Глава 3 Междисциплинарные пляски

Глава 3

Междисциплинарные пляски

Писатель XVII века упоминает монаха-капуцина из Таранто. Он тоже стал жертвой паука. Его танец привлек такое внимание, что сам кардинал Каэтано пришел посмотреть на него. Как только монах увидел красную сутану посетителя, тотчас, странно жестикулируя, прыгнул к нему и обнял бы, если бы тот не отстранился. Он отказался танцевать и обращать внимание на музыку, которая до того момента приводила его в восторг, но страшно опечалился, и дело кончилось обмороком. Кардинал оставил монаху свою красную сутану и ушел, а монах немедленно вскочил на ноги и пустился в буйный пляс, прижимая к себе сутану.

Генри Мортон. Прогулки по Южной Италии

Необходимость комплексного изучения истории эпидемий эрготизма и влияния этих эпидемий на саму историю поднимается редко. Только в последнее время понимание этой проблемы иногда начинает проявляться. Например, в работе Аллесандро Тарсия «Дьявол в снопах: Эрготизм в Южной Италии» подчеркивается необходимость междисциплинарного подхода к изучению вопроса:

Эрготизм был ужасной чумой в южной Италии во втором тысячелетии, особенно в областях Базиликата и Калабрия, и тем не менее ощущается серьезная нехватка исследований по этому вопросу. В отсутствие междисциплинарных исследований некоторые ученые отрицают, что эрготизм вообще существовал исторически в этих регионах. Дефицит первоисточников и изобилие косвенных доказательств и свидетельств призывают к объединенному общей задачей междисциплинарному методу исследования[58].

Тарсия здесь прав, для Италии эта проблема особенно характерна, поскольку наличие эрготизма (и не только в Южной Италии, но и в Северной) игнорируется большинством историков. Карло Гинзбург, исследующий фриульских оборотней, устраняется от рассмотрения вопроса. Он выдвигает несколько теорий об этом странном культе бенанданти, от эпилепсии до галлюциногенов, удивляется схожестью с ливонскими оборотнями, но отказывается искать между ними связь, считая ее изучение «вне возможностей этого специфического исследования»[59]. Мидельфорт осторожно замечает, что «только некоторые аспекты плясок святого Витта, кажется, хорошо согласуются с диагнозом эрготизма»[60], а связь плясок Витта с тарантизмом представляется ему неявной, поскольку последний «кажется, имеет довольно отличную этиологию, форму и мифологию»[61].

Сомнения историков обычно вызывает то, что итальянская пляска не была напрямую связана с общей эпидемией пляски Витта, так как распространялась не из общего эпицентра на берегах Рейна, а с юга на север, поэтому могла быть вызвана другими причинами. А это предубеждение в основном связано с другим: в Италии не выращивали рожь. Даже Баргер пишет: «Поскольку рожь мало выращивали в Италии, неудивительно, что итальянские хронисты, не в пример французским, не упоминают священного огня»[62]. Но симптоматика отравления спорыньей полиморфна. Ignis Sacer, «священный огонь», был в Италии редок, зато по всей стране распространились безумные пляски — тарантизм. Давние, хотя уже и малочисленные, противники теории эрготизма и на это приводят все тот же стандартный аргумент о ржи. Например, Роберт Бартоломью, утверждая, что «конвульсивный эрготизм мог вызвать причудливое поведение и галлюцинации», но «более типичным был гангренозный» (неверное утверждение для Германии), приходит к выводу, что пляски Витта были вызваны не спорыньей. А уж тарантизм и тем более: «Что касается тарантизма, то большинство эпизодов происходило только в течение июля и августа и было вызвано реальными или воображаемыми укусами паука, звучанием музыки, видом других танцующих людей, и это было ежегодным ритуалом. Кроме того, в то время рожь была ключевой культурой в центральной и Северной Европе, но она была нетипична для Италии. Конечно, какие-то участники были истериками, эпилептиками, сумасшедшими, или даже в бреду от спорыньи, но принять это мешает большой процент затронутого населения, а также обстоятельства и время вспышек»[63].

