Глава 10. Германские связи

Глава 10. Германские связи

Если 30 мая сложилось в вереницу очных ставок, то 31-е число можно назвать днем заявлений или «моментом истины»; правда, Уборевич написал свое — лишь 1 июня. В нем он признал, что является членом антисоветского военного заговора и намерен правдиво изложить все обстоятельства, связанные с его участниками. «Заговор, — указывал бывший командующий Белорусским военным округом, — возник в 1934 году», и тогда же его «вовлек в заговор Тухачевский». Этот документ на имя Ежова, изложенный на 19 страницах, позже был представлен на совещании Военного совета. Уборевич пояснял, что заговору предшествовала «военная групповщина», направленная против единства в армии и лично против Ворошилова. В результате он (Уборевич) сблизился с Тухачевским, а тот свел его с Якиром, который был в близких отношениях с Гамарником».

Он отмечал, что «антисоветские настроения в этой группе росли, а после прихода к власти в Германии Гитлера у него, Уборевича, Тухачевского и Якира появилось неверие в военную мощь Советского государства и они считали, что в будущей войне с Германией и Японией, а также с Польшей Красная Армия потерпит поражение». И все-таки, говоря о возникновении заговора лишь в конце 1934 года, Уборевич указывал на момент собственного вхождения в число его участников. Он отмечал, что это был период, когда их (заговорщиков) «неверие переросло в пораженчество». И это послужило толчком к тому, что Тухачевский, Якир, Уборевич «начали проводить активную контрреволюционную работу, направленную на создание условий, обеспечивающих поражение Красной Армии в будущей войне».

Уборевич писал, что до его включения в состав центра Тухачевский говорил о существовании заговора «лишь намеками», и делает отсюда вывод, что тот, видимо, «не доверял ему». Решающий разговор состоялся в 1935 году. Тогда Тухачевский заявил, что «на троцкистов и правых следует смотреть как на попутчиков, а в действительности же он думает о своей единоличной диктатуре». Тогда же Тухачевский сказал ему и о сроках государственного переворота, который «приурочен к возникновению войны с Германией, Японией и Польшей».

Уборевич указал, что после Киевских маневров «в конце 1935 г. Тухачевский в присутствии Якира рассказал о другом варианте государственного переворота - в условиях войны». План Тухачевского сводился к тому, что «верные заговорщикам воинские части неожиданным налетом арестовывают членов правительства и руководство ВКП(б). Хотя подробностей Тухачевский при этом им с Якиром не излагал, но назвал людей, игравших руководящую роль в заговоре: Якир, Гамарник, Корк, Эйдеман».

В числе других участников заговора Тухачевский назвал Уборевичу «сотрудников центрального аппарата Наркомата и Генерального штаба Роговского, Белецкого, Ольшанского, Аппогу, Левичева и начальника штаба Киевского военного округа Кучинского». Признаваясь в собственной вербовке заговорщиков, Уборевич назвал еще десять человек. В их числе были: начальник штаба руководимого им Белорусского военного округа комдив Бобров, командир 5-го стрелкового корпуса комдив Казанский, бывший начальник ВВС округа комкор Лапин, командир 2-го стрелкового корпуса комдив Эюзь-Яковенко и бывший его начальник штаба округа комдив Мерецков.

Итак, не прошло и недели после первого допроса Тухачевского, как все арестованные дали признательные показания. Они признали, что составили заговор с целью свержения существовавшей власти. Подтвердили, что для достижения своих интересов пошли на сделку с чужеземцами, разработав «План поражения» в случае нашествия иноземных врагов. То есть фактически сознались в нарушении военной присяги. Разве это не признание в измене стране и ее народу?

Однако подследственные не только признали свое участие в заговоре, - они привели в показаниях сотни фамилий лиц, вовлеченных в заговор; и все названные ими соучастники будут расстреляны! То есть, «сдав» их, организаторы переворота совершили низкое предательство по отношению к соучастникам готовившегося переворота. Но если они лишь оклеветали своих армейских коллег, то это выглядит еще безнравственнее. Хуже, чем трусость, — это подлость негодяев, спасавших свою собственную шкуру. Как ни крути, а поступки членов «команды» Тухачевского аморальны и преступны по любым меркам.

Обращает на себя внимание то, что следователи-профессионалы не спешили проводить первые допросы арестованных. Тухачевский, арестованный 22 мая, не допрашивался — до 25-го, а Фельдман, выразивший готовность давать показания уже 15 мая, попал к следователю только 19-го числа. И это не было случайностью. Такая «выдержка» делалась умышленно, с расчетом на то, что, оказавшись в первый раз в жизни в одиночной камере, изолированной от внешнего мира, арестованный пребывал в состоянии стресса, когда минуты тянутся как вечность. Полная изоляция, отчаяние от потери перспектив дальнейшей своей судьбы заставляли тысячу раз «прокручивать» в подсознании обстоятельства, вызвавшие заключение.

В мучительных душевных пытках от ощущения неизвестности воля быстро иссякает, ломается, и, когда арестованного вызывают на допрос, он воспринимает встречу со следователем почти как обретенное благо. Однако та поспешность, с которой стал давать показания Тухачевский, поразила даже специалистов НКВД. Следователь Ушаков-Ушамирский, который вел дело Тухачевского, рассказал: «Я его пальцем не тронул и был поражен, что такой сильный физически и духовно (маршал, герой войны) так сразу во всем признался».

