Глава 1 Зерна ягеля

Глава 1

Зерна ягеля

Энтузиасты осваивают задачу выращивания овощей и даже посевы зерновых в Заполярье, в Хибиногорске, в Мурманске, в тех местах, где раньше произрастал один ягель — дикий олений мох.

Красная летопись, № 1 (1936)

Одним из таких энтузиастов была, по мнению российских фольклористов, Баба-яга. В сказке «Василиса Прекрасная» от Афанасьева, которую многие читали в детстве, есть один странный момент. По сюжету Баба-яга дает Василисе разные невыполнимые задания:

Стала баба-яга спать ложиться и говорит:

— Когда завтра я уеду, ты смотри — двор вычисти, избу вымети, обед состряпай, белье приготовь да пойди в закром, возьми четверть пшеницы и очисть ее от чернушки. Да чтоб все было сделано, а не то — съем тебя!

Внизу страницы присутствует примечание, поясняющее нам, от какой именно «чернушки» Баба-яга хотела очистить пшеницу: «Чернуха — ягель, род полевого дикого гороха»[7]. Ни у кого не возникает вопросов об этом ягеле-горохе, примечание дословно перепечатывается практически во всех изданиях. Можно, конечно, предположить, что тексты современных коммерческих изданий никто не проверяет, но есть ли отличия, если книга старая и была подготовлена профильными специалистами? Возьмем университетское издание «Русские народные сказки» 1957 года под редакцией профессора В. И. Чичерова. Составитель сборника Э. В. Померанцева, советский фольклорист и этнограф, доктор исторических наук, на второй странице книги указано, что она же «автор предисловия и примечаний». Что нам говорит примечание к «чернушке»? Все как обычно — ягель на месте[8]. За всю историю переизданий сказок Афанасьева только один фольклорист В. М. Сидельников осмелился отойти от канона. Составляя в 1954 году хрестоматию устного поэтического творчества русского народа он, вероятно, наглядно представил перед собой визуальный ряд: ягель, тундра, олени, Санта-Клаус, Баба-яга… — и сноску о ягеле вычеркнул. Но горох все равно оставил[9]. Может, это примечание Афанасьева остальные составители просто не замечают? Дают задание «перепечатать дословно с такого-то издания» и не обращают внимания на забавную сноску? Нет, обращают. Редакторы проверяют, корректоры вычитывают, филологи вдумчиво пересказывают сюжет:

Потом Баба-яга наказала ей вычистить двор, подмести избу, состряпать обед, приготовить белье да очистить четверть пшеницы от «чернушки» (ягеля). Когда на следующий день все это было исполнено, Баба-яга дает Василисе новое, еще более сложное задание: «Завтра сделай ты то же, что и нынче, да сверх того возьми из закрома мак да очисти его от земли, по зернышку, вишь, кто-то по злобе земли в него намешал!»[10].

Заметим, что по тексту сказки несколькими абзацами ниже есть два момента, над которыми процитированному доктору филологических наук Новикову можно было задуматься. Первый — когда куколка помогает Василисе: «куколка выбирала из пшеницы последние зерна чернушки». То есть мы должны говорить не просто о ягеле, а именно о «зернах ягеля» (напомню, что ягель — собирательное название группы лишайников, представляющих собой симбиотические ассоциации грибов и водорослей). Второй — упомянутая самим Новиковым очистка мака от земли. Как, собственно, мак с землей мог перемешаться? Странно это выглядит, поэтому Бабе-яге приходится пояснить данный казус: «вишь, кто-то по злобе земли в него намешал». Логика повествования сохраняется. А про чернушку пояснений в тексте никаких нет. Значит, рассказчик и слушатели сказки в таком разъяснении не нуждаются, «чернушка» в пшенице — дело в то время обыденное, а очистка пшеницы от «зерен чернушки» — процесс крестьянам хорошо известный и понятный.