Однако «аргумент о ржи» не валиден, хотя приводят его нередко. Во-первых, при определенных условиях пшеница, как и любые другие злаки (ячмень, овес и пр.), тоже прекрасно (хотя и значительно реже, чем рожь) заражается спорыньей, и «не знал» этого, кроме Бартоломью, только академик Лысенко[64]. Поэтому при определении какой-нибудь странной эпидемии с характерными симптомами наличие в регионе ржи усиливает подозрения в эрготизме, но ее отсутствие эти подозрения не снимает. Даже в XX веке примерно половина эпидемий эрготизма была вызвана спорыньей на других злаках: пшенице, овсе, ячмене, просе, сорго. Во-вторых, рожь в Италии была: ее выращивали в Северной Италии, а в Южную завозили во время неурожаев. Это тоже общеизвестно: «Рожь успешно выращивали на севере Италии»[65]. Поэтому странностей в отмеченной Гинзбургом схожести ливонских и фриульских оборотней нет — биологические причины появления во Фриули оборотней «Армии Христа» те же, что и в Ливонии. И на юг Италии стали завозить ту же балтийскую рожь: «Рожь, выращиваемая в северной Италии в четырнадцатом и пятнадцатом столетиях, стала более важным компонентом пищи, когда венецианские и римские правительства начали импортировать ее из Балтии в кризис 1590-х»[66].

Рожь в Италию завозили морским путем. В голод 1590-х в Краков прибыло посольство с намерением организовать переброску зерна в Италию из Польши на огромных баржах по европейским рекам. Но проект оказался слишком сложным, и зерно отправили в Италию морем, на кораблях через Гибралтар[67], причем на качество зерна во время продовольственного кризиса внимания никто не обращал:

В 1591 г. голод в Средиземноморье означал поворот на юг для сотен северных парусников, груженных пшеницей или рожью, засыпанной прямо в трюмы навалом. Крупные купцы, не обязательно специалисты по торговле зерном, а вместе с ними великий герцог Тосканский, провели показательную операцию. Несомненно, чтобы отвлечь парусники Балтики от их обычных путей, они должны были дорого заплатить за свои грузы. Но продали-то они их в изголодавшейся Италии на вес золота. Завистники утверждали, что прибыль составила 300 % у таких очень крупных купцов, как Шименесы, португальцев, обосновавшихся в Антверпене и вскоре оказавшихся в Италии[68].

Во время голода зерно можно было продать любое, хоть наполовину со спорыньей: «В Риме во время жестокого голода 1590–1591 гг. каждый день кто-нибудь умирал голодной смертью, а „папа Григорий XIV перестал выходить на улицу, чтобы не слышать стенания толпы. И все же во время его мессы в соборе Св. Петра присутствующие начали кричать и требовать хлеба“»[69].

Социолог Бартоломью много лет исследует различные психические эпидемии, но выйти за рамки непосредственно социологии не может и возможные причины этих эпидемий всегда укладывает в ее прокрустово ложе, объясняя пляски Витта паломничеством по Европе адептов «девиантных религиозных сект». Впрочем, здесь характерно, что Бартоломью в той же статье пытается сравнивать некоторые аспекты тарантизма с «безумным танцем в Страсбурге в 1418 году». Однако такой эпидемии не было, она произошла в 1518 году — это известная ошибка, которую обнаружил еще в 1879 году страсбургский психиатр Людвиг Витковский. Доводы Витковского были неоднократно проверены, в частности Альфредом Мартином (1914), что Мидельфорт комментирует исчерпывающе: «Мартин безжалостно избавляется от невежественных предположений, что эта крупная вспышка произошла на сто лет раньше, в 1418 г.»[70]. Пикантности придает то, что этот вопрос подробнее разбирается в работе Бэкмена, которая стоит вторым номером в списке использованной (кажется, тут нужны были кавычки) Бартоломью литературы. Причина же этого столетнего сдвига была объяснена только несколько лет назад, причем не профессиональными историками, а любителями в русскоязычном интернете — написание 4 и 5 в средние века были похожи, и при незнании материала перепутать их легко, что наглядно было продемонстрировано таблицей пасхалии Региомонтана.

Историк Джон Уоллер утверждает: «Спорынья, возможно, вызвала галлюцинации и конвульсии у монахинь, которые ели хлеб из загрязненной муки, но очень маловероятно, что эрготизм вызвал бы безжалостные пляски Витта. И при этом нет никаких доказательств, что на жертвы массовой одержимости влияли питье или пища»[71]. Можно было просто заглянуть в работу ботаника Тобьорна Алма, где такое влияние было давно показано на основании данных судебных архивов о процессах над ведьмами: «Установлено, что галлюцинации часто происходили эксплицитно после потребления пищи или питья»[72]. Но историк не будет интересоваться работами ботаников, поэтому останется при своем мнении о «массовой психогенной болезни», которая «приводила монахинь и пляшущих в состояние транса»[73].

