Глава 13. Суд идёт

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 13. Суд идёт

Подготовка судебного процесса над верхушкой заговора военных началась 5 июня. Из большой группы арестованных в мае были отобраны восемь. Днем раньше постановлением Президиума ЦИК СССР был утвержден состав судей: Алкснис, Белов, Блюхер, Буденный, Горячев, Дыбенко, Каширин и начальник Генштаба командарм 1-го ранга Б. М. Шапошников.

7 июня было предъявлено обвинение по ст.ст. 58–1 «б», 58–3, 58–4, 58–6 и 58–9 УК РСФСР (измена Родине, шпионаж, террор и т.п.) Примакову, а на следующий день — Тухачевскому, Якиру, Уборевичу, Корку, Фельдману и Путне. 9 июня Вышинский и помощник Главного военного прокурора Суббоцкий, в присутствии следователей НКВД, провели короткие допросы арестованных, заверив прокурорскими подписями достоверность их показаний, данных на следствии. Суббоцкий объявил об окончании следствия и разрешении обратиться с заявлениями.

Раскаялись все. Якир 9 июня писал на имя Сталина: «Родной и близкий тов. Сталин. Я смею к Вам обращаться, ибо я все сказал, все отдал и мне кажется, что я снова честный (курсивы мои. — К.Р.), преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной честной работе на виду партии, ее руководителей — потом провал в кошмар, в непоправимый ужас предательства... Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства... Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».

Унизительное по форме и противоречивое по смыслу, это заявление было беспринципно. Признаваясь в измене и заявляя о раскаянии, Якир уверяет в своей «честности». В чем его «честность»? По существу, он предал дважды: сначала вступив в заговор, затем сдав своих сообщников.

Может ли такое заявление вызвать жалость? Оно не могло вызвать ничего, кроме брезгливости, как проявление малодушия перед страхом смерти. Такие чувства и отразили увековечившие его резолюции. И хотя они и суровы, но тоже искренни: «Мой архив Ст.»; «Подлец и проститутка. И. Ст.»; «Совершенно точное определение. К. Вороши­лов»; «Молотов». Еще более эмоциональна фраза «единородца» Якира: «Мерзавцу: «сволочи и б... одна кара — смертная казнь. Л. Каганович».

9 июня Тухачевский признался в своем заявлении:

«Начальнику 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР

Вейлевскому, пом. начальника 5-го отдела ГУБ

НКВД СССР Ушакову

В дополнение к очной ставке, данной мне сегодня ночью с Якиром... показываю, что я снимаю свое отрицание участия Игоревича в заговоре... Я не смог сразу же признать на очной ставке правоты показаний Якира, ТНК. мне неудобно было отказаться от своих слов, которые я ранее говорил как на допросах, так и на очной ставке с Горком. Тухачевский. 9.6.37».

В этот же день Генеральный прокурор и помощник главного военного прокурора провели допрос Тухачевского. В протоколе отмечено: «Свои показания, данные на предварительном следствии о своем руководящем участии в военно-троцкистском заговоре, о своих связях с немцами, о своем участи в прошлом в различных антисоветских группировках, я полностью подтверждаю. Я признаю себя виновным в том, что я сообщил германской разведке секретные сведения и данные, касающиеся обороны СССР. Я подтверждаю также свои связи с Троцким и Домбалем.

Задачи военного заговора состояли в проведении указаний троцкистов и правых, направленных к свержению советской власти. Я виновен также в подготовке поражения Красной Армии и СССР в войне, т.е. в совершении государственной измены. Мною был разработан план организации поражения в войне... Я признаю себя виновным в том, что я фактически после 1932 г. был агентом германской разведки. Также я виновен в контрреволюционных связях с Енукидзе. В составе центра военно-троцкистского заговора, кроме меня, были Якир, Уборевич, Эйдеман, Фельдман, С. С. Каменев и Гамарник. Близок к нему был и Примаков.

Никаких претензий к следствию я не имею. Тухачевский.

Допросили — помощник главного военного прокурора

Суббоцкий

Прокурор Союза ССР Вышинский»[93].

В этот же день Генеральный прокурор подписал обвинительное заключение, а в 22 часа 45 минут, в присутствии Молотова и Ежова, Вышинского принял Сталин. А на следующий день, 10 июня, Тухачевский написал очередное признание, сдав следствию еще группу военных: «Помощнику Начальника 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР Ушакову.

Так как я заявил о том, что решил искренне и чистосердечно давать показания о всем, что мне известно по поводу антисоветского военного заговора, то я, вспомнив фамилии участников заговора, не названных мною ранее, сообщаю их следствию дополнительно. Мне извест­ны следующие участники заговора: Левинзон, Аронштам, Векличев, Окунев... Клочко, Германович[94]. Помимо того уточняю, что хотя четкие задания по подготовке поражения на территории БВО и КВО и относятся к весне 1936- го г., но и до этого, в 1935-ом г., между участниками центра военного заговора происходили обсуждения вопросов оперативного вредительства, т.е. по существу, пораженческой деятельности.

Прошу приобщить к делу эти мои дополнительные показания. Тухачевский. 10.6.37»[95].

