно расширила свой доступ на российский рынок.

К началу 90-х годов население Варшавы увеличилось почти вдвое и достигло около полумиллиона человек. Число жителей Лодзи выросло почти в восемь раз и составило уже более 300 тыс. Большинство горожан принадлежали к необразованным и малообеспеченным слоям, существенную часть их составляли евреи, занятые в ремесле, торговле и мелком мануфактурном производстве. Рабочие (в новом понимании слова) были группой чрезвычайно малочисленной, но эта группа существенно отличалась от городского плебса прежних веков. От плебса они унаследовали национальное чувство, но интенсивный приток выходцев из деревни снижал средний уровень национального самосознания. Городская среда, однако, была более активной в культурном отношении, и благодаря этому в течение определенного времени формировались предпочтения и взгляды сельских мигрантов, и, прежде всего, патриотические. Высокая плотность и культурная активность городского населения способствовали росту его национального самосознания.

На формирование нации оказывал влияние и сам ход истории. Рабочие боролись за свои интересы, направляя свое недовольство, в первую очередь, против мастеров и фабрикантов; следующими же их противниками становились представители чужеземных властей: полиция, жандармерия, суд. Выступление рабочих в 1861 г. в Лодзи сопровождалось пением народных песен. В 1883 г. во время забастовки в Жирардове никаких национальных требований не выдвигалось, но на расправу с рабочими были брошены полиция и армия; демонстрацию расстреляли, активных участников арестовали.

В Пруссии антипольская политика приводила к тому, что крестьянство быстро «полонизировалось» и становилось польским в полном смысле слова. «Культуркампф» и германизация школы не достигли своей цели, особенно в тех районах, где процент немцев был незначительным. Упорнее других сопротивлялись крестьяне Великой Польши. Немецкая школа позволяла крестьянам получить необходимый минимум образования, к чему постоянно призывали польские общественные деятели. Они вели культурно-просветительную работу, призывая повышать агротехнический уровень и развивать организации взаимопомощи.

В Великой Польше и в польской (в этническом отношении) части Поморья рабочих было немного. Они растворились в городской среде, традиционно восприимчивой к национальным идеям. Большую часть рабочих составляли верхнесилезцы, которые в течение нескольких поколений занимались добычей угля, руды и металлургическим производством. Среди них было много выходцев из Королевства Польского и Галиции, хотя русские, австрийские и прусские власти чинили препятствия миграции такого рода. «Культуркампф» противопоставил католиков-рабочих Верхней Силезии чиновникам государственного аппарата, но также затруднял агитацию немецких социал-демократов с их нейтральным или откровенно враждебным отношением к религии. На протяжении последних десятилетий XIX в. все больше давало о себе знать национальное чувство верхне-силезских рабочих. У них довольно сильно было развито региональное сознание с характерным противопоставлением местных поляков и немцев, однако им в гораздо меньшей степени было присуще ощущение причастности к польской общности в других землях.

Особенно медленно процесс формирования национального самосознания шел в среде галицийского крестьянства. В автономной Галиции власть принадлежала польским помещикам, сохранившим верность сословным шляхетским традициям с их идеологическими, историческими и религиозными представлениями. Они, безусловно, хотели бы завоевать расположение крестьян в национальном вопросе, но только не ценой политического равноправия или уступок. Отношения осложнялись воспоминаниями о «галицийской резне». Несомненно, однако, что обретение гражданских и национальных прав способствовало формированию крестьянства как самостоятельной политической силы. Одним из первых попытался организовать их деятельность священник Станислав Стояловский, выдающийся организатор и весьма амбициозный агитатор, с легкостью менявший свои убеждения. С 1875 г. он выступал с национальными и католическими лозунгами в журналах «Венок» и «Пчелка». Как сторонник единения различных сословий и социальных групп, он выдвинул лозунг: «С польской шляхтой польский люд».{126}

Экономический застой в Галиции обусловил сохранение архаичных форм социальных отношений. Формирование рабочего класса из наемных рабочих в ремесленной среде, а затем в промышленности и железнодорожном строительстве шло медленно и с большими трудностями, но элементы национального самосознания рабочие восприняли вместе с патриотизмом городских низов. Гораздо более сплоченными оказались рабочие в австрийской части Силезии, где поляки жили рядом с немцами и чехами. Кроме того, здесь на горно-добывающих и промышленных предприятиях работало много бывших польских крестьян из густонаселенной Галиции. После «весны народов» самосознание местного населения значительно окрепло: сначала среди горожан, затем на селе и, наконец, в рабочей среде. Как и в прусской Силезии, однако, доминировала региональная идентичность, тогда как общепольское национальное самосознание было выражено гораздо слабее.