Вот поэтому и стоит обратить внимание на призывы Аллесандро Тарсия к междисциплинарному подходу. И даже в рамках одной дисциплины продуктивней задействовать иные, непривычные источники для анализа, иначе мысль продолжит буксовать на месте. К тому же надо понимать проблему восприятия «чужеродных» мыслей в различных культурах. Могла ли работа Алма появиться в той же Италии? Нет, она не случайно появилась именно в Норвегии — общество было к ней готово, даже если сам автор об этом не задумывался. В рамках северной культуры совершенно естественно было предположить, что «колдовская сила» могла войти в человека с пищей или питьем — так овладевали силой и сумасшедшим бесстрашием викинги, выпивая настой из мухоморов. Это «культурное бессознательное» современных исследователей, оно было вписано в культурный код норвежских судей и самих «ведьм». Сила «дьявола» воспринималась как материальная изначально. Поэтому в половине документов исследованных Алмом судебных процессов (42 из 83) было прямо заявлено, что люди «научились» колдовству, потребляя его в форме хлеба, молока, пива или других продуктов. Были зарегистрированы и соответствующие отравлению спорыньей симптомы, включая гангрену, конвульсии и галлюцинации. Подобное отношение к одержимости в России мы можем видеть только при приступах «икоты» у коми, когда шева (порча) входит через рот.

В контексте непосредственно итальянской танцевальной мании можно вспомнить, что название танца тарантелла (и исходного психоза — тарантизма) происходят не от тарантула, как многие считают, а от города Таранто. И сам паук тарантул тоже назван так в честь города, ибо именно в его окрестностях и водится. Что его, паука, реабилитирует (не говоря уже о том, что его укус не более болезнен, чем укус пчелы) — больные плясали далеко за пределами Апулии, где тарантулов еще поискать надо. Тот же Бартоломью в данном случае верно пишет: «большинство участников даже не утверждало, что было укушено». Укус паука — просто миф, рационализация. Но миф этот возник не на пустом месте: если верить в то, что яд можно изгнать танцами, то танцевать и будут.

Общепринятая установка тарантизма часто описывалась в XIX веке. Даже в одном из номеров журнала Чарльза Диккенса (который не только писал романы, но и издавал журнал) мы можем прочитать: «Считалось, что яд тарантула, может быть изгнан только теми, в ком он породил яростную энергию танца, — тогда яд выйдет с потом; но если яд задерживался в крови, то болезнь становилась хронической или с приступами»[74]. Да, вовсе не у всех были признаки злой корчи, далеко не все бились в конвульсиях. Ко всем этим эпидемиям надо относиться проще и естественнее, их спонтанные предпосылки обычно тривиальны. Что вы будете делать, если, проснувшись утром, почувствуете, что у вас онемела нога, «отлежали»? Растирать, массировать, прыгать на этой ноге? А если от судороги сведет ноги или пальцы ног, как нередко бывает у беременных? Колоть булавкой или тоже прыгать? Так инстинктивно и прыгал первый индуктор, создавая будущий миф о пауке. Онемение — первый признак начинающегося эрготизма, классический симптом (переходящий в ощущение «муравьев» под кожей), как и сведение судорогой пальцев. Спустя годы, если у какого-то сеньора ноги начинали неметь, или пальцы загибаться, все вокруг, друзья и домочадцы, уже давно знали рецепт: «дурную кровь» (рационализированную пауком или чем угодно) нужно выгнать с потом, — а для этого лучше присоединиться к уже пляшущим за окном соседям. Заодно и до церкви вместе с ними доплясать, помолиться св. Антонию об избавлении от напасти. Это не «девиантная религиозная секта» и даже не психическая эпидемия, а просто «народная медицина» изначально (только со временем уже приобретающая признаки психоза).