Но есть и другая причина слабости, приведшая заговорщиков к признаниям. Эти люди не прошли царские тюрьмы, подобно революционерам-профессионалам. «Командуя» воинскими соединениями, они сами не ходили в штыковую атаку, у них не было возможности закалить свое мужество. Они были и дилетантами политической борьбы, да и бороться им было не за что — у них отсутствовала идея, высокий смысл, ради которого можно было пойти с гордо поднятой головой на эшафот. Единственное, что какой-то период могло удерживать их от разоблачения подельников, была робкая попытка не демонстрировать собственную трусость. Но когда следователи предоставляли им уличающие показания других подследственных, они «сливали» признания, уже не испытывая «угрызений совести». Предательство уже не ущемляло остатки стыда за проявленное малодушие. Теперь, услужливо сдавая сообщников, заговорщики выгораживали только себя.

В следственном деле сохранились собственные показания Тухачевского, «написанные его рукой на 143 страницах»! Они «аккуратно разделены на несколько глав, с подпунктами, исправлениями и вставками. Написаны они четким почерком со всеми знаками препинания, абзацами и примечаниями. В них он последовательно, поэтапно и скрупулезно вскрывает детали заговора». Свой «эпистолярный труд» он завершил 1 июня.

Тухачевский предварил его пояснением: «Настойчиво и неоднократно пытался отрицать как свое участие в заговоре, так и отдельные факты моей антисоветской деятельности, но под давлением улик следствия я должен был признать свою вину. В настоящих показаниях я излагаю свою антисоветскую деятельность в последовательном порядке». Обусловливая хронологическую линию, он писал: «В 1928 году я был освобожден от должности начальника штаба РККА и назначен командующим войсками ЛВО.

Будучи недоволен своим положением и отношением ко мне со стороны руководства армии, я стал искать связи с толмачевцами. Прежде всего я связался с Марголиным... Я договорился с ним, что мы будем поддерживать связь и... выявлять несогласных с политикой партии работников».

Речь идет о слушателях курсов усовершенствования высшего политсостава при Военно-политической академии имени Толмачева. Борясь за место под солнцем, еще в октябре 1927 года «комиссары» открыто выступили против введения в армии единоначалия, ущемлявшего карьерные интересы политработников. Летом 1928 года «во время полевых занятий» Тухачевский вошел в контакт с командиром 11-й стрелковой дивизии евреем Туровским, тоже голосовавшим «за толмачевскую резолюцию». Тухачевский писал: «Туровский указал мне на командира полка Зюка... Я переговорил с Зюком и также условился с ним о связях и выявлении недовольных.

Зимой с 1928 по 1929 год... во время одной из сессий ЦИКа со мной заговорил Енукидзе... слышавший о моем недовольстве своим положением и о том, что я фрондировал против руководства армией. Енукидзе говорил о том, что политика Сталина ведет к опасности разрыва смычки между рабочим классом и крестьянством, что правые предлагают более верный путь развития... Я рассказал Енукидзе... о большом числе комсостава, не согласного с генеральной линией партии, и о том, что я установил связи с рядом командиров и политработников, не согласных с политикой партии. Енукидзе ответил, что я поступаю вполне правильно... Я продолжал информировать Енукидзе о моей работе...»

Конечно, военного, считавшего себя непризнанным «гигантом» военной мысли, меньше всего волновала проблема «смычки между рабочим классом и крестьянством». Прежде всего он интересовался собственной карьерой. Как уже говорилось ранее, стремясь выделиться, в 1929 году он написал записку об оснащении армии 50 000 танками и 40 000 самолетами.

«Резкая критика, которой подверглась моя записка, — продолжал он, — меня крайне возмутила, и поэтому, когда на XVI съезде партии Енукидзе имел второй разговор, я весьма охотно принимал его установки. Енукидзе говорил... что правые хотя и побеждены, но не сложили оружия, перенеся свою деятельность в подполье. (...) Енукидзе сказал, что он связан с руководящей верхушкой правых и что я буду от него получать дальнейшие директивы»[60].

Напомним, что в это время отстранения от власти Сталина жаждали не только правые. 21 октября 1928 года «В письме друзьям» Троцкий указывал: «В СССР может сложиться военный заговор и армия может положить конец большевистскому режиму». Намек был более чем прозрачным. Однако Лейба Бронштейн поспешил с выводами. В действительности «репетиции» заговора начались лишь в 1931 году. Именно в это лето на даче Томского в Болшеве состоялось совещание правых, на котором в числе участников присутствовали Фома (А. П. Смирнов) и Ягода. Тогда же работник Главтрансмаша троцкист И. Н. Смирнов, а через него и Пятаков встретились в Берлине с сыном Троцкого Львом Седовым.

В июле 1931 года Тухачевского вернули из Ленинграда в Москву и назначили на должность заместителя наркома по военным и морским делам и начальником вооружения РККА, однако он не забыл о своих «обидах». Он писал в показаниях: «Недовольство отношением ко мне со стороны армейского руководства все еще продолжало иметь место, о чем я неоднократного разговаривал с Фельдманом, Якиром, Уборевичем, Эйдманом и др.».

Конечно, Тухачевский лукавил, сводя смысл разговоров только к «брюзжанию». Правда, следует признать, что в это время он действительно был не столь активен, как другие руководители правых. Он мог претендовать лишь на первую скрипку, но не на руководство всем оркестром заговорщиков. По предложению Рыкова роль непо­средственного политического руководителя «дворцового переворота» взял на себя секретарь ЦИК Енукидзе, который уже в июле 1931 года завербовал в состав участников переворота командующего Московским военным округом эстонца Августа Корка и коменданта Московского Кремля латыша Рудольфа Петерсона. Причем сценарий путча не был оригинальным.

На допросе 20 мая 1937 года Петерсон показал: «общий замысел Енукидзе по осуществлению «дворцового переворота» сводился к тому, чтобы работавшие в Кремле члены организации правых произвели нападение на руководителей партии и правительства илибо изолировали их, либо уничтожили. План переворота мыслился путем вербовки работников Кремля в организацию правых и использования их служебного положения для устранения руководителей ВКП(б)».

