I. Сеньория раннего средневековья и ее происхождение

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

I. Сеньория раннего средневековья и ее происхождение

При изучении сеньории за отправную точку следует брать раннее средневековье. Однако это не значит, что сам этот институт не существовал в гораздо более далеком прошлом; мы попытаемся, когда придет время, выяснить его отдаленные корни. Но относительное обилие документов VIII–IX веков — хартий, законодательных текстов и особенно драгоценных сеньориальных инвентарий, которые принято называть полиптяками, — впервые позволяет составить описание сеньории в целом, что было бы бесполезно пытаться сделать для более ранней эпохи.

Территория франкской Галлии предстает перед нами как бы раздробленной на множество сеньорий. В то время их обычно называли виллами (villae), хотя это слово начинали уже тогда употреблять в смысле населенного места вообще. Что же представляла тогда собой сеньория или вилла? С точки зрения пространства она представляла территорию, организованную таким образом, что значительная часть доходов от земли прямо или косвенно поступала одному владельцу; с точки зрения населения — группу людей, подчиненных одному господину.

* * *

Земля сеньории делится на две резко различающиеся части, связанные, однако, чрезвычайно тесными узами взаимной зависимости. С одной стороны, крупное хозяйство, управляемое непосредственно сеньором или его представителями, — то, что на латинском языке того времени называлось обычно господским мансом (mansus indominicatus), a позднее, на французском языке — доменом; мы будем называть это доменом или же сеньориальным резервом. С другой стороны, довольно значительное число мелких «ли средних хозяйств, владельцы которых обязаны нести различные повинности и участвовать в обработке домена; пользуясь термином позднейшего средневекового права, историки называют эти хозяйства держаниями. Сосуществование в одном и том же организме крупного и этих мелких хозяйств является с экономической точки зрения основной чертой сеньории.

Рассмотрим сначала резерв. Это жилые и хозяйственные постройки, сады, ланды или леса, но главным образом поля, луга и виноградники; таким образом, он является, по существу, земледельческим хозяйством. Состоит ли все это хозяйство из цельного куска земли? Легко догадаться, что карт мы не имеем. Но в тех случаях, когда источники проливают на это некоторый свет, мы констатируем тот факт, что пашни резерва обычно состоят из многих полей (champs или coutures), которые в большей или меньшей степени перемежаются с владениями держателей. Однако эти парцеллы в разных местах имеют, конечно, весьма различные размеры [в Веррьере (Verri?res), в Паризи[70], — в среднем до 89 га, в Нейэ (Neuillay), в Берри, — 5,5 га, в Антенэ (Anthenay), в Реимском округе, — менее одного га{68}] и, как правило, даже в области открытых и длинных полей они куда крупнее тех, из которых состоят держания. Имея больше земли, сеньор в известной мере не подвержен закону раздробления, столь неизбежному для мелких и средних хозяев, которые постепенно увеличивают число своих полей, стремясь уравнять шансы каждого. Обычно домен весьма обширен. Оставим в стороне дома, леса и целину. Какую часть обрабатываемой земли включает домен и какую часть составляют держания? Это вопрос первостепенной важности. Решение его в том или другом смысле совершенно меняет самую сущность сеньориального организма. Но этот вопрос также и весьма трудный в силу скудости и неясности статистических данных. К тому же, вероятно, имелись не только очень сильные местные различия, но и различия между отдельными категориями Сеньорий. Документы дают нам более или менее ясное представление лишь о крупных земельных богатствах. Но даже в этом случае приходится отказаться от попытки установить что-либо другое, кроме их размеров. Приблизительно от четверти до половины всех обрабатываемых земель (часто многие сотни гектаров) — таковы размеры сеньориальных полей в поместьях короля, высшей аристократии и крупнейших церквей; приводя такие данные, мы не слишком рискуем впасть в ошибку.

Следовательно, сеньориальный домен представлял собой крупное, даже очень крупное хозяйство. Чтобы извлечь из него доход, необходимо было довольно большое количество рабочих рук. Где находил их сеньор?

Три системы — наемный труд, рабство и барщина держателей — могли доставить ему рабочую силу и действительно доставляли ее, но соотношение их было чрезвычайно изменчиво.