Для рассмотрения дела Пленум Верховного суда СССР постановил образовать Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР в составе: Ульриха, Алксниса, Блюхера, Буденного, Шапошникова, Белова, Дыбенко, Каширина и Горячева. 10 июня подготовительное заседание Специального судебного присутствия вынесло определение об утверждении обвинительного заключения, и его копии секретарем суда были вручены всем обвиняемым. Закрытое судебное заседание началось 11 июня. Оно проходило на втором этаже здания на Никольской улице, расположенного по левую сторону от Кремля. Судьи расположились за столом, стоящим посередине сцены. Восемь подсудимых находились за барьером-перегородкой; на стуле, выдвинутом вперед, сидел Тухачевский. В зале для публики присутствовало около пятидесяти человек — в основном из лиц высшего командного состава. Председательствовал армвоенюрист В. В. Ульрих. В обвинительном заключении отмечалось:

«В апреле-мае 1937 года органами НКВД был раскрыт и ликвидирован в г. Москве военно-троцкистский заговор, направленный на свержение советского правительства и захват власти, в целях восстановления в СССР власти помещиков и капиталистов и отрыва от СССР части территории в пользу Германии и Японии.

Как установлено предварительным следствием, наиболее активными участниками этого заговора являлись бывш. Заместитель Народного Комиссара Обороны СССР — Тухачевский М. Н., быв. Начальник Политуправления РККА Гамарник Я. Б., бывшие командующие Киевского и Белорусского военных округов Якир Н. Э. и Уборевич И. П., б. председатель Центрального Совета Осоавиахима Эйдеман Р. П., быв. Командарм 2 ранга Корк А. И., б. начальник Управления по начсоставу РККА Фельдман Б. М., б. зам. командующего войсками Ленинградского военного округа Примаков В. М. и б. атташе при полпредстве СССР в Великобритании Путна В. К. Как установлено следствием, все указанные выше обвиняемые являлись членами антисоветской троцкистской военной организации, действовавшей под руководством «центра» в составе: покончившего самоубийством Гамарника Я. Б. и обвиняемых по настоящему делу Тухачевского М. Н., Якира И. Э., Уборевича И. П., Корка А. И., Эйдемана Р. П. и Фельдмана Б. М.

Как видно из собственных признаний обвиняемых и показаний ряда свидетелей, военно-троцкистская организация находилась в теснейшей связи с антисоветским троцкистским центром и его главными руководителями — врагами народа Л. Троцким, Л. Седовым, Пятаковым Г. Л., Лившицем Я. А., Серебряковым Л. П. и др., с антисоветской группой правых Бухарина-Рыкова, а также с военными кругами Германии, и действовала под непосредственным руководством германского генерального штаба и его агента врага народа Л. Троцкого, совершая по их прямым указаниям вредительские акты в целях подрыва мощи Красной Армии.(...)

Поставив своей преступной целью насильственный захват власти и возлагая свои главные надежды на помощь иностранных агрессоров, и в частности фашистской Германии, военно-троцкистская организация и возглав­лявшие эту организацию изменники и предатели в лице Тухачевского, Якира, Уборевича и других обвиняемых по настоящему делу ставили свою ставку на предстоящее нападение на СССР капиталистических интервентов и на поражение СССР в предстоящей войне.

Вся изменническая, вредительская и подрывная деятельность этих заговорщиков была направлена на подготовку предательского разгрома наших армий и поражение СССР.

В этих целях нарушившие воинский долг и присягу и изменившие родине руководители указанной военно-троцкистской организации — Тухачевский, Якир, Путна и др., обвиняемые по настоящему делу, вошли в преступную антигосударственную связь с военными кругами Германии, систематически передавали германскому генеральному штабу сведения, касающиеся организации, вооружения и снабжения Красной Армии, составляющие важнейшую государственную тайну, и другие сведения шпионского характера, совместно и по указаниям германского генерального штаба разработали планы поражения наших армий и совершали другие изменнические действия в пользу Германии и Польши.

Следствием установлено, что обвиняемый Тухачевский передал во время германских маневров в 1932 г. немецкому генералу... секретные сведения о размерах вооружения Красной Армии. Во время посещения СССР германским генералом... обв. Тухачевский передал последнему секретные сведения о мощности ряда военных заводов... В 1935 г. обв. Тухачевский через обв. Путну передал германскому генеральному штабу секретные сведения о состоянии авиации и механизированных войск в Белорусском и Киевском военных округах, об организации в этих округах противовоздушной обороны, о сосредоточении наших войск на западных границах. В том же 1935 г. польской разведке были переданы планы Летичевского укрепленного района. Тогда же были переданы немцам сведения о количестве накопленных огнеприпасов, о количестве командного состава запаса и т.д. и т.п.

Не ограничиваясь этим, обв. Тухачевский разработал план поражения Красной Армии и согласовал этот план с представителем германского генерального штаба... В 1936 г. обв. Тухачевский использовал в преступных изменнических целях свое официальное пребывание в Лондоне и передал германскому генералу... материалы о дислокации войск Белорусского и Киевского военных округов.

Следствием установлено, что обв. Тухачевский, Якир, Уборевич и другие члены «центра» этой организации при разработке различных вариантов развертывания войск Красной Армии во время войны неизменно исходили из одной задачи - обеспечить поражение и разгром наших армий, привести СССР к военному поражению.

Обв. Тухачевский, Якир, Уборевич признали, что на специальных совещаниях в 1935 г. у обв. Тухачевского ими был разработан подробный оперативный план поражения Красной Армии в предполагавшейся войне на основных направлениях наступления польско-германских армий. Этой основной задаче была фактически подчинена вся деятельность обвиняемых по настоящему делу, этих агентов германской разведки, изменников, вероломно обманувших партию и правительство и пробравшихся на ответственные командные посты в Красной Армии... Не удовлетворяясь, однако, этими позорными актами государственной измены, Тухачевский, Якир, Уборевич и другие обвиняемые по настоящему делу систематически осуществляли вредительство, особенно в укрепленных районах и по линии военных железнодорожных сообщений.

Следствием и, в частности, показаниями обв. Тухачев­ского, Корка, Эйдемана, Примакова установлено, что одновременно военно-троцкистская организация подготовляла совершение террористических актов против членов Политбюро ЦК ВКП(б) и советского правительства и организовала ряд диверсионных групп преимущественно на предприятиях оборонного значения.