Бросается в глаза, что верхушку заговорщиков составляли люди не коренных национальностей страны, а выходцы из Прибалтики, и в этом была определенная логика. Но более важным являлось само служебное по­ложение военных. Командующий Московским военным округом Август Корк одновременно был и начальником гарнизона Москвы, которому по вопросам внешней охраны подчинялся комендант Кремля Петерсон.

В протоколе допроса Корка от 26 мая 1937 года указано: «Для захвата власти при помощи вооруженной силы, которая выделена для этой цели военной организацией... Мы рассчитывали для этого использовать школу ВЦИК». Корк показал, что сигнал о выступлении должен был поступить от Енукидзе, который лидерами правых, в лице Рыкова и Бухарина, был назначен руководителем этой операции.

Обсуждение акции заговорщики провели летом 1931 года, а в начале осени они уточнили детали. Корк показал на допросе, что это произошло, когда он «проводил инспекторскую стрельбу» курсантов школы, находившихся в лагерях под Москвой. После окончания стрельб и ухода курсантов в бараки на стрельбище остались: командующий войсками МВО Корк, комендант Кремля Петерсон, начальник школы Горбачев и его заместитель, он же начальник учебного отдела, Егоров. Захват Кремля и членов правительства заговорщики намечали осуществить в ночное время. При обсуждении плана начальник школы ЦИК Горбачев «предложил на случай перестрелки со стороны членов правительства либо выключить свет, либо бросить в зал заседания дымовую шашку»[61].

В написанных собственноручно показаниях Тухачевский благоразумно умолчал, что он узнал о готовившемся перевороте еще на стадии его зарождения, но Корк не забыл такие «мелочи». 30 мая 1937 года на очной ставке со своим подельником он показал: «Я с Тухачевским еще в 1931 году вел разговор в отношении военного переворота в Кремле»[62]. Правда, в это время Тухачевский еще не решался претендовать на пост диктатора, но он явно не желал оставаться в роли постороннего. Примерно в октябре того же года, рассказывал Корк на следствии, «я получил от Тухачевского поручение пойти на квартиру к Уборевичу» для обсуждения вопроса о привлечении «новых кадров для организации», пока еще незначительной по численности. По словам Корка, на дальнейших встречах с Енукидзе последний тоже сообщил ему, что план переворота в Кремле при помощи вооруженной силы (школы ВЦИК) согласован с Тухачевским.

Впрочем, в отличие от других соучастников, именно в это время у Тухачевского появилась возможность не оставаться в роли исполнителя чужих замыслов, он хотел быть более значимой фигурой. Дело в том, что зи­мой 1931/1932 года на приеме в Москве состоялось его знакомство с начальником германского генерального штаба генералом Адамом и сопровождавшим его офицером штаба Нидермайером. После обеда, данного в честь гостя Ворошиловым, Нидермайер, отмечено в показаниях Тухачевского, «очень ухаживал за мной... говорил о необходимости наличия между Красной Армией и рейхсвером самых тесных отношений». К разговору присоединился генерал Адам, и беседа с ним создала условия для того, чтобы уже в 1932 году, по персональному приглашению немцев, Тухачевский поехал за границу для присутствия на «германских маневрах».

Кайзеровская Германия имела сплоченный офицерский корпус, традиционно комплектовавшийся «из прусского юнкерства» и представлявший собой «замкнутую касту» еще до начала Первой мировой войны. И когда в 20-е годы возникло советско-германское сотрудничество, немцы начали усиленно прививать России идеологию своего «военно-политического государственного режима». Она была сформулирована в свое время фон Сектом. Полковник Фишер писал руководителю «Ц-МО» Лит-Томсену: «Мы (рейхсвер) более всего заинтересованы в том, чтобы приобрести еще большее влияние на русскую армию, воздушный флот и флот».

В контактах военных двух стран сразу же приняла самое активное участие и германская разведка — Абвер. У самых истоков этого сотрудничества стоял известный разведчик полковник Вальтер Николаи. Служил в Абвере и руководитель «ГЕФУ» майор Чунке, а техническим директором общества «Юнкере» являлся Шуберт, во время империалистической войны служивший начальником разведотдела Восточной армии. В связи с появлением в Советской России большого количества немецких промышленников, коммерсантов, обществ и концессий в циркуляре ОГПУ отмечалось:

«...Личный состав этих предприятий подбирается в большинстве своем из бывших офицеров германской армии и, отчасти, из офицеров бывшего германского генерального штаба. Во главе этих предприятий очень часто мы видим лиц, живших ранее в России, которые до и во время революции привлекались к ответственности по подозрению в шпионаже. По имеющимся и проверенным нами закордонным сведениям, в штабе фашистских организаций Германии имеются точные сведения о состоянии, вооружении, расположении и настроении нашей Красной Армии».

Впрочем, у немцев сохранилось в России множество агентов еще со времен Гражданской войны. И многочисленным немецким специалистам, приехавшим на работу в СССР, не стоило труда восстановить с ними прежние связи. Бывший германский посол в Москве Брокдорф-Ранцау писал в своих мемуарах:

«По меньшей мере пять тысяч немецких специалистов работали на промышленных предприятиях, рассеянных по всей огромной стране Советов.... Эти инженеры были ценным источником информации. Наиболее крупные из них поддерживали тесный контакт с посольством и консульствами. Благодаря им мы были хорошо информированы не только об экономическом развитии страны, но и по другим вопросам, например о настроении населения и внутренних событиях. Я не думаю, чтобы когда-нибудь любая другая страна располагала столь обширным инфор­мационным материалом, как Германия в те годы»[63].