Наемный труд в свою очередь можно рассматривать двояко. Либо наниматель выплачивал работнику фиксированную заработную плату — деньгами или натурой, — либо он поселял работника у себя и брал на себя все необходимые расходы на его пропитание и даже одежду; уплата некоторой суммы денег, помимо содержания, фигурирует лишь в качестве дополнения. Первый способ, господствующий ныне в крупной промышленности, допускает известную свободу в использовании рабочей силы; он предполагает возможность временной занятости и благоприятствует свободному обновлению персонала; кроме того, предполагая оплату деньгами, этот способ, очевидно, требует экономики, в широкой степени основанной на денежном обращении и обмене. Второй способ, еще и ныне применяемый в сельском хозяйстве, предполагает большую стабильность и менее интенсивное обращение средств.

Раннему средневековью, что бы о нем- ни говорили, был известен наемный труд в обеих его формах, который применялся на сеньориальных резервах. Работники, которых использовали корбийские монахи в своих садах (осенью — для копания гряд, весной — для посадок, летом — для прополки), были настоящими наемными рабочими, получавшими в качестве платы какое-то количество хлебов, несколько мюй[71] пива, определенное количество овощей и несколько денье. Таковы же и те крестьяне, которые приходили из разоренных районов и, по свидетельству капитулярия Карла Лысого, нанимались на сбор винограда{69}. В обоих случаях это были сезонные работы, требовавшие на довольно короткий срок резкого увеличения количества рабочих рук. Существование таких временных рабочих свидетельствует о большей, чем это иногда считают, мобильности сельского населения и об определенном избытке рабочих рук, что объясняется неинтенсивной обработкой земли в ту пору. Но для больших сеньориальных доменов наемный труд в чистом виде играл всегда лишь исключительно вспомогательную и преходящую роль.

Работники, жившие на содержании господина, получавшие от него харчи [на средневековом французском языке это называлось provende (praebendam), отсюда provendiers наших старинных текстов], существовали во все эпохи средневековья, а также во франкской Галлии. Но среди них лишь свободных людей можно назвать наемными рабочими; раб, хотя его также кормит господин, занимает, тем не менее, совсем иное положение. Франкскому периоду еще известны рабы, и среди provendiers, о которых нам сообщают довольно многочисленные документы (главным образом постановления, относящиеся к распределению съестных припасов, где больше внимания уделено определению размеров пайков, нежели анализу социальных условий), часто трудно различить разные юридические категории. Возможно, однако, что в пестрой и часто весьма беспокойной толпе людей, получавших provende из рук сеньориальных ключников, наряду с рабами, свободными ремесленниками, воинами и вассалами было некоторое количество батраков и батрачек присутствие которых являлось добровольным. Но их было, конечно, недостаточно для обработки обширных хозяйств.

А рабы? Здесь необходимо отметить еще одно различие. Существует два способа использования раба на полях: в качестве слуги, работающего в господском хозяйстве и выполняющего ежедневно определенный урок по заданию господина или его представителя; либо предоставив ему клочок земли, обработка которого доверена ему целиком и доходы от которого делятся между рабом и господином в различных пропорциях. В последнем случае раб на деле является держателем; если же он, кроме того, трудится и на домене, то это уже барщина. Остаются рабы provendiers.