Мечты радикально настроенных повстанцев о польском народе как выразителе национальной идеи смогли воплотиться в реальность лишь спустя несколько десятилетий. Постепенно рос и патриотический настрой крестьянских и рабочих масс. Однако выработать новую польскую политическую программу удалось не сразу. Продолжатели, а точнее говоря, эпигоны идеи восстания оказались в эмиграции. Они все еще верили в новую международную революцию, впрочем, как и в польскую. На баррикадах Парижской коммуны в 1871 г. погиб Ярослав Домбровский. Те, кто был еще жив в 70-е годы, мечтали о будущей революции и искали контактов с различными течениями европейского социализма. В стране же сохранялись лишь воспоминания о восстании. На вооруженную борьбу смотрели как на козырную карту истории, использованную в игре, не дававшей полякам шансов на выигрыш.

Пришло время различных идей «органического труда». Речь шла о том, чтобы найти способ сохранения и укрепления духа нации, которая смогла бы в нужный момент не только завоевать свободу, но и оказать реальную поддержку возможным союзникам в борьбе. Наибольшую известность среди сторонников этих идей получили две школы: краковская — «станчики»{127} и варшавская — позитивистов.

«Станчики» были участниками Январского восстания, близкими его умеренному крылу и эмигрантам, сплотившимся вокруг князя Владислава Чарторыского. В 70-е годы они стали одной из консервативных галицийских групп, поначалу не очень влиятельной. Более солидным влиянием пользовались те, кто был традиционно связан с Веной (их лидером был неоднократно назначавшийся наместником Галиции граф Агенор Голуховский). Однако «станчики» стали играть значительную роль в качестве идеологов и создателей новой политической программы. Они сумели объединить свои политические интересы с попытками анализа польской истории. Среди них были университетские профессора истории и истории литературы Юзеф Шуйский и Станислав Тарновский, а позже и самый успешный в политике и науке Михал Бобжинский.

«Станчики» дистанцировались от традиций шляхетской демократии, не разделяли они и преклонения романтиков перед «польским людом». Главную ценность для них представляло государство, что должно было вызвать одобрительное отношение к сильной власти. Не эмоциональные порывы, а трезвый расчет, по их мнению, должен был определять ход польской истории. Исходя из этого, они выражали убеждение в том, что Польша должна была и будет идти на далеко идущие компромиссы — как в отношениях с Россией во второй половине XVIII в. и в период существования Королевства Польского, так и с Австрией, когда после 1866 г. та стала склоняться к уступкам в польском вопросе. Взгляды «станчиков» были ярким выражением принципов самой их деятельности: это касалось, с одной стороны, их участия во внутренней политике габсбургской монархии и готовности связать надежды с Австро-Венгрией, а с другой — было вызвано их отрицательным отношением к массовым политическим движениям, занимавшимся социальной агитацией в необразованных слоях общества.

Воззрения варшавских позитивистов существенно отличались от взглядов представителей краковской школы. Они также критически относились к повстанческой традиции, но в социальном вопросе были ближе к «красным» (но не к самым крайним). Основными ценностями позитивисты считали экономическое развитие и науку — элементы прогресса, который они идеализировали. Наука, по мнению позитивистов, должна была служить преобразованиям в области экономики, однако не менее важное значение они придавали просвещению народа и созданию интеллектуальной элиты. Повышение уровня жизни социальных низов, согласно этим представлениям, сгладило бы социальные противоречия, культ знаний изменил бы к лучшему социальную структуру общества, ослабив роль шляхты и аристократии. Просвещение и образование способствовали бы сплочению крестьян и рабочих в единую национальную общность. В отличие от «станчиков», позитивисты ставили под сомнение роль в этом процессе церкви. Не оспаривая значения духовных религиозных ценностей, они приписывали церковным институтам косность и обскурантизм.