Как отмечает В. Колесников, наиболее регулярно с ответственными работниками РККА общался Нидермайер. Он поддерживал тесные контакты с начальником управления ВВС Петром Барановым, его замом Яковом Алкснисом, начальником военно-химического управле­ния Яковом Фишманом. «По службе Нидермайер часто встречался с Тухачевским, Уборевичем, Якиром, Корком, Блюхером, с начальником Разведупра Арвидом Зейботом, а позже с его преемником Яном Берзиным». Примечательно, что на допросах в НКВД многие подследственные «часто называли своим вербовщиком Нидермайера».

Конечно, не все контакты военных из окружения генерала фон Секта и германофилов из рядов Красной Армии были шпионскими. За рюмкой коньяка они превращались почти в дружеские, особенно в тех случаях, когда взаимные встречи получали продолжение. Так, в 1925 году замести­тель начальника Штаба РККА Тухачевский был приглашен на германские маневры, а на маневрах РККА присутствовала группа офицеров рейхсвера. В сентябре 1926 года в СССР побывали два офицера рейхсвера — обер-лейтенант Гельмут Вильберг, ритмейстер Пауль Ешоннек, а затем — и шеф ветеринарной инспекции рейхсвера доктор Пец. В этом же году восемь краскомов РККА присутствовали на маневрах в Деберице и Мекленбурге. А в августе — сентябре 1927 года шесть офицеров рейхсвера во главе с полковником Хансом Хальмом посетили очередные маневры войск Красной Армии. После их завершения Тухачевский и командующий Киевским военным округом Якир дали прием в честь немецких гостей.

В том же августе 27-го с ответным визитом в Германию отправились восемь высокопоставленных советских военачальников. Среди них были: начальник штаба Северо-Кавказского военного округа Иван Федько, начальник командного управления в военном комиссариате Николай Куйбышев, корпусной командир Иван Дубовой и специалисты в области газовой войны и кавалерии Ян Жигур и Михаил Баторский. Позже у коллег рейхсвера побывал начальник транспортного отдела Штаба РККА Борис Барский. В целом за 1927 год Советский Союз посетило 25 немецких офицеров, а Германию — 27 краскомов.

В это же время стала складываться практика кратковременного обучения советских военачальников в немецких военных учебных заведениях. Впервые на учебу в Германию в ноябре 1927 года выехали: командующий СКВО командарм 1-го ранга Уборевич, а на 3,5 месяца — начальник Академии им. Фрунзе комкор Р. П. Эйдеман и начальник III управления Штаба РККА комкор Э. Ф. Аппога. Вместе с немецкими слушателями они присутствовали на лекциях академических курсов рейхсвера, посещали казармы, знакомились с зимним обучением в частях войск, с организацией управления армией и ее снабжения. Уборевич провел в Германии 13 месяцев и участвовал и в штабных учениях рейхсвера, проводимых под руководством Бломберга, в апреле 1928 года.

После возвращения в итоговом докладе Уборевич подробно описал учебу, маневры, полевые поездки, а в 1929 году он был назначен начальником вооружений РККА в ранге зампреда РВС. В 1928 году Германию посетили следующие две группы командиров. В одну вошли Эйдеман, Аппога, Тодорский и Корк. Последний сопровождал группу краскомов в качестве советского военного атташе в Германии. В другую группу входили Якир, Федько и Бобров.

В декабре 1928 года для обучения в академии генерального штаба Германии отправилось еще пятеро советских военных. Командующий Украинским военным округом Иона Якир, командир шестого корпуса Жан Зомберг и начальник отдела I (оперативного) управления Штаба РККА Василий Степанов побыли там год, а Ян Лацис и Роман Лонгва — полгода. Особенно понравился немцам Якир; по завершении курса он получил подарок от президента Гинденбурга — книгу Альфреда фон Шлифена «Канны» с дарственной надписью. В качестве ответного визита почти год был гостем Штаба Красной Армии генерал-майор Ганс Хальм.

В 1928 году в СССР прибыл полковник Хильмар фон Миттельбергер, который ознакомился с Военной академией им. Фрунзе, военными училищами в Ленинграде и Первой пролетарской дивизией в Москве. В этом же году в Германии побывали командующие ВВС четырех западных военных округов: Петр Межерауп, Александр Кожевников, Феликс Ингаунис и Иван Павлов. По плану 1929 года различные маневры в СССР должны были посетить 14 германских офицеров. В июле первая группа побывала на маневрах под Харьковом и Новочеркасском, а прибывшая в сентябре группа подполковника Германа Гейера посетила Ленинград. Там немцы «встретились с командующим военным округом Михаилом Тухачевским и начальником его штаба Борисом Фельдманом».

В 1929 году на маневры рейхсвера выехали: командующий Белорусским военным округом Александр Егоров, корпусной командир Михаил Калмыков, командир 24-й дивизии Евгений Даненберг и начальник Ленинградской артиллерийской школы Алексей Федотов. А с 1930 года немцы получили возможность не только присутствовать на маневрах и встречаться с советскими военачальниками, но и знакомиться с отдельными подразделениями.

Так, в течение 1930 года «генерал-майор Хальм неоднократно приезжал в 24-ю дивизию Украинского военного округа — как в зимний городок, так и в летние лагеря». Он же бывал в 10-й летной бригаде Московского военного округа, а капитан Генрих Ашенбреннер — в 20-й летной бригаде в Харькове. В 1930 году старший лейтенант кавалерии Лео Гейер фон Швеппенбург, майор Вальтер Бешнитт и капитан артиллерии Курт Крузе изучали работу танковой школы в Казани. Соответственно командующий Северо-Кавказским округом Иван Белов получил возможность присутствовать «на маневрах 1-й дивизии в Восточной Пруссии».