Организуя эти террористические и диверсионные группы, троцкистские предатели, пробравшиеся в ряды командного состава Красной Армии, параллельно подготовили план вооруженного «захвата Кремля» и ареста руководителей ВКП(б) и советского правительства.

Во всех указанных преступлениях все обвиняемые полностью сознались. Прокурор Союза ССР Вышинский»[96].

После зачтения обвинительного заключения, отвечая на вопросы председателя суда, все подсудимые заявили о признании себя виновными. В ходе судебного заседания они подтвердили те показания, которые дали на следствии, но каждый пытался вызвать у судей сочувствие. Якир в своем выступлении на процессе всячески подчеркивал роль Тухачевского в организации заговора. Допрос Тухачевского и Уборевича прошел в форме вопросов и ответов, как и исследование деятельности Примакова и Путны.

Примечательно, что стенографический отчет процесса до сих пор не опубликован. То есть вокруг дела о заговоре военных сложилась абсурдная ситуация. При наличии документов о признательных показаниях подсудимых, со времен Хрущева и по наши дни, конъюнктурная пропаганда скрывает логику слушания дела, на основании которой был вынесен приговор. Что это, если не умышленное сокрытие истины? Даже те авторы, которые, видимо, знакомы с какими-то документами, а обычно это апологеты расстрелянных «маршалов», ограничиваются скупым цитированием фрагментов дела, вырванных из его контекста. Так, известен лишь фрагмент следственного диалога члена суда Дыбенко с Тухачевским:

«Дыбенко. Вы когда-либо считали себя членом нашей партии?

Тухачевский. Да.

Дыбенко. Вы преследовали поражение нашей армии; в 1921 году Вы вызывали диверсанта Путна, чтобы усилить восстание под Кронштадтом; ...в 1918 году, как Вы говорите, приехали в Россию, бежав из плена. Мне кажется, что Вы не бежали из плена, а приехали как немецкий шпион.

Тухачевский. Я убежал из Германии до Октябрьской революции, поэтому такую задачу — как разложение советской армии, я получить не мог.

Дыбенко. Вы сами пишете в своих показаниях, что Вы с 1925 года вели шпионскую работу в пользу Польши и Германии. О шпионской деятельности было известно вашему руководящему центру — Уборевичу, который пригласил вас в Париже зайти на могилу Наполеона, и известно было Якиру. Считаете ли вы, что Якир являлся не только вредителем, но и прямым шпионом, связанным с немецким генеральным штабом?

Тухачевский. Да, каждый член центра несет такую ответственность.

Дыбенко. Что значит — несет ответственность?

Тухачевский. Является шпионом.

Дыбенко. Подсудимый Тухачевский, как Вы можете сочетать эту измену, предательство и шпионаж с 1929 г. с тем, что Вы носили партийный билет? И как Вы могли ответить положительно на мой вопрос, считали ли Вы себя членом партии?

Подсудимый Тухачевский. Я повторяю, что эта работа началась с Уборевичем и Якиром не с 1929 года, а значительно позже — с 1932 года. Конечно, здесь есть раздвоение: с одной стороны, у меня была горячая любовь к Красной армии, горячая любовь к отечеству, которое с гражданской войны я защищал, но, вместе с тем, логика борьбы затянула меня в эти глубочайшие преступления, в которых я признаю себя виновным.

Член суда Дыбенко. Как можно сочетать горячую любовь к родине с изменой и предательством? (...)

Тухачевский. Повторяю, что логика борьбы, когда становишься на неправильный путь, ведет к предательству и измене»[97].

То есть подсудимый стремиться представить свою заговорщицкую деятельность как проявление неких идейных убеждений, основанных на любви к родине, армии и отечеству. Но это были лишь слова. В действительности его устремления основывались на других предпосылках. В своих собственноручных показаниях Тухачевский признавался, что после освобождения с поста начальника штаба РККА, ощущая себя незаслуженно обиженным, он сошелся с людьми, у которых были «сильны протроцкистские настроения».

У него на квартире регулярно собирались и приятели, тоже не удовлетворенные своим служебным положением. Конечно, они не хотели открыто признаться, что для обеспечения собственной карьеры руководствуются чисто шкурными, личными интересами. Поэтому, в дружеских застольных компаниях, они много говорили о политике. В Тухачевском они видели фигуру, способную помочь осуществлению их затаенных намерений; и тщеславному человеку льстило признание его достоинств.

В принципе, поначалу, он удовлетворился бы постом наркома обороны, и когда Сталину доложили о брожении в армейской среде, он не стал «осаживать» амбициозного военного. Вождь ценил инициативных людей и не только дал «фрондеру» шанс проявить себя, предоставив ему от­ветственный пост, но выделил его, символически присвоив звание маршала. Однако корм оказался не в коня.

Амбициозный человек, Тухачевский не умел кропотливо заниматься деловой организационной работой. Не имевший технического образования, в развитии военной техники он отдавал предпочтение прожектерским проектам. А в боевой подготовке войск увлекся рекламными играми с высадкой десанта и марш-бросками. Как всякий дилетант, начитавшись литературы о прошлых войнах, он мнил себя стратегом и мысленно уже примерял на себя шляпу Наполеона. Предвоенные контакты с германскими коллегами и поездки за границу упрочили уверенность в его предназначении: стать не только исполнителем чужих указаний, но и самому «творить» мировую политику.