Тем же несчастным, которым не удавалось «отплясаться» и выгнать «дурную кровь», оставалось терпеть невыносимую боль, которая проходила только тогда, когда ноги уже чернели и теряли чувствительность (в Италии это случалось реже). Лечения не существовало. Все, что могли больные или боящиеся заболеть — нести пожертвования и вотивные дары св. Антонию. Для тех, у кого болезнь зашла далеко, оставалось лишь надежда на помощь св. Космы и Дамиана — «первых трансплантологов», ныне святых покровителей врачей и хирургов. Появление легенды о ноге мавра, якобы пришитой этими святыми не только анекдотично, но и показательно в части ошибочности интерпретации этой истории церковью и художниками (рассказчик, проснувшись утром, почувствовал, что нога уже не болит, но увидел, что она черная, и решил, что ему пересадили ногу негра те святые, которых он видел во сне — именно так и описано в «Золотой легенде»). Откуда взялся сам «яд»? Таранто в Апулии — это старинный порт Тарент (первоначальное название города), основанный спартанцами еще в 706 году до н. э. Этот древнегреческий город-государство контролировал обширную и богатую сельскохозяйственную округу и имел самую большую и удобную гавань в Южной Италии. Туда и могли завозить «волшебный хлеб» (позже — в обмен на апулийское растительное масло). Поэтому и распространялись пляски с юга на север.

Вот здесь и надо было бы для доказательства или опровержения такого взгляда поднимать портовые документы предыдущих веков (если сохранились), сравнивать даты прибытия судов с зерном со вспышками танцев и т. д. То есть делать то, чем занимались шотландские историки, обнаружив, что сожжения ведьм в конце XVI века подозрительно совпадали с поставками ржи, а сами судебные процессы происходили недалеко от порта. Но на это, собственно, Тарсия и указывает — кто будет такими исследованиями заниматься, если сама возможность наличия эрготизма в Италии историками игнорируется априори? Поэтому мы еще долго будем слышать про религиозные секты и психогенные болезни.

Сам Тарсия обнаружил характерную ситуацию с вотивными дарами: очень существенный момент, не замеченный ранее другими исследователями. Автор рассматривает вопрос «забытого» эрготизма в Италии не через привычную призму тарантизма или даже культа бенанданти (который, впрочем, именно в контексте эрготизма тоже еще никем не изучался). Тарсия анализирует сельское хозяйство и диету в Южной Италии, подчеркивая чрезвычайно благоприятные условия для патологии, описывает местные традиции и магическо-религиозные последствия культа святого Антония. А также указывает на важность эрготизма в религии, поскольку «связанные с ним вотивные пожертвования превосходили по численности пожертвования всем другим святым в южной Италии в течение многих веков». Важно так же и наблюдение, что с упадком ордена св. Антония другие автохтонные святые начали выполнять те же самые функции, демонстрируя, что эрготизм продолжал оставаться серьезной проблемой Италии даже в XVIII веке.

Нельзя также игнорировать и фольклор, связанный с безумными плясками. Например, странное отношение к цветам, в частности к красному. Танцоры не только — как и при тарантелле, так и при пляске Витта — с одинаковым рвением прыгали в реки и колодцы (что естественно при гипертермии от эрготизма) и «приходили в экстатическое состояние даже при виде воды в кастрюле»[75], но также, согласно хроникам, были неравнодушны к красному цвету. «Если доверять этой части записей Спеклина, — пишет Мидельфорт, — то паломничество к св. Витту в Холенштайн сопровождалось успешным применением святой воды и святого масла на специально подготовленные красные ботинки. И снова мы замечаем этот красный цвет, который, как и черный, вероятно, наиболее известен фольклористам, для которых кровавый оттенок часто означает здоровье и исцеление, любовь, огонь, радость, но также и дьявола, ведьму и волшебство, которым можно отразить дурной глаз»[76].

Эти красные ботинки и связанные с ними безумные танцы нашли свое наглядное отражение в сказке Ганса Христиана Андерсена «Красные башмачки», впервые напечатанной в 1845 году. Я ее кратко напомню. Девочка Карен раздобыла красные башмаки и осмелилась пойти в них в церковь, куда ходить было богоугодно только в черной обуви. Затем она согрешила еще больше — думая о своих новых красных башмаках, Карен забыла прочесть молитву «Отче наш» и пропеть псалом. Это, конечно, безнаказанно пройти не могло, и красные башмачки заплясали. «Она испугалась, хотела сбросить с себя башмаки, но они сидели крепко; она только изорвала в клочья чулки; башмаки точно приросли к ногам, и ей пришлось плясать, плясать по полям и лугам, в дождь и в солнечную погоду, и ночью и днем». Танцевала она, танцевала и очутилась на кладбище — стандартное место для пляски Витта, согласно средневековым гравюрам (это естественно: кладбища в то время были при церквях; люди шли именно в церковь отмолить болезнь, но в саму церковь «одержимых» обычно не пускали, они оказывались на кладбище). Там ей в дверях церкви явился ангел и сказал:

— Ты будешь плясать, — сказал он, — плясать в своих красных башмаках, пока не побледнеешь, не похолодеешь, не высохнешь, как мумия! Ты будешь плясать от ворот до ворот и стучаться в двери тех домов, где живут гордые, тщеславные дети; твой стук будет пугать их! Будешь плясать, плясать!..