Но основным событием года стало посещение СССР Вильгельмом Адамом. Этому визиту предшествовала сентябрьская поездка в СССР трех руководителей отделений его ведомства: полковников Ганса Файге, Вильгельма Кейтеля и Вальтера фон Браухича. В то же время референт военной техники в отделении фон Браухича майор Вальтер Модель провел несколько недель в частях Красной Армии, в том числе в 9-й дивизии в Ростове-на-Дону. Тогда же в Германии побывали заместитель начальника ВВС РККА Алкснис и начальник штаба ВВС Меженинов, которых в поездке сопровождал генерал-майор Миттельбергер. Параллельно корпусные командиры Борис Горбачев, Семен Тимошенко и начальник курсов «Выстрел» Борис Ушинский посетили школы рейхсвера.

В апреле 1930 года в учебную командировку на курсы сухопутных войск в Германию выезжала группа краско мов в составе Э. Д. Лепина, М. Н. Драйера и Э. Я. Админа. С декабря 1930 по июнь 1931 года на II и III академических курсах рейхсвера обучались командующие: Северокавказским военным округом Е. П. Белов и Среднеазиатским ВО П. Е. Дыбенко, Белорусским — А. И. Егоров и другие. В последней группе, обучавшейся в Германии с декабря 1932 по июль 1933 года, были четыре краскома: командующий Сибирским военным округом М. К. Левандовский, комкор Дубовой, Примаков и С. С. Урицкий.

Описывая занятия и посещения военных училищ в Дрездене, Ютеборге, Мюнхене, Ганновере, Вюнсдорфе, Куммерсдорфе, руководитель группы Левандовский в докладах и письмах Наркому обороны «подводил Ворошилова к выводу» о том, что «германская армия на сегодняшнем ее этапе не является показательной для нашего командира».

Правда, в письме Ворошилову от 10 апреля 1933 года, подписанном членами всей группы, в том числе Левандовским и советским военным атташе в Германии В. Н. Левичевым, по итогам посещения нескольких военных школ рейхсвера указывалось:

«В области моторизации артиллерийского оружия и средств связи немцы стоят гораздо выше, чем это нам показывают (...). Наши вузы являются кузницей массового производства, у них — поштучного — строго по заказу (...). У нас в школах есть тенденция самоподготовку превращать в коллективную, бригадную подготовку. Для командира же совершенно необходимо воспитать навыки к самостоятельной работе. В немецкой школе на это делается большой упор, и действительно получают в результате вполне самостоятельных командиров». Однако применить этот опыт обучения в Красной Армии позже никто из обучавшихся даже не пытался.

Начиная с 1927 и по 1933 год включительно еще одной формой контактов военачальников двух стран стали взаимные поездки на полевые, тактические занятия и маневры РККА и рейхсвера. В июле 1927 года в Германию приезжали заместитель Председателя РВС Уншлихт, в 1930 году — начальник Черноморского флота В. М. Орлов и, опять же, заместитель Председателя РВС и начальник вооружений Уборевич. С подобной же целью в мае 1928 года в СССР выезжали заместитель начальника генштаба рейхсвера полковник X. фон Миттельбергер.

С 19 августа по 17 сентября 1928 года в СССР находилась делегация во главе с начальником штаба рейхсвера Тэломбергом. С ним приехал начальник войскового отдела, что равнозначно уровню начальника Генштаба, генерал-майор Вернер фон Бломберг. «В состав делегации входили генерал Э. фон Бусше-Иппенбург, командиры полков полковники Фр. Кохенхаузен, Э. Кестринг, майор В. Бешнит (разведка), капитаны X. Хельмих (разведка), О. Хартман (контрразведка) и адъютант Бломберга — К. Галленкамп. Целями визита являлись: осмотр военных школ в Казани, Липецке и «Томки», а также установление личных контактов с ведущими руководителями РККА и изучение Красной Армии.

Затем делегация Бломберга присутствовала на воздушных маневрах под Гомелем и на маневрах УВО под Киевом. В Москве и Ленинграде Бломберг встретился практически со всеми руководителями РККА (наркомвоенмор Ворошилов, начальник Штаба РККА Шапошников, на­чальник УВВС Баранов, начальник ВОХИМУ Фишман, новый командующий ЛВО Тухачевский, зам. командующего УВО Блюхер)».

В 1929 году в СССР приезжал новый начальник генштаба генерал К. фон Хаммерштайн-Экворд; в 1930 году - полковник X. Хальм и генерал В. Хайе, а также инспектор транспортных войск рейхсвера полковник О. фон Штюльпнагель. В 1931 году состоялись визиты преемника Хаммерштайна генерала В. Адама, в 1933 году — начальника вооружений генерала А. фон Боккельберга.

Во время своего посещения СССР в мае 1928 года заместитель Бломберга полковник Миттельбергер изучал не только состояние РККА, но и политические взгляды советских командиров. В своем отчете особое внимание он уделил начальнику Штаба Тухачевскому, занимавшему этот пост с ноября 1925 года по май 1928 года. Характеризуя его как «честолюбивого человека», Миттельбергер писал: «Общеизвестно, что он является коммунистом лишь по оппортунистическим причинам. Здесь отдают должное и его личному мужеству, способности рискнуть и отойти от коммунизма, если в ходе дальнейшего развития событий ему это показалось бы целесообразным».

Отмечая, что в Советском Союзе наблюдается «отход армейских офицеров от коммунистической идеологии», Миттельбергер отводил решающую роль Красной Армии в случае переворота в СССР. О Тухачевском он записал, что его отставка с поста начальника Штаба РККА объясняется несогласием правительства с его высказываниями о превентивной войне против Польши и опасениями, что он мог бы возглавить переворот в СССР.