Позитивисты редко говорили о государстве, чаще — об обществе или о нации. По словам поэта-позитивиста: «Нет, не пушки нас сегодня защитят и укрепят. Наша крепость — мастерская, школа, цех и кабинет». В границах Российской империи не было возможности открыто проводить независимую польскую политику. Считая неприемлемым соглашательство с российскими властями, такие ведущие позитивисты, как Александр Свентоховский или Болеслав Прус, не могли и не хотели идти даже на незначительные компромиссы. Но ход событий очень скоро показал несостоятельность их надежд на благотворное влияние прогресса и просвещения. В период формирования своей идеологии позитивисты подчеркивали, что национальная общность необходима и возможна. Они понимали, что достижения в промышленном производстве и торговых отношениях приводят к обострению социальных противоречий, но считали их побочным эффектом. Не без основания позитивисты приписывали первому поколению предпринимателей такие положительные качества, как образованность, рачительность и предприимчивость. Не прошло и десяти лет, как стало очевидно: новая эпоха не принесла справедливости и общественного спокойствия. В польском обществе все чаще давали о себе знать новые проявления неравенства, а с ними приходили и новые противоречия. Верхушку социальной иерархии заняла теперь аристократия денег, которую составляли представители промышленных и торговых кругов; в нее вошли и те, кто готов был мириться с существующими условиями, — родовитые аристократы и самые богатые помещики. В 80-е годы от лозунгов позитивистов осталась только фразеология, содержание же их претерпело кардинальные изменения.

Чаще, чем прежде, стала звучать мысль о необходимости компромисса с Россией. К этому склоняли многие тенденции: разлад в стане государств-участников разделов, временная либерализация российской политики в начале 80-х годов, экономические интересы, связывавшие Королевство Польское с царской империей, и, наконец, страх перед новым общественно-политическим движением, охватывавшим рабочих, перед социализмом.

Но именно на руинах позитивистских идей (хотя они все же были не единственным идеологическим источником) в Королевстве Польском зародились два политических течения, сыгравшие ведущую роль в современной истории Польши, — социализм и национализм. Впрочем, связывать их возникновение только с польскими землями России будет явным упрощением, поскольку основатели этих движений непосредственным образом были связаны и с Галицией, и с европейской эмиграцией. Несмотря на границы разделов, им удавалось сохранять и организационные, и интеллектуальные связи. Почти все они были выходцами из Российской империи и разрабатывали свои концепции, в первую очередь, рассматривая ситуацию и первоочередные цели русской части Польши.

Польское социалистическое движение формировалось в тесном контакте с русским народничеством, приобретая сторонников среди польских студентов высших учебных заведений в самой России. Народники обращали свои взоры к «народу», и, прежде всего, к крестьянам; поначалу они были уверены в эффективности прямой агитации, а затем в действенности террора, который должен был устрашить властные структуры и привлечь внимание общества. Первые польские социалисты принадлежали к поколению, которое в десятилетнем возрасте стало очевидцем восстания 1863 г., и с детства познало разочарование и бессильную ненависть к царизму. Знакомство с народниками пробуждало в них с 1874 г. веру в русский народ и в то, что он может быть поднят на общую борьбу.

Почти в то же самое время к варшавским студентам, воспитанным в духе позитивизма, начали попадать социалистические брошюры с Запада. Некоторых из студентов заинтересовало новое учение, которое доказывало несправедливость существовавшего социального устройства и призывало ко всеобщему равенству и обобществлению всей собственности. Это был, в отличие от народнического течения, рабочий социализм (если принимать во внимание адресата пропаганды), который подкреплял политические рассуждения примерами из реальной экономической и общественной жизни. Польский социализм черпал интеллектуальное вдохновение не только из марксизма; неплохой основой для него оказался и позитивизм.