И девочка плясала и плясала, и совсем было потеряла надежду, но на удачу попался ей маленький уединенный домик, стоявший в открытом поле, а жил в нем палач. Девочка постучала в окошко и взмолилась:

— Отруби мне лучше ноги с красными башмаками! (то есть просила сделать ровно то, чем лечили эрготизм в монастырях св. Антония; впору подозревать понимание Андерсеном схожести пляски Витта и огня св. Антония). Палач слегка поломался для вида, но был он человеком добрым и помог: «Палач отрубил ей ноги с красными башмаками, — пляшущие ножки понеслись по полю и скрылись в чаще леса». И приделал палач девочке вместо ног деревяшки, дал костыли и выучил ее псалму, который всегда поют грешники. И все бы на этом хорошо закончилось, но хитрые отрубленные ножки в красных башмачках вернулись, стали плясать перед девочкой и не давали ей сделать главное — пройти на костылях в церковь. Однако спустя несколько недель Господь все же сжалился над ней и послал на помощь сияющего ангела. Это был самый счастливый момент в ее жизни: «Сердце ее так переполнилось всем этим светом, миром и радостью, что разорвалось. Душа ее полетела вместе с лучами солнца к богу, и там никто не спросил ее о красных башмаках»[77].

Многие ли филологи или литературоведы увидели в этой сказке отсылку к эпидемии танцевальной мании? Никто не увидел. Разве что критик Арнольд Хаскелл, основатель и будущий директор знаменитой Королевской балетной школы, заметил в своей книге о танцах:

Многие умирали, но другие, обрызганные святой водой во имя св. Витта, излечивались. Тем, кто выжил, давали маленькие кресты и красные башмачки. Вдохновленный этим событием, Ханс Андерсен написал свои «Красные башмачки». Истории Кёльбига и Страсбурга — лишь два примера европейской танцевальной эпидемии. Для средневековой церкви эти вспышки были просто доказательством, что танец и зло шли рука об руку. Церковь думала, что демоны вселились в тела танцоров, или же святой Антоний наказал их, заставив танцевать, чтобы они покаялись за свои грехи. Сегодня у научной медицины есть лучшее объяснение. Средневековые европейские крестьяне ели ржаной хлеб. Во влажные годы на колосьях ржи вырастает спорынья[78].

Заметим, это было написано в 1960 году, задолго до работ Капорэл и Матосян. Но кому-то упоминание танцев в контексте эрготизма не понравилось, и из следующего издания 1967 года фраза про Андерсена и его «Красные башмачки» была выкинута. Я бы рекомендовал прочитать эту сказку Андерсена целиком, она является прекрасным зеркалом истории и эпидемий плясок св. Витта.

Палач, впрочем, был нужен не всегда: если обе формы эрготизма проявлялись одновременно, и пляски Витта сопровождались огнем св. Антония, то конечности могли отваливаться сами:

Один человек, пожелав вызволить сестру свою, бывшую середь танцующих, с такой небывалой силой потянул ее к себе, что оторвал ей от тулова руку; и, увидев ее в руках своих, воистину ужаснулся; сестра же его ни знаком не обнаружила своей боли, а плясала еще ретивее, нежели прежде. Из отторгнутой руки не текло вовсе никакой крови, будто бы и не плоть то была, а лишь деревяшка[79].

Это описание, которое Рат-Вег называет «поучительным примером того, как худосочные сведения средневековых хронистов обрастали на протяжении веков жирком», на самом деле не так уж и преувеличено, оно отражает лишь то, что происходило также и при обычной гангренозной форме эрготизма без плясок:

В серьезных случаях течение болезни было намного более быстрым. Сильные боли в течение двадцати четырех часов предшествовали гангрене, которая могла начаться внезапно. Отделение омертвелой части часто могло спонтанно происходить в суставах без боли или потери крови. Сообщалось, что женщина ехала в больницу на осле и натолкнулась на куст; ее нога отделилась в колене без всякого кровотечения, и она принесла эту ногу в больницу в своих руках[80].