Еще один германский полковник, X. Хальм, приезжавший в СССР в 1926 и в 1927 годах, дважды побывал на осенних маневрах РККА. С 15 сентября 1929 года началась его вторая полугодовая «миссия» в Москве — теперь уже в качестве советника по всем тактико-оперативным вопросам. В своем отчете от 2 ноября о Военной академии им. Фрунзе, составленном на основе трехнедельного пребывания в ней, из числа руководства и профессорского состава академии он отметил А. Свечина, А. И. Верховского, И. И. Вацетиса, Ф. Ф. Новицкого и др. бывших офицеров царской армии. Однако он невысоко оценил работу академии в целом. По его мнению, «на самых ответственных преподавательских постах» академия не располагала профессорско-преподавательским составом с опытом руководства соединениями всех родов войск в мирное либо в военное время.

Поскольку Гражданская война тоже не давала такого опыта, то по завершении обучения слушатели академии уходили в армию без хорошо «натренированных способностей командира».

То есть, по мнению германского профессионала, академия не обеспечивала полноценной подготовки современных военачальников. Хальма делал вывод: «Надо было бы вести, прежде всего, подготовку руководителей по другому руслу». К мнению Хальма в Штабе РККА прислушались, и в 1930 году в академии в качестве преподавателей военной истории 2–3-го курсов начали работать германские майоры: будущий генерал-фельдмаршал Ф. Паулюс, К. Бреннеке и Г.-Х. Райнхардт. По распоряжению военного министерства Германии они в течение трех лет, с 1930 по 1933 год, работали в СССР в качестве военных советников. Занятия по тактической подготовке в академии тоже вели будущие генерал-фельдмаршалы, а тогда подполковник В. Кейтель и майор В. Модель.

В августе — сентябре 1929 года по приглашению советского правительства в СССР почти 6 недель находился еще один перспективный немецкий профессионал — Хаммерштайн. Группа «Хаммерштайна-Кюленталя» осмотрела рейхсверовские «объекты» в Липецке, Казани и «Томку», а также несколько советских военных объектов, в том числе Центральный военный химический полигон (ЦВХП) в Шиханах (близ г. Вольска), и почти две недели немцы провели на осенних маневрах УВО под Киевом. Став позже главнокомандующим рейхсвера, Хаммерштайн занимал этот пост почти четыре года — до конца января 1934 года.

Новый начальник штаба рейхсвера генерал Адам, сменивший в 1930 году генерал-полковника Хаммерштайна, прибыл в СССР с официальным визитом в ноябре 1931 года. Его сопровождали подполковник Э. фон Манштейн и капитан Хофмайстер. Адам посетил в Москве Военную академию, школу ВЦИК, военную школу в Харькове и ряд войсковых подразделений РККА, в числе которых были кавалерийский и танковый полки, харьковская воздушная бригада, моторизованный разведотряд в Киеве. 11 ноября 1931 года на обеде в Кремле, устроенном Ворошиловым в честь генерала Адама, присутствовали с женами Енукидзе, Крестинский, Тухачевский, Егоров, Корк.

С германской стороны, тоже с женами, были посол Дирксен, советники Хильгер и Твардовский, полковник Кестринг, а также подполковник Манштейн и капитан Хофмайстер. На этом обеде Адам и Дирксен и имели продолжительную беседу с Тухачевским, назначенным в июне 1931 года начальником вооружений РККА.

С 1932 года интенсивность контактов между германскими и советскими военными стала возрастать. Весной для обсуждения технических вопросов в СССР приехали генерал-лейтенант Миттельбергер, капитан Ешоннек и полковник Фишер. С такой же целью в Германию отправились инспектор ВВС Василий Хрипин и начальник управления механизации и моторизации РККА Иннокентий Халепский. В сентябре войска Северо-Кавказского военного округа посетили 8 немецких офицеров. В числе членов делегации были полковники комендант Кенигсберга Вальтер Хейц, начальник пехотной школы в Дрездене Вальтер Шрот и подполковник Эрих фон Манштейн. Там вместе с членами итальянской военной миссиии они наблюдали высадку парашютистов в горах возле Тбилиси.

Беседа Адама и Дирксена с Тухачевским во время приема в Кремле обусловила то, что вскоре после вступления Ф. фон Папена на пост рейхсканцлера, в сентябре 1932 года, в Германию была приглашена советская военная делегация во главе с начальником вооружений РККА Тухачевским. В состав делегации вошли начальник Управления по комначсоставу Борис Фельдман, руководитель управления боевой подготовки Александр Седякин, командующий МВО Борис Горбачев и другие командиры. Они вместе с военным атташе СССР в Германии Яковом Зюзь-Яковенко присутствовали на сентябрьских маневрах рейхсвера в районе Франкфурта-на-Одере.

Цель осенних маневров рейхсвера состояла в разработке способов борьбы в случае войны с Польшей, которая, по замыслу маневров, «используя незащищенную границу с Силезией», вторглась большими силами и по широкому фронту в Германию, создав непосредственную угрозу Берлину. На маневрах присутствовало все руководство рейхсвера, включая президента Германии фельдмаршала Гинденбурга. Были приглашены все военные атташе и представители иностранных государств, за исключением Польши, Франции, Бельгии, Сербии. Итальянскую армию представлял помощник начальника Генштаба Монти.

Тухачевскому немцы уделили подчеркнутое внимание, «и в машине, и в поле, и за столом» ему предоставлялось «первое и почетное место». Во время поездки Тухачевский встретился с высшим военным руководством Германии Адамом, Шляйхером и Хаммерштайном, а также был принят президентом Германии фельдмаршалом П. фон Гинденбургом. Такое почтительное отношение щекотало самолюбие тщеславного военного, оказавшегося в центре заинтересованности немецких профессионалов.