С 1876 г. в Варшаве начали появляться польские студенты, близкие по своим взглядам к народникам. Из них выделялся двадцатилетний Людвик Варынский. В Королевстве Польском, которое переживало период промышленной революции, в среде социалистов одержал победу своеобразный рабочий мессианизм. Это учение возлагало надежду на пролетариат, до тех пор искусственно разъединявшийся национальными различиями и парализованный лозунгами национального единения (с которыми выступали и сторонники вооруженного восстания, и позитивисты). Юные адепты интернационального социализма были уверены, что рабочим недостает живого национального чувства, и в то же время видели, что их пропаганду все активнее отвергают крестьяне, получившие землю от царя. Жизнь рабочих социалисты знали очень плохо, лучше они ориентировались в крестьянских проблемах, так как в большинстве своем происходили из семей обедневшей шляхты. Впрочем, их представления о крестьянском сознании были весьма статичны и не позволяли увидеть, в каком направлении происходит его развитие.

В 1882 г. Варынский создал первую социалистическую партию «Пролетариат». Это была небольшая группа, уничтоженная в результате арестов. В социалистическом движении вскоре наступил кратковременный кризис, вызванный репрессиями и политическими разногласиями. Народническое движение также переживало упадок, повлекший за собой разочарование и в перспективах скорой русской революции, и в эффективности террористических методов борьбы, которые «Пролетариат» принимал больше в теории, нежели на практике. Попытки перейти к более легальным, массовым действиям в стране с сильной полицейской системой окончились плачевно. Зато вновь возродились надежды на международный интерес к польскому вопросу, когда в начале 90-х годов окончательно сложились два блока европейских держав. Очевидным стал рост национального самосознания в социальных низах, в рабочей и крестьянской среде.

Еще в 70-е годы Болеслав Лимановский пропагандировал слияние социалистической теории с методами повстанческой борьбы. Лимановский родился в Российской империи, был участником тайных организаций, в 1861–1867 гг. находился в ссылке, затем уехал в Галицию. Социализм был для него, по сути, новым изданием идеологии «польского народа»,{128}весьма популярной среди эмигрантов и радикалов-заговорщиков. Высланный из Австро-Венгрии, Лимановский оказался в Швейцарии, где и основал социалистическое общество «Польский народ» («Lud Polski»). У него было меньше сторонников, чем у Варынского. Программа Лимановского была новой лишь отчасти. Он не прибегал к типичным для западноевропейского социализма объяснениям экономических или классовых отношений. Следуя традиции повстанцев-радикалов, он обращался, скорее, к крестьянству, чем к рабочим. Более основательное объединение социалистической теории и национально-освободительного движения произошло лишь несколько лет спустя.

Националистическое движение начало формироваться в польских землях России позже, чем социалистическое. Первые его провозвестники обнаружились в литературе, которая стала активно выдвигать на первый план национальную проблематику. Позитивист Генрик Сенкевич с 1883 по 1887 г. публикует свою «Трилогию» («Огнем и мечом», «Потоп», «Пан Володыёвский»). Не только писатель, но и идеолог позитивизма Болеслав Прус в 1885 г. в своей повести «Форпост» рассказывает о столкновениях польских и немецких крестьян в спорах за право собственности на землю (хотя местом действия выбрана Российская империя, а не Пруссия). В этой атмосфере с 1886 г. в Варшаве начал выходить еженедельник «Голос», ставший глашатаем позитивистской программы (укрепления национальной стойкости, экономического и культурного развития), не порывая, однако, с традициями повстанческой идеологии. Постепенно журнал начал заявлять о необходимости наступательных действий, о единении польской нации и о противопоставлении ее другим народам во всех сферах жизни.

Иначе понимал свою задачу писатель-эмигрант Зыгмунт Милковский (писавший под псевдонимом Теодор Томаш Еж). Он был участником борьбы за независимость в течение многих десятилетий, принимал участие в венгерской революции 1848 г., затем оказался в эмиграции, в Январском восстании принимал участие как офицер, поддерживая линию «красных». Изменения в международной ситуации Милковский считал выгодными для решения польского вопроса. Он был, по-видимому, неплохо осведомлен о ситуации в Польше и рассчитывал на рост национального самосознания «простого польского народа». По инициативе Милковского в Королевство Польское приехал Зыгмунт Балицкий, который основал в 1887 г. тайный Союз польской молодежи «Зет» (по первой букве названия организации — «Zwi?zek M?odzie?y Polskiej»), изначально имевший общепольский характер; затем заключил соглашение с группой «Голос». В том же году Милковский основал в Швейцарии Польскую лигу, продолжавшую повстанческие традиции, и начал сбор средств в Национальном фонде. «Зет» признал руководство Польской лиги. Вскоре, однако, в деятельности «Голоса» и «Зета» лозунги борьбы за национальную независимость оказались отодвинутыми на второй план. От них полностью не отказывались, но во главу угла была поставлена задача самоорганизации народа, его экономического и культурного соперничества с другими нациями. Стремясь преодолеть всеобщий страх и пассивность, Польская лига организовала публичную манифестацию в 100-летнюю годовщину Конституции от 3 мая 1791 г. Так зарождалось националистическое движение — пока еще безотчетливой[22] идеологической программы.