Он видел усиливающуюся роль Германии в стремлении к мировому господству. И, как многие оппозиционеры, не верил в то, что в случае войны Красная Армия сможет противостоять агрессии. Как это ни может показаться парадоксальным, но Тухачевский был прав. Если бы совместное нападение Германии, Польши и Японии на СССР произошло в 1937 году, то армия не смогла бы противостоять агрессии. В это время современной армии фактически еще не было, а промышленность не производила достаточного количества танков, самолетов и другой военной техники.

Поэтому Тухачевский и его подельники заранее сделали ставку на победителя. Их выбору способствовали и непосредственные личные контакты заговорщиков с коллегами из Рейхсвера и, стремясь поддержать свой имидж в глазах профессионалов, заговорщики охотно делились «с немецкими друзьями» секретными сведениями.

На процессе Тухачевскому был задан вопрос: «Председатель. Какие цели Вы преследовали, информируя германских офицеров о мероприятиях Красной Армии?

Тухачевский. Это вытекало из наших разговоров о со­вместных задачах по поражению Польши. До прихода Гитлера к власти у нас были тесные отношения с Германским генеральным штабом...»

Могли ли налаженные в застольных беседах «друже­ские» отношения стать антагонистическими после прихода к власти Гитлера? Для этого не было причин. Впрочем, даже в 1937 году Гитлер еще не был тем Гитлером, каким мир станет воспринимать его после 1 сентября 1939 года. Германский канцлер еще не имел всей полноты власти и целиком зависел от своего генералитета. Поэтому, несмотря на события в Испании, ни у немецких, ни у советских военных не было необходимости смотреть друг на друга сквозь перекрестия в окулярах орудийных при­целов. Наоборот, несогласие с политической линией руководства своих стран даже объединяло их, а «за дружбу» нужно было платить.

В своих показаниях Тухачевский признался, что и в 1936 году, через Путну, — он передал немцам: «сведения о состоянии авиации ПВО и мехвойск в Белорусском и Киевском военных округах и о графиках сосредоточения войск на западных границах». В показаниях Путны тоже говорилось, что от Тухачевского он также получил сведения: «о состоянии и перспективах вооружения РККА» и «о состоянии военной промышленности СССР>. На вопрос председателя суда о том, откуда к нему поступили сведения об авиации, Тухачевский ответил: «От Алафузо».

Впрочем, в вопросах политики у заговорщиков был более опытный руководитель, чем заместитель наркома обороны. На процессе состоялся и такой диалог между председателем суда Ульрихом и подсудимым.

«Председатель. Как организован был центр военной организации, по чьей директиве и какие задачи это центр ставил?

Тухачевский. Центр составился, развиваясь, неодновременно. В центр входили помимо меня — Гамарник, Каменев С. С., Уборевич, Якир, Фельдман, Эйдеман, затем Примаков и Корк. Центр не выбирался, но названная группа наиболее часто встречалась.

Председатель. С какого года принимал участие в этом центре Гамарник?

Тухачевский. С 1934 г.

Вопрос. Чем Вы объясняете, что в Ваших показаниях фамилия Гамарника сначала не упоминалась?

Тухачевский. Я сначала не все показывал следствию, о чем я сказал. В дальнейшем я показывал все...

Председатель. Какие были взаимоотношения внутри центра между Вами и Гамарником? Вы считались руководителем!

Тухачевский. Я был по западным делам, Гамарник по восточным.

Председатель. Значит, Вы были руководителем организации по западному театру военных действий. Но кто чей признавал авторитет? Вы Гамарника или Гамарник Ваш?

Тухачевский. Я бы сказал, что здесь было как бы двоецентрие.

Председатель. Вы считаете себя руководителем центра? Это проходит красной нитью по всем показаниям.

Тухачевский. Гамарник вступил в центр позже, но авторитет его был выше, чем у меня»[98].

Могли ли после таких признаний у членов суда возникнуть сомнения в наличии заговора? Впрочем, у судей было достаточно материала для оценки вины подсудимых. Корк начал свои признания заявлением: «Я попросил бы, гр-н председатель, позволить мне вкратце... рассказать то, что мне известно как члену центра то, что я делал. Я думаю, это будет полезно не только суду, но и всем тем командирам, которые здесь присутствуют». Его «краткая» разоблачительная речь «заняла 20 листов стенограммы суда».

Примаков заявил, что он «прошел все стадии борьбы с партией, вплоть до вооруженного восстания». На вопрос председательствующего: «На какие силы Вы рассчитывали? Ведь с вами танковая бригада не пошла. Вы завербовали только командира бригады» — он ответил молчанием. Заискивающую готовность к даче показаний демонстрировал Фельдман, его выступление заняло 12 листов стенограммы. Гнетущая атмосфера царила и в зале, где сидели приглашенные, и за барьером, где находились обвиняемые.

Запасной член суда командарм 1-го ранга И. Белов так описал свои впечатления в записке Ворошилову: «Глаза всей этой банды ничего не выражали такого, чтобы по ним можно было судить о бездонной подлости сидящих на скамье подсудимых. Облик в целом у каждого из них... был неестественный.

Печать смерти уже лежала на всех лицах. В основном цвет лица был так называемый землистый... Тухачевский старался сохранить свой «аристократизм» и свое превосходство над другими... Пытался он демонстрировать и свой широкий оперативный кругозор. Он пытался бить на чувства судей некоторыми напоминаниями о прошлой совместной работе и хорошим отношением с большинством из состава суда. Он пытался и процесс завести на путь (оценки) его роли, как положительной, и свою предательскую роль свести к пустячкам...

Уборевич растерялся больше первых двух. Он выглядел в своем штатском костюмчике, без воротничка и галстука, босяком... Корк хотя и был в штатском, но выглядел как всегда по-солдатски... Фельдман старался бить на полную откровенность. Упрекнув своих собратьев по процессу, что они как институтки боятся называть вещи своими именами, занимались шпионажем самым обыкновенным, а здесь хотят превратить это в легальное общение с иностранными офицерами.