Тем более что он и его окружение почувствовали особое, кастовое положение руководителей армии в Германии. «Немецкий офицер, — писал Фельдман в отчете, — профессионал, мастер высокого класса»... «Немецкий буржуа и интеллигент любит военщину, любит рейхсвер»[64]. Судя по отчету Фельдмана, на Тухачевского и его сопровождение большое впечатление произвели «высокая степень моторизации и телефонизации рейхсвера, хорошая выучка солдат и офицеров, их спокойно-равнодушное отношение к маневрам, достоинство, с которым держатся старшие офицеры».

После разбора маневров во Франкфурте, в котором участвовали Гинденбург и Хаммерштайн, делегация Тухачевского отбыла в Берлин, где задержалась на три дня. Затем Тухачевский и Фельдман посетили Кенигсбергский полигон, аэродром в Темпельхофе и заводы Сименса, а Седякин — пехотную школу в Дрездене. В конце ноября в Германию приехали начальник отдела ПВО Генштаба Михаил Медведев и комбриг Сергей Чернобровкин, посетившие немецких летчиков. Это далеко не полный перечень дружественных визитов, приведенных в работе Манфреда Цейдлера, вышедшей в Мюнхене в 1993 году, — «Рейхсвер и Красная Армия. 1920–1933 гг.». По немецким подсчетам, в 1926–1933 годах в Германии побывало 143 командира РККА.

Пребывание Тухачевского в Германии в 1932 году составило почти 4 недели — с 18 сентября по 12 октября. Но естественно, что контакты военных высокого ранга не ограничивались официальными мероприятиями. «Личное общение, приемы и ужины, прогулки и дружеские попойки, во время которых за долгими разговорами на полу­пьяную, а чаще совсем пьяную голову добывалась информация, прощупывалась почва, устанавливались связи».

Трудно сказать, насколько далеко заходили советские и немецкие профессионалы в застольных беседах. Возрастала ли дружественность от количества выпитого коньяка и шампанского? Касались ли обсуждаемые темы вопросов политики? Говорили ли об общности интересов и задач? Или военные рассуждали только о лошадях и женщинах?

Как бы то ни было, но традиционно особое, даже независимое положение военной элиты в германском обществе не могло не дать обильную пищу для размышления и советским краскомам. Тем более что 1932 год, ставший труднейшим моментом периода коллективизации, мог склонить чашу весов власти в СССР в любую сторону. И если бы противостояние кулацкой деревни аграрным реформам, проводимым правительством, было активно поддержано лидерами правой оппозиции, то армия могла стать единственным аргументом реальной политики и в СССР. Таким же убедительным, как позиция германского генералитета, уже в начале следующего года поддержавшего приход к власти Гитлера.

Но, чтобы «не гадать на кофейной гуще» и не строить произвольные предположения, сошлемся на уже известную информацию. В своих показаниях Тухачевский пишет: «В 1932 году я продолжал неоднократные разговоры наедине с Фельдманом. Я предложил ему организовать на платформе правых взглядов военную группу, которая могла бы... принимать необходимые меры. Фельдман согласился, и таким образом было положено начало антисоветскому военно-троцкистскому заговору. Я сообщил Фельдману, что мною установлена связь с Енукидзе, который представляет руководящую верхушку правых».

Конечно, подследственный не собирался раскрывать следствию всю подноготную своей деятельности. Он избегал деталей, опуская содержание замыслов и конкретных действий заговорщиков. Но чтобы создать видимость искренности признаний, он называл фамилии десятков людей, вовлеченных им в заговор. Бесцеремонно сдавая их на заклание, он фактически готовил черновики расстрельных приговоров и не испытывал угрызений совести.

Так, он охотно признается: в 1932 году, во время поездки в отпуск на Кавказ, завербовал командарма РККА (бывшего подпоручика царской армии) И. И. Смолина: «Я предложил ему вступить в группу, которую я нелегально сколачиваю в армии». В числе других командиров, во­влеченных в заговор в это время, он называет начальника Штаба РККА М. И. Алафузо (бывшего капитана царской армии) и заместителя начальника ВВС А. К. Наумова.

Но он не мог аргументированно опровергнуть показания других свидетелей и поэтому был вынужден подтвердить свидетельство корреспондента ТАСС в Женеве и Париже Ромма и своего подельника Фельдмана. Тухачевский писал в показаниях:

«После отпуска на Кавказе я был командирован на большие германские маневры. Среди командированных был Фельдман. В пути вместе со мной оказался и Ромм, которому Троцкий поручил связаться со мной. Ромм передал мне, что Троцкий активизировал свою работу как за границей, в борьбе с Коминтерном, так и в СССР, где троцкистские кадры подбираются и организуются. ...Ромм передал, что Троцкий просит меня взять на себя задачу по собиранию троцкистских кадров в армии. Между прочим, Ромм сообщил мне, что Троцкий надеется на приход к власти Гитлера, а также на то, что Гитлер поддержит его, Троцкого, в борьбе с Советской властью»[65].

На такую связь указывал сам Фельдман. 23 мая 1937 года он написал следователю: «Предполагаю, что Тухачевский сносился с Троцким через Ромма. В 1932 г., когда я ехал в Германию вместе с Тухачевским, послед­ний познакомил меня с Роммом в вагоне. Перед отходом поезда из Москвы Тухачевский и Ромм о чем-то таинственно разговаривали на платформе станции. Судя по тому, как Тухачевский уединялся с Роммом, встречался в Берлине, я заключаю, что Ромм являлся связующим звеном между Тухачевским и Троцким».

Однако, признав эти факты и упомянув о банкете, данном после окончания маневров в честь гостей главнокомандующим рейхсвера Гаммерштейном, Тухачевский не стал распространяться о содержании своей доверительной беседы с начальником германского генерального штаба генералом Адамом.