Так это и было. И назывались эти черные вкрапления в то время именно «зернами». В реальности, правда, сами крестьяне эти черные зерна выбирать не любили, наоборот, запекали в хлеб специально. В XIX веке автор популярного тогда «Зеркала тайных наук» поражался невежеству крестьян (заметим, не спонтанных, а осознанных наркоманов, потребляющих «чернушку» по своей доброй воле), тяжело заболевавших, но считающих свою болезнь порчей от ведьм:

Во многихъ губерніяхъ нашей Россіи я слыхалъ пов?рье, что у кого родится спорынья въ хл?б?, тому будетъ спорынья въ дом?, и потому спорынью эту запекаютъ въ хл?б? и нарочно ищутъ ее на нивахъ, тогда какъ эта спорынья и есть рожки. Мы бы этому не пов?рили, если бы не были сами тому свид?телями. Почему съ содроганіемъ сердца пишемъ эти строки, чувствуя какъ много вредитъ суев?ріе здоровью, и какъ много сводитъ въ могилу. Сколько разъ мы вид?ли сведеніе рукъ у б?дныхъ женщинъ, которыя бываютъ принуждены зубами вынимать изъ люльки младенца. А между т?мъ сваливаютъ свое несчастіе на подозрительнаго въ ихъ мн?ніи челов?ка, когда сами стали своею жертвою[11].

Описание выше хорошо иллюстрирует столь непонятные сегодня читателю слова известного этнографа и знатока русского народного быта Михаила Забылина о том, что крестьяне запекают в хлеб зерна спорыньи для спорыньи (см. также Комостро, 1876, 119). Это сейчас выглядит настолько странно даже для редакторов, что в недавнем переиздании работы Забылина фраза оригинала о зернышках (рожках спорыньи): «эти зернышки крестьяне вообще для спорыньи, въ припек? запекаютъ въ хл?бъ, между т?мъ, какъ это самый сильный ядъ»[12] была, очевидно, принята за опечатку и «исправлена» на «эти зернышки спорыньи крестьяне запекают в хлеб, между тем как это самый сильный яд»[13]. Редакция «Института русской цивилизации» в последнем издании 2014 года нашла еще лучший способ разделаться с непонятным — от греха подальше вообще заменила всю спорынью (и которая «рожки», и которая «счастье») на многоточие: «эти зернышки крестьяне… в припеке запекают в хлеб»[14]. То есть совершенно забыта и не осознается (а филологами и фольклористами даже и не понята) сакральность спорыньи и идентичность ее в народной культуре с «удачей» и «счастьем». С тем наркотическим «счастьем», ради которого ее в хлеб специально и запекали. Не только в России, но и в Европе, что показала в своей монографии Ферьер в подглаве «Сельские наркотики»[15].

Очистка зерна от «чернухи» была при жизни Афанасьева более чем актуальна. В том же 1858 году, когда Афанасьев напечатал первое издание (второй том) собранных им сказок, Министерство Внутренних Дел выпустило сборник циркуляров, в котором полтора десятка страниц было посвящено разъяснению вреда рожков спорыньи и «необходимости отд?лять оные отъ здороваго зерна, прежде, ч?мъ оно будетъ обращено въ муку»[16]. МВД еще само недостаточно ясно понимало источник «злой корчи» — то ли от недозрелой ржи, то ли от спорыньи и куколя, поэтому еще в предыдущем выпуске циркуляров на всякий случай требовало «прекратить употребленiе хл?ба, приготовленнаго изъ недозр?лой или с рожками и куколемъ см?шанной ржи»[17]. Пшеница — ввиду ее меньшей поражаемости спорыньей на фоне массовых отравлений рожками на ржи — казалась тогда неактуальной, а куколь (агростемму, сорняк) в России традиционно путали с чем угодно (не крестьяне путали, а литераторы как понятие, даже в переводе широко известного текста Рауля Глабера присутствовал «проклятый куколь», хотя упомянутые монахом «плевелы» были, скорее, отсылкой к «Георгикам» Вергилия; этот «кукольный» перевод вошел в советские школьные хрестоматии по истории средних веков). При этом куколь почти все словари XIX века называли куколицей и поясняли чернухой и ягелем (иногда, помимо «чернухи», отождествляли еще и с головней)[18]. Но от какой бы «чернухи» ни рекомендовало министерство очищать зерно, де-факто это было направлено против эпидемий «злой корчи». Начальникам губерний МВД предписывало «озаботиться принятіемъ м?ръ, преподанныхъ въ означенныхъ выше циркулярахъ». Что, конечно, было непросто — разъясняющие опасность спорыньи статьи печатались еще с 1832 года (в 30-х эрготизм начал особо свирепствовать), распространялись обращения к помещикам, и крестьяне о требованиях МВД отделять «черное зерно» уже прекрасно знали, но лишать себя счастья-спорыньи вовсе не стремились, а на попытки государства засадить ржаные поля картофелем отвечали картофельными бунтами. Опять же, ровно также происходило и в Европе, крестьяне о вреде спорыньи и слушать не хотели, что хорошо описано Ферьер в подглаве «Глухие к крикам об опасности»[19]. Ничего не изменилось и четверть века спустя:

Спорынья, какъ изв?стно, при употребленiи въ пищу производитъ трудно излечимыя корчи. Начальство не одинъ разъ старалось разъяснить крестьянамъ вредъ, рождаемый спорыньею, и д?лало распоряженiя объ очистк? хл?ба отъ спорыньи. Но вс? эти разъясненiя не привели къ желаемому результату, потому что крестьяне до сихъ поръ не в?рятъ, что спорынья им?етъ ядовитыя свойства и никогда не очищаютъ отъ нея хл?бъ. Посл?днее по этому поводу распоряженiе (въ нын?шнемъ году) Барнаульскаго исправника вызвало въ сред? крестьянскаго населенiя не мало треволненiй. Крестьяне, протестуя противъ очистки хл?ба отъ спорыньи, не признаютъ ее вредною для здоровья и заявляютъ, что у нихъ и кром? этого много работы[20].

Все верно: не крестьянское это дело от чернушки зерно чистить, а как раз для Бабы-яги — только грешные ведьмы из хлеба «вынимают спорынью». И каются ведьмы в этом грехе в духовных стихах, приводимых тем же Афанасьевым: «Изъ чужихъ мы коровъ молоко выдаивали. Мы изъ хл?ба спорынью вынимывали. Не ходили ни къ об?дни, ни къ завтрени»[21]. Но выдающийся собиратель фольклора Афанасьев этого не понял (уровень его как исследователя фольклора и мифологии был невысоким). Однако, заинтересовавшись непонятной ему «чернушкой», он решил уточнить, что под ней имелось в виду в записанных им народных рассказах. Задумался он поздно — иначе мог бы сразу расспросить рассказчиков, они-то знали — и ему пришлось выяснять это самостоятельно. Выяснив, Афанасьев дал примечание о ягеле и горохе, которое в неизменном виде присутствовало и присутствует сейчас в переизданиях его сказок, никого не настораживая. И только если мы проследим историю перепечаток сказок Афанасьева до первого издания 1858 года, то увидим там то же самое примечание, однако в этом случае со ссылкой на источник: «Чернуха — ягель, родъ полеваго дикаго гороха (Словарь Академ. Росс. ч. VII. стр. 705)»[22]. То есть Афанасьев просто заглянул в словарь и доверчиво переписал оттуда пояснение по принципу «что-то сельскохозяйственное и черное». А упомянутый словарь (у Афанасьева том перепутан — это том VI, седьмого в этом словаре не было и во втором издании) отсылает нас к Библии, к стихам Исайи (28:25), где упоминается чернуха[23] но к «чернушке» в пшенице она никаким боком не относится. Библейская чернуха — это зира, римский тмин (иногда считают, что подразумевалась калинджи, черный тмин). Евреи платили десятину с этого «тмина» (Мф. 23:23). Так что чернуху в виде ягеля и гороха нам изначально представили составители первого толкового словаря русского языка. Каким образом пришла эта мысль кому-то из 47 членов Академии, участвовавших в издании словаря, даже гадать не будем. Видимо, не зря издержки этого словаря, особенно в плане замысловатой ботанической терминологии, подверглись критике на страницах «Толкового словаря» В. Даля. А уже затем пресловутый ягель в виде чернухи попал практически во все словари XIX века.

Дело не в этом безобидном казусе — книг без ошибок и опечаток не бывает — характерен сам психологический феномен некритичного доверия к когда-то напечатанному и как бы ставшему общепризнанным. Стоит такому «объяснению» однажды появиться, и оно будет повторяться веками, не вызывая никаких вопросов, но иногда мешая заметить или «пряча» существенные факты. Можно сталкиваться с подобными «зернами ягеля» постоянно даже в относительно узком контексте изучения истории спорыньи. Достаточно вспомнить «князя ботаники», основоположника современной биологической систематики Карла Линнея, который ошибочно объяснил эрготизм отравлением дикой редькой (Raphanus raphanistrum), после чего болезнь называлась рафанией еще почти два столетия. Таким же образом «зерна ягеля» проросли на полыни во времена Петра I.