Эйдеман. Этот тип выглядел более жалко, чем все. Фигура смякла до отказа, он с трудом держался на ногах, он не говорил, а лепетал... Путна только немного похудел, да и не было обычной самоуверенности в голосе...

Последние слова все говорили коротко. Дольше тянули Корк и Фельдман. Пощады просили Фельдман и Корк. Фельдман даже договорился до следующего: «Где же забота о живом человеке, если нас не помилуют». Остальные все говорили, что смерти мало за такие преступления... Клялись в любви к Родине, к партии, к вождю народов т. Сталину...»

Пожалуй, наиболее ярким было последнее слово Примакова. Его зафиксировала сохранившаяся стенограмма: «Я должен сказать последнюю правду о нашем заговоре... Из кого состоит заговор? Кого объединило фашистское знамя Троцкого? Оно объединило все контрреволюционные элементы, все, что было контрреволюционного в Красной Армии...

Какие средства выбрал этот заговор? Все средства: измена, предательство, поражение своей страны, вредительство, шпионаж, террор. Для каких целей? Для восстанов­ления капитализма.

Какие же силы собрал заговор для того, чтобы выполнить этот план? Я назвал следствию больше 70 человек — заговорщиков, которых я завербовал сам или знал по ходу заговора... Я составил себе суждение о социальном лице заговора, т. е. из каких групп состоит наш заговор, руководство, центр заговора.

Состав заговора из людей, у которых нет глубоких корней в нашей Советской стране потому, что у каждого из них есть своя вторая родина. У каждого персонально есть семья за границей. У Якира — родня в Бессарабии, у Путны и Уборевича — в Литве, Фельдман связан с Южной Америкой не меньше, чем с Одессой, Эйдеман связан с Прибалтикой не меньше, чем с нашей страной...»

Любопытно, что Тухачевский был единственным, кто перед судом не стал писать покаянное письмо Сталину и не просил о пощаде. Что это? Подтверждение признания своей вины? Или осознание безнадежности такой затеи? Наверное, и то и другое. Однако существует еще одна, чисто психологическая причина. Несмотря на фрондерство и заскоки, именно Сталин способствовал возвышению Тухачевского и прощал ему многое. И, организовав заговор, амбициозный военный фактически не просто предал Вождя — он совершил подлость. Глава заговорщиков не мог не осознавать моральной подоплеки своих действий. Видимо, поэтому, пытаясь заслужить прощение, он с та­кой скрупулезностью сдал всех соучастников измены. Однако у него хватило ума понять, что просьба о помиловании выглядела бы лицемерием.

Поэтому, сохраняя остатки респектабельности, свои покаянные мысли Тухачевский высказал в последнем слове: «Я хочу сделать вывод, что в условиях победы социализма в нашей стране всякая группировка становится антисоветской группировкой. (...)

Всякая антисоветская группировка сливается с гнуснейшим троцкизмом, гнуснейшим течением правых. А так как базы для этих сил нет в нашей стране, то волей- неволей эти группировки скатываются дальше, на связь с фашизмом, на связь с германским генеральным штабом. Вот в чем гибель этой контрреволюционной работы, которая по существу была направлена к реставрации капитализма в нашей стране.

Я считаю, что в такой обстановке, как сейчас, когда перед советской страной стоят гигантские задачи по охране своих границ, когда предстоит большая, тяжелая и изнурительная война, в этих условиях не должно быть пощады врагу. Я считаю, что наша армия должна быть едина, сколочена и сплочена вокруг своего наркома Климентия Ефремовича Ворошилова, вокруг великого Сталина, вокруг народа и нашей великой партии.

Я хочу заверить суд, что полностью, целиком оторвался от всего того гнусного, контрреволюционного и от той гнусной контрреволюционной работы, в которую я вошел... Я хочу сказать, что я Гражданскую войну провел как честный советский гражданин, как честный красноармеец, как честный командир Красной Армии. Не щадя своих сил, дрался за Советскую власть. И после Гражданской войны делал то же самое.

Но путь группировки, стащившей меня на путь подлого правого оппортунизма и трижды проклятого троцкизма, который привел к связи с фашизмом и японским генеральным штабом, все же не убил во мне любви к нашей армии, любви к нашей советской стране, и, делая это подлое контрреволюционное дело, я тоже раздваивался...

Преступление настолько тяжело, что говорить о пощаде трудно, но я прошу суд верить мне, что я полностью открылся, что тайн у меня нет перед советской властью, нет перед партией. И если мне суждено умереть, я умру с чувством глубокой любви к нашей стране, к нашей партии, к наркому Ворошилову и великому Сталину»[99].

Нужны ли комментарии к сказанному Тухачевским практически на пороге эшафота? Перед смертью не лгут. Он признался в измене и раскаялся. Возможно, что в душе он все же рассчитывал на снисхождение, но мог ли суд принять во внимание раскаяния заговорщиков? В 23 часа 35 минут 11 июня председательствующим Ульрихом был оглашен приговор. Все восемь подсудимых приговаривались к расстрелу «с конфискацией всего лично им принадлежащего имущества и лишением присвоенных им воинских званий». В ночь на 12 июня Ульрих подписал предписание коменданту Военной коллегии Верховного суда СССР Игнатьеву — немедленно привести приговор о расстреле в исполнение. Акт о расстреле был подписан присутствовавшими при исполнении приговора Вышинским, Ульрихом, Цесарским, а также Игнатьевым и комендантом НКВД Блохиным.