Он лукавил и в том, что вербовку в заговор командующего МВО эстонца Корка отнес к лету 1933 года во время «опытных учений» под Москвой. Правда, отмежевываясь от предшествующих событий, он благоразумно указал: «Я тогда не знал, что Корк уже был завербован Енукидзе. Я сообщил Корку, что имею связь с Троцким и правыми, и поставил ему задачу вербовать новых членов в МВО». Поэтому на очной ставке, состоявшейся 30 мая 1937 года, «настырный эстонец» разоблачил ложь бывшего начальника. Корк возмущенно показал:

«Я с Тухачевским еще в 1931 году вел разговор в отношении переворота в Кремле. Тухачевский мне зая­вил то, о чем я первоначально узнал от Енукидзе еще в июне 1931 года. Т. е. о том, что правыми намечен контрреволюционный переворот в Кремле, опираясь на школу ВЦИК, и что в это дело втянуты Петерсон, Горбачев и Егоров. Тухачевский мне подтвердил, что мы должны предусмотреть как первый шаг в конечном плане наших действий, — это переворот в Кремле.Разговор об этом у меня с Тухачевским произошел в 1931 году»[66].

Во избежание неясности скажем еще раз, что знакомство Корка с Тухачевским, как и еще одного кандидата в число «расстрелянных полководцев» — Уборевича, нельзя отнести к шапочному. И тот и другой уже в 1923–1924 годах занимали должности помощников командующего Западным фронтом. Но еще до этого Уборевич «повоевал» вместе с будущим главой заговора при подавлении восстания тамбовских крестьян.Признавшись во вступлении в число заговорщиков, Корк рассказывал следователям, что в дальнейшем, в 1932–1933 годах, он неоднократно встречался у Тухачевского с Уборевичем, когда тот приезжал из Смоленска на заседания Реввоенсовета. Сборы у Тухачевского продолжались в 1934–1935 годах. Кроме Тухачевского, на этих «встречах присутствовали он, Корк, Уборевич, Эйдеман и не всегда Якир». Корк отмечал: так как к этому времени вопрос об осуществлении переворота в Кремле «принял затяжной характер, а сигнала о начале выступления, который должны были дать Рыков и Бухарин, почему-то не было», то поэтому на этих встречах обсуждались проблемы пораженческого характера.

В историографии утвердилось наивное мнение, будто бы после назначения Гитлера 30 января 1933 года на пост рейхсканцлера весь мир воспринимал его как демоническую личность. В действительности это лишь закостенелый штамп. Наоборот, до сентября 1939 года на Западе, да и в остальном мире, новый лидер Германии рассматривался как политическая фигура, способная спасти цивилизацию от нашествия «сталинского большевизма».

Что касается Тухачевского, то он воспринял возвышение Гитлера почти восторженно. Так, 13 мая 1933 года на прощальном приеме германской военной делегации расчувствовавшийся маршал сделал многозначительное заявление: «Всегда думайте вот о чем: вы и мы, Германия и СССР, можем диктовать свои условия всему миру, если будем вместе».

Пикантность в том, что эта мысль была оглашена уже после поджога Рейхстага и обвинения гитлеровской пропагандой в этом коммунистов, уже после официального прекращения советско-германского сотрудничества. Кто уполномочил заместителя наркома произнести такие слова? Никто! Он говорил лишь о том, о чем мечтал сам, Но не слишком ли много позволял себе бывший подпоручик? Развивая свою мысль, он пояснял: «Не забывайте, что нас разделяет наша политика, а не наши чувства, чувства дружбы Красной Армии к рейхсверу». Нет необ­ходимости доказывать, что «кандидата в наполеончики» не устраивала не политика Гитлера, а политика Сталина. Как раз против Вождя и его политики «полководец» готовил тайный заговор.

К тому, что симпатии Тухачевского целиком были отданы Германии, существовали определенные причины. Как сказано выше, уже с середины 20-х годов он достаточно продолжительно общался с германскими генералами и офицерами. Он даже давал коллегам свои советы. В отчете начальника вооружений германской армии генерала В. фон Боккельберга отмечается: в мае 1933 года Тухачевский «на завтраке в узком кругу неоднократно подчеркивал, что для того, чтобы Германии выйти из затруднительной политической ситуации, он желает ей как можно скорее иметь воздушный флот в составе 2000 бомбовозов».

Конечно, это не было предложением забросать бомбами СССР. До такой мысли Тухачевский еще не додумался. Идеей фикс «гениального» стратега было желание наказать Польшу. Наголову разгромленный поляками в годы Гражданской войны, он страстно мечтал взять реванш. Он жаждал «войти» в Варшаву победителем. Еще в 1932 году он разработал план по разгрому Польши, в котором предусматривалось нанесение «ударов тяжелой авиации по району Варшавы».

Но он не отторгал и возможность приобрести союзников. В своих показаниях от 1 июля 1937 года он писал, что на банкете, данном после окончания германских маневров «главнокомандующим Рейхсвера Гаммерштейном, генерал Адам вновь возобновил со мной разговоры, начатые на банкете в Москве... Генерал Адам подчеркивал серьезность, с которой он относится к обороноспособности Польши, и напирал на необходимость со стороны СССР самых действенных мер к подготовке войны».

Обратим внимание на эту фразу. Речь идет не об отражении военной агрессии со стороны поляков, а именно о действиях по «подготовке войны», т.е. о нападении на Польшу. И это не было оговоркой. Как раз на этом замысле и строился «План поражения», который разрабатывали Тухачевский и его подельники. Суть замысла состояла в том, что, нанеся «опережающий» удар по полякам, Красная Армия потерпит поражение, и тогда «подключившиеся» к войне немцы создадут условия, при которых Тухачевский и антисталинские силы придут к власти в СССР.