Недооценка биологической подоплеки событий прошлого характерна также для Америки и Англии. Например, из-за того, что в Англии была зафиксирована только одна локальная вспышка типичного гангренозного эрготизма в 1762 году[81], некоторые историки считают, что влияния спорыньи на Англию, помимо этого случая, не было вовсе. А население Лестера после холодной зимы 1340 года и затем затяжных дождей билось в конвульсиях и заходилось собачьим лаем (Макиннис даже предположил, что именно оттуда могло пойти английское выражение barking mad — буквально «свихнувшийся до лая», то есть — «ополоумевший»), надо полагать, в состоянии транса из-за массовой психогении (по Уоллеру). Как и в 1355 году, когда в Англии прошла эпидемия «безумства», живо напоминающая новгородский «пополох», суданский «смех» или французский Великий страх: люди прятались в лесной чаще или в зарослях по оврагам, пытаясь скрыться от демонов. Эпидемия «безумства» повторилась в Англии в 1373 году[82] — в год начала большой эпидемии плясок св. Витта в Европе, из-за которой в Меце, где годом позже плясало уже более тысячи человек, начали сжигать кошек. Однако если мы обратимся к фольклору, то увидим, что пляску св. Витта в Англии тоже знали и составляли против нее заговоры. В Линкольншире рассказывали, что для лечения применялось следующее средство: сварить в воде ягоды омелы и полученный отвар дать выпить больному. А в Девоншире для лечения пляски св. Витта старики надевали на больных амулет, полученный от знахарки — клочок пергамента с заговором:

Тряхни ее, добрый дьявол,

Тряхни еще разок.

И больше не тряси ее —

В аду ее потрясешь[83].

Есть, впрочем, еще одна страна, фольклор которой стоит исследовать на связь с эрготизмом — это Испания. Не только быстрые танцы на севере страны и плавные на юге прозрачно намекают на Путь св. Иакова в Северной Испании. В Каталонии существует множество праздников и карнавалов, почитаемых местных святых, сказок и легенд, в которых можно заподозрить мотивы «священного огня». Появляющаяся в школах в Пепельную среду семиногая Куарежма (La Vella Quaresma) — худая, неприятная старуха, одетая во все черное, как ворона. Она питается только хлебными крошками, и каждую неделю у нее отваливается очередная нога. Сейчас это считается своеобразным календарем поста. То ли драконы, то ли дьяволы откусывают ноги паломникам на барельефах монастырей. Во многих деревнях стоят статуи «муравьиных» святых — местные жители рассказывают, что муравьи съели этим святым ноги. Приход Сан-Мигеля называют кладбищем муравьев: по местной легенде Сан-Мигель (Архангел Михаил) спустился на землю по служебным делам, но муравьи прогрызли ему ноги до костей. Сан-Мигель никак не мог избавиться от этих муравьев и побежал на самую высокую гору, но муравьи не отставали и продолжали кусать ему ноги. Тогда Сан-Мигель проклял всех муравьев, дабы они погибали, как только приблизятся к этой вершине. По другой версии легенды — муравьи прогрызли ноги уже у статуи Сан-Мигеля, и из ног пошла кровь, ноги статуи разбухли, показались кости. И тогда статуя ожила и побежала на гору…

Знаменитые ведьмы из Льерс, которых боялся Сальвадор Дали, и древний вампир граф Эструк. Собаки-дьяволы из Пратдипа и кокольона — крокодил с крыльями бабочки из Жироны. В Галисии — свои мейги, в Стране Басков — утколапые ламии, в Наварре — ведьмы из Сугаррамурди — местности, население которой инквизиция в XVII веке арестовала почти целиком. В Жироне — пекарь, которому святой Нарцисс превратил хлеб в кровь — побочное красящее хлеб действие спорыньи, стоившее жизни множеству «еретиков» и «дьяволопоклонников» и лежащее в основе христианской евхаристии по Пасхазию… При этом чем южнее мы будем путешествовать по Испании, тем меньше будет в местном фольклоре страшных ведьм, вампиров и дьяволов и больше сказочных магов и принцесс.

Но к трактовке фольклора нужно подходить с большой осторожностью, иначе можно вызвать из небытия не только «зерна ягеля», но и населить прошлые века всевозможными монстрами, как это уже произошло с «псковскими крокодилами».