Конечно, Тухачевский и его подельники не занимались рутинной шпионской работой в ее классическом понимании. Они не шарили по сейфам и столам Наркомата обороны и не фотографировали секретные карты. Их контакты с представителями германского штаба имели иную подоплеку, более значимую, чем передача информации о технических характеристиках вооружения. Объединенные личными и политическими мотивами и имевшие конечной целью захват власти, заговорщики искали надежных союзников.

И уже после казни заговорщиков 24 июня 1937 года немецкий военный журнал «Дейче Вер» сделал вывод: «Тухачевский хотел быть «русским Наполеоном», который рано раскрыл свои карты, либо же как всегда его предали в последний момент». Однако скороспелому маршалу не было необходимости копировать французского лидера. История давала ему иные примеры для подражания. Более близкие во времени и реально воплощенные в амбициозных устремлениях таких его современников, как Муссолини в Италии, Франко в Испании, Гитлер в Гер­мании.

Но мог ли Тухачевский действительно совершить переворот и стать диктатором? Мог ли он стать полководцем? Безусловно — нет. Фантаст и игрок, мечтавший сам сыграть ва-банк, он не имел для этого ни талантов, ни азарта к риску. Он никогда по-настоящему не понюхал пороха. Его боевой опыт короткого пребывания в окопах Первой мировой закончился позорным пленением, но и во время Гражданской войны, командуя армией и фронтом, он никогда не ходил в атаку. Он управлял войсками из штаба — на расстоянии десятков и сотен километров от мест боев. Правда, он бывал на учениях, но и это были маневры на штабных картах.

Только невежественные или конъюнктурные сочинители могли легкомысленно причислить расстрелянного заговорщика к рангу полководца. Окончив за два года пе­хотное училище, все свои представления о военном искусстве он приобрел из литературы. Из книг, описывающих полководцев античных и средневековых войн.

Однако самое главное — он не был организатором. Находясь на должности заместителя наркома обороны, он не оставил после себя никакого следа в развитии армии, способного засвидетельствовать его полководческие дарования. Лаконичную характеристику деятельности Тухачевского дал на Военном совете Сталин — «профан», а Вождь умел разбираться в деловых качествах людей.

На том же совете Буденный заметил, что Тухачевский даже «не умел сам писать приказы» — их составляли «офицеры» его штаба. А «командующий» лишь дополнял их литературными пассажами вроде призывов: «На Запад... на Варшаву — марш!» Нет смысла говорить и о таких фигурах, как евреи Гамарник и Фельдман, практически занимавшихся «начальствующим составом» — кадрами РККА. Не вписывается в полководцы и латыш Эйдеман, отличившийся в ходе Гражданской войны карательными экспедициями и подавлением выступлений в тылу Красной Армии. Уже с 1932 года он только председатель Центрального совета Осоавиахима — организации, занимавшейся всего лишь подготовкой призывников.

Не блеснули «полководческим» даром, кроме подавления Тамбовского восстания, ни еврей Якир, ни литовец Уборевич. Дальнейшую военную карьеру они сделали благодаря лишь тому, что по году поучились в Германии. В то время, когда в военном искусстве еще не было даже концепции о стратегической значимости танков и самолетов, которые стали решающими инструментами новой войны. Могла ли эта учеба добавить опыт «полководцам»?

Военная слава не украсила ни литовца Путну, ни эстонца Корка. То, что они какое-то время были военными атташе в различных странах, тоже не принесло им лавров, как и украинцу Примакову. Бывший военный советник в Китае, атташе в Афганистане и Японии, позже он только инспектор высших учебных заведений РККА.

Все они почти юнцами «примкнули» к революции. В 1917 году Тухачевскому, Якиру и Уборевичу было лишь по 21 году, Эйдеману — 19, Примакову — 20, а Гамарнику — 23 года; правда, Фельдману — 27. Позже — каратели крестьянских восстаний, атташе, начальники отделов кадров — вечные замы. Но что могли дать стране в будущем эти генералы чиновничьей карьеры — комкоры и командармы высоких начальственных кабинетов?

Суд закончился в 23.35. Еще накануне процесса поздно вечером 10 июня, в 23 часа 30 минут, Сталин в присутствии Молотова и Ежова принял Вышинского и главного редактора «Правды» Мехлиса. В опубликованном 11 июня материале «Правды» извещалось об окончании следствия и предстоящем судебном процессе по делу Тухачевского и других военных. В нем констатировалось, что подсудимые обвиняются в «нарушении воинского долга (присяги), измене Родине, измене народам СССР, измене Рабоче-Крестьянской Красной Армии».

Причем в официальном сообщении не упоминалось не только о шпионаже, но и о «военно-политическом заговоре». Слово «заговор» было заменено понятием «измена». И это не случайно. Хотя, выступая на Военном Совете, Сталин и говорил о заговорщиках: «Это агентура германского Рейхсвера», но ни следствие, ни суд не стали делать акцент на этой стороне вины подсудимых. Их обвинили в ином: в измене и нарушении присяги. А слово «шпионы» в деле заговорщиков фигурировало как термин, близкий к сути предательства.

Конечно, сговор с лидерами и силовыми службами иностранной державы о политической поддержке государственного переворота, и, в случае его удачи, обещание удовлетворения территориальных интересов иностранной стороны не является «классической» агентурной деятельностью. Тухачевского и его подельников резоннее назвать коллаборационистами. От французского слова «collaboration» — сотрудничество. По современным понятиям это «агенты влияния». Еще точнее характер такой подрывной предательской деятельности определяет термин «пятая колонна».