Близким «Голосу» и «Зету», казалось, было и галицийское движение под руководством Болеслава и Марии Выслоух. Болеслав Выслоух был родом из польских земель Российской империи, учился в Петербурге, сначала был связан с социалистами, но после ареста и трехлетнего тюремного заключения уехал в Галицию. В 1886–1887 гг. издавал ежемесячный журнал «Общественное обозрение» («Przegl?d Spo?eczny»), с 1887 г. был одним редакторов газеты «Львовский курьер» («Kurier Lwowski»), а с 1889 г. издавал выходивший два раза в месяц журнал для крестьян «Друг народа» («Przyjaciel Ludu»»). Частью политической программы Выслоуха была борьба за национальную независимость Польши; он установил связь с Милковским и Польской лигой, хотя по своим политическим взглядам был ближе, скорее, к группам «Голоса» и «Зета». Борьба за польскую национальную идею и независимость должна была быть длительной и, прежде всего, преследовать цель культурно-идеологической работы, а не насильственного свержения существующего режима. Выслоух, однако, не разделял националистических идей. Путь обретения независимости он видел в пробуждении национального самосознания крестьянских масс, а также в их главенствующей роли в жизни польской нации. Свойственный Галиции антагонизм между крестьянами и помещиками неизбежно приводил к социальному радикализму, не позволяя выдвинуть принципы социальной солидарности (как это делал терявший влияние Стояловский). Деятельность Болеслава и Марии Выслоух означала подготовку нового — наряду с социализмом и национализмом — «народного движения», которое выражало политические интересы крестьянства.

В польских землях Пруссии серьезная политическая мысль не получила развития, но распространившаяся здесь в предшествующие десятилетия идея «органического труда» приобретала все больший размах. Она заключалась в формировании социальной устойчивости польского общества в экономической, культурной и религиозной сферах. Сначала преобладало консервативное течение, у руководства которым стояли богатые помещики. В конце 70-х годов получило развитие более радикальное направление, называвшее себя «народным». Его члены объединились вокруг Романа Шиманского и издававшегося им в Познани журнала «Защитник» («Or?downik»), но в действительности они имели мало общего с тем, что представляло собой зарождавшееся «народное движение» в Галиции. «Защитник» критиковал тенденции к компромиссу с властями и инициативы помещиков в отношении национального движения, но адресован был, главным образом, горожанам. Преодоление социальных барьеров должно было способствовать сплочению нации для решения задач общественного «органического труда». Постепенно в «Защитнике» появляется националистическая аргументация в пользу борьбы против немцев во всех областях жизни. Но это был еще только подготовительный этап (имевший большое значение, как показало будущее) формирования на польских землях Пруссии националистического движения.

Итак, к концу тридцатилетия, прошедшего после Январского восстания, в Польше происходили изменения, аналогичные общеевропейским. В экономике господствовал капитализм, продолжалась промышленная революция, расширялись транспортная сеть и другие коммуникации, сельское хозяйство постепенно теряло прежнюю изолированность от рынка, присущую натуральному хозяйству. Продолжался отток населения из сел в города, отражавший тенденцию повышения социальной мобильности. Политические движения первой половины XIX в., апеллировавшие к небольшим в количественном отношении социальным группам (хотя и с надеждой на «пробуждение народа»), сменились течениями, которые доказывали необходимость активной деятельности всей нации (национализм) или больших общественных групп (социализм, крестьянское движение).