Но Сталин не стал вдаваться в тонкости лингвистической философии и, говоря о сотрудничестве заговорщиков с Рейхсвером, называл их всем понятным русским словом «шпионы». Между тем такое логическое обобщение, как лингвистический, языковой казус, привел к потрясающему парадоксу. Существует устоявшееся мнение, будто бы лица, осужденные по делу «военно-троцкистского заговора», были реабилитированы. На самом деле и юридически, и морально такая реабилитация не произошла!

Она была проведена формально из пропагандистских соображений. Поэтому якобы обнаруженную «необоснованностъ осуждения» и последовавшую реабилитацию официальная пропаганда 60-х годов объясняла лишь непричастностью преступников к шпионажу! Обвинения в измене и нарушение воинской присяги прокуратурой исследованы не были. Более того, о заговоре военных хрущевская пропаганда вообще не упоминала. Построив аргументацию решения о реабилитации Тухачевского и его подельников только на выводе о непричастности их к шпионажу, компетентные органы совершили юридический подлог!

В действительности они не освободили расстрелянных заговорщиков от ответственности за преступления, по которым те были осуждены. Следовательно, по правовым меркам такая «реабилитация» — не действительна! Нельзя реабилитировать осужденных преступников на основе отрицания обвинения, которое им при определении меры пресечения даже не предъявлялось! Отсюда следует логический вывод: приговор Специального судебного присутствия Верховного Суда СССР от 11 июня 1937 года в отношении военных заговорщиков «де-юре» и «де-факто» до сих пор остается в силе!

Более того, позже история с реабилитацией превратилась в комедию. В июле 1964 года комиссия, возглавляемая председателем Комиссии партийного контроля Н. М. Шверником, представляя Хрущеву справку по делу Тухачевского и его подельников, совершила новый подлог. В материалах вообще не упоминалось о заговоре, и это не было случайностью. Дело в том, что двое из авторов материала — председатель КГБ СССР А. Н. Шелепин и сменивший его на этом посту В. Е. Семичастный во время подготовки справки сами участвовали в заговоре против ее адресата — первого секретаря Хрущева.

Поэтому они никак не могли допустить того, чтобы внимание Хрущева было привлечено «к признакам и механизмам заговоров, даже на историческом материале 20- летней давности». Осенью Хрущева отстранили от власти. Вот уж действительно история повторяется дважды: сначала как трагедия, затем как банальный фарс. «Никита» влип в то же дерьмо, которое сам размазал.

В выступлении на Военном совете 2 июня в числе заговорщиков Сталин упомянул и дипломата Карахана. Армянин Лев Карахан (Карахнян) родился в Тифлисе в семье присяжного поверенного из Кутаисской губернии и в 1904-м вступил в РСДРП как меньшевик. С 1912 года он участвовал в профсоюзном движении в Санкт-Петербурге, где он примкнул к организации объединенных социал-демократов.

После Февральской революции он стал членом Думы Петроградского района, а в августе 1917 года в числе «межрайонцев» был принят в РСДРП (б) и вошел в состав членов Президиума Петросовета, председателем которого стал Троцкий. С Лейбой Бронштейном в ноябре Карахан участвовал в мирных переговорах в Брест-Литовске как секретарь делегации и в марте 1918 года занял пост заместителя народного комиссара иностранных дел РСФСР.

С начала 20-х годов Карахан работал полпредом в Польше и Китае, а с 1925 по 1927 год — председатель ВСНХ СССР. В 1927–1930 годах и с 1934 года — заместитель председателя Госплана. С 1927 года он был заместителем народного комиссара иностранных дел СССР. Однако в 1934 году его освободили с этого поста и направили полпредом в Турцию. 3 мая 1937 года его отозвали в Москву, где и арестовали. Очередной допрос Карахана состоялся именно в день проведения Военного Совета, но спецсообщение о его результатах Ежов направил Сталину только 19 июня. То есть через день после публикации статьи Троцкого. О том, что Вождь внимательно отнесся к этому документу, свидетельствует его рукописная помета на первом листе: «Важно».

«№ 57 951 Совершенно секретно

 СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) тов. СТАЛИНУ

Направляю протокол допроса Карахана Л. М. от 2. VI-37 г.

Народный комиссар внутр. дел СССР

Генеральный комиссар госуд. безопасности Н. ЕЖОВ

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

Арестованного Карахана Льва Михайловича

от 2 июня 1937 года

Вопрос: В ранее данных показаниях Вы называли рад лиц, принявших участие в антисоветском заговоре. Следствие располагает данными о том, что Вы скрыли ряд государственных преступников и их предательскую деятельность. Предлагаем назвать всех лиц, коих Вы указали в своих показаниях.

Ответ: Я действительно скрыл ряд известных мне лиц из высшего командования РККА, которые принимали участие в антисоветском заговоре. Мне известно, что активными участниками заговорщической деятельности были ТУХАЕВСКИЙ, ЯКИР, УБОРЕВИЧ и КОРК (подчеркивания Сталина). Кроме них, к деятельности антисоветского заговора было привлечено значительное количество военных, однако фамилии их мне неизвестны, так как я считал для себя достаточным знание того, что вышеназванные мною лица принимают участие в заговоре. Это вызывалось также и необходимостью конспирации. О том, что в заговоре принимают участие и другие руководящие работники РККА, я знаю от ЯГОДЫ и ТУХАЧЕВСКОГО.

Немецкие правительственные круги были также информированы об участии военных в заговоре. И здесь я считаю необходимым указать на то обстоятельство, что в первую свою встречу с генералом МИЛЬХОМ в Будапеште он мне прямо заявил, что в предстоящей войне Германии с СССР последний в короткий срок времени будет иметь большой прорыв в артиллерийском хозяйстве.

Об участии в заговоре ТУХАЧЕВСКОГО, ЯКИРА я знаю из своих личных преступных отношений с ними. О том, что КОРК и УБОРЕВИЧ являются участниками заговора, я знаю от ЯГОДЫ и ТУХАЧЕВСКОГО.

Вопрос: Когда Вам впервые стало известно об участии ТУХАЧЕВСКОГО в антисоветском заговоре?

Ответ: Я это узнал впервые во время своей предпоследней встречи с ЯГОДОЙ перед отъездом в Турцию, если мне память не изменяет - в октябре 1934 года ЯГОДА мне сказал, что в заговоре принимает участие большая группа военных работников и что возглавляет военную организацию заговора ТУХАЧЕВСКИЙ.

Вопрос: Когда Вы лично связались с ТУХАЧЕВСКИМ по вопросам заговора?

Ответ: Осенью 1935 года я приехал в Москву из Парижа. После беседы с ЯГОДОЙ о своих переговорах с генералом МИЛЬХОМ мы решили, что по военным вопросам мне необходимо встретиться с ТУХАЧЕВСКИМ для того, чтобы якобы изложить ему подробно точку зрения германского генерального штаба рейхсвера и спросить его совета о дальнейшем направлении военных переговоров с германским правительством.

Тут же из кабинета ЯГОДЫ я позвонил ТУХАЧЕВСКОМУ и заявил ему, что я хочу с ним встретиться, причем указал, что говорю из кабинета ЯГОДЫ. ТУХАЧЕВСКИЙ изъявил согласие на встречу, и я прямо от ЯГОДЫ поехал к нему в наркомат Обороны. Беседа состоялась в его кабинете. ТУХАЧЕВСКИЙ знал о том, что я веду переговоры с германским правительством и наш разговор, касающийся контрреволюционной деятельности заговора, не имел каких-либо прощупывающих моментов: прямо перешли к делу.

Во время беседы ТУХАЧЕВСКИЙ все время подчеркивал, что он все больше и больше убеждается в том, что даже самая успешная деятельность заговора внутри СССР не будет иметь успеха без серьезной внешней помощи. Прямое объявление войны Германией СССР он считал наиболее верным средством: причем по его подсчетам и предложениям выходило так, что через самый короткий промежуток времени Германия нанесет катастрофический удар СССР, так как большое количество высших командных должностей в Красной Армии занято заговорщиками, которые помогут немцам добиться этого успеха.

В результате поражения СССР и реализации, таким образом, планов заговора к власти придут заговорщики, которые заключат мир с Германией, а вероятнее всего, и военный союз, с тем чтобы совместно с Германией начать военный поход против Франции. Это, по заявлению ТУХАЧЕВСКОГО, программа-максимум, которая в ближайшее время едва ли осуществима, так как немцы не готовы к прямому объявлению войны СССР. Поэтому более реальным является тот план помощи Германии заговорщикам, который предлагал генерал МИЛЬХ».

Следует пояснить, что будущий немецкий генерал- фельдмаршал (с 19 июля 1940 г.) и заместитель Геринга, Эрхард Мильх (Erhard Milch) родился в семье аптекарей Антона и Клары Мильх. Поскольку его отец был евре­ем, то ему было отказано в зачислении в Императорский военно-морской флот. Он поступил фанен-юнкером в артиллерийский полк и в 1911 году получил звание лейтенанта. В Первую мировую войну он служил в артиллерии, а с июля 1915 года — в авиации. В августе 1918 года его произвели в капитаны; он был награжден Железными крестами 2-й и 1-й степени, и к окончанию войны он стал и. о. командира 6-го авиаполка.

В 1920 году Мильх ушел в отставку и на следующий год начал работу в авиационной компании «Юнкере». В 1928-м «благодаря своим интригам и жесткости в устранении конкурентов» стал главным исполнительным директором «Люфтганзы». Приобретя капитал и влияние, уже с конца 1920-х годов он наладил связи с нацистским движением. Гитлеру он подарил отличный самолет, а Герингу каждый месяц переводил из фонда компании 1000 марок.

Поэтому после прихода нацистов к власти уже 28 января 1933 года Геринг приехал к Мильху домой, чтобы сделать ему предложение занять пост статс-секретаря министерства авиации. Он привез Мильха к самому Гитлеру, который сказал: «Я не знаю вас слишком хорошо, но вы человек, который смыслит в своем деле, а у нас в партии имеется совсем мало людей, которые разбираются в авиации так же, как вы. Вы должны пойти на эту работу. Речь идет не о деле партии. Речь идет о деле Германии — и для Германии необходимо, чтобы вы взялись за выполнение этой задачи». Как впоследствии утверждал сам Мильх, только после этих слов фюрера он решил дать свое согласие на назначение[100].

Получив пост имперского секретаря по авиации, с 1933 года за 5 лет Мильх прошел путь от оберста до генерал-оберста. Причем стараниями Геринга была прикрыта даже его «расовая неполноценность». Специальное расследование «установило», что Эрхард Мильх не при­надлежал к евреям, а являлся «плодом внебрачной связи его матери с арийцем — бароном Германом фон Биром». Поскольку дело было шито белыми нитками, то даже сам Геринг шутил в узком кругу: «Да, мы сделали из Мильха ублюдка, зато ублюдка аристократического».

Мильх быстро освоился в роли сына барона, а когда 15 ноября 1941 года в Берлине застрелился начальник Технического управления министерства авиации Эрнст Удет, то свежеиспеченный «барон» занял его место. После войны, во время Нюрнбергского процесса, Мильх содержался в лагере Дахау. Выступая свидетелем на процессе, он стал одним из самых яростных защитников Геринга. В 1947 году за причастность к депортации иностранных рабочих его судили и приговорили к пожизненному заключению. Но уже в 1951 году срок сократили до 15 лет, а в 1955-м вообще освободили досрочно.