Римскому миру было известно крупное хозяйство, обрабатываемое исключительно рабами по системе, весьма схожей с той, которая существовала много столетий спустя на плантациях тропической Америки. Но к концу эпохи империи от этого метода, который, без сомнения, никогда не был всеобщим, постепенно отказались. Этот отказ объясняется материальными и психологическими причинами. Подобный порядок предполагал изобилие рабской рабочей силы и — что естественно связано с изобилием — ее дешевизну. Уже римские агрономы заметили, что рабы работают плохо; чтобы выполнить небольшую работу, нужно было много рабов. Кроме того, в случае смерти или болезни раба утрачивался капитал, который необходимо было возместить. В этом отношении нельзя было рассчитывать на рождение рабов внутри поместья. Опыт показал, что труднее всего добиться успеха в выращивании человеческого скота. Следовательно, как правило, нужно было покупать нового раба, чтобы заменить выбывшего; если же цена была высокой, потеря раба становилась особенно тяжелой. Войны, точнее удачные войны и набеги в варварские страны, пополняли рынки рабов. К концу империи, когда Рим был вынужден перейти к обороне и постепенно все более приближался к своей гибели, рабов осталось, мало и цены на них были высокими. В то же время раб-держатель работает лучше, по крайней мере на своем участке, ибо тут он трудится частично и для себя, а так как он имеет признанную и нерасторжимую семью, то рабочая сила сама себя воспроизводит. Больше того, крупная плантация является подлинно капиталистическим предприятием[72], она требует точного соотношения между капиталом, вложенным в рабочую силу, и получаемым продуктом, сложных и трудных балансов прихода и расхода, постоянного и действенного контроля за работой; эти условия все более и более осложнялись в силу экономического состояния западного мира и образа жизни римского, а затем римеко-варварского общества. При Каролингах большинство рабов, были держателями. Они, как говорили тогда, были испомещены [chas?s (casati)], то есть имели свой дом (casa) и приписанные к дому поля, по крайней мере те из них, которые оставались рабами (многие рабы были освобождены именно с условием, что они останутся жить на своих держаниях).

Однако, поскольку в каролингскую эпоху источники рабства (особенно войны против неверных) далеко еще не были исчерпаны и торговля человеческим товаром сохраняла довольно большой размах, на резерве можно было еще увидеть некоторое количество неиспомещенных рабов, постоянно находившихся в распоряжении господина. Их повинности, без сомнения, не были ничтожными. Но их количество было, безусловно, слишком незначительным, чтобы они могли обеспечить обработку сеньориальных полей или хотя бы ощутимо этому способствовать. Словом, все приводит нас к одному выводу: для эксплуатации домена нужна была барщина, то есть держания. Итак, посмотрим теперь, что они собой представляли.

* * *

Представим себе мелкие хозяйства в весьма различном, в зависимости от обстоятельств, количестве. Некоторые расположены рядом с доменом, поле возле поля; дома их владельцев находятся по соседству с обширным «двором» (cour) — иногда уже замком, — где живет сеньор со своей челядью. В других случаях расстояние бывает большим; случается, что вследствие дарений, разделов, покупок, контрактов, порождавших отношения зависимости, о господским маисом оказывались связанными держания, парцеллы которых находились достаточно далеко, иногда на расстоянии целого дня пути. Нередко бывало и так, что в одной и той же деревне и ее округе перемежались домениальные и держательские земли многих различных сеньорий. Не следует создавать себе слишком упорядоченную картину этого деревенского общества; в топографическом распределении прав на землю, равно как и в их определении, существовало много беспорядка и путаницы.

Большая часть этих держаний, но не все, составляет, с точки зрения сеньориальной фискальной системы, постоянные, неделимые единицы, обычно называемые мансами (mansi)[73]. Люди, занимавшие и обрабатывавшие их, принадлежали первоначально к весьма различным группам. Ограничиваясь лишь важнейшими, надо выделить среди них рабов (servi) и колонов, которых было значительно больше. Последние являлись крестьянами, теоретически свободными, которые, согласно законодательству поздней Римской империи, были наследственно прикреплены к земле. В каролингскую эпоху правило прикрепления к земле уже не существовало, но колоны оставались в большой зависимости от сеньора. Проявлялась тенденция приравнять к ним вольноотпущенников — бывших рабов, освобожденных на довольно жестких условиях. Эту юридическую пестроту дополняли еще и другие категории. Кроме того, сама земля имела свой статус, не всегда соответствовавший состоянию человека. Различались мансы свободных людей (ingenuiles), мансы рабов (serv?tes) и другие; в принципе на каждом разряде держаний лежали различные повинности. Но часто случалось, что свободный манс, созданный первоначально для колона, был затем занят рабом или, наоборот, — колон жил на рабском мансе. Это несоответствие характерно для системы социальной иерархии, находящейся в стадии полного обновления. Эта столь сложная классификация начинала все более и более утрачивать свое практическое значение. Суть заключалась в том, что все держатели находились в зависимости от сеньора, или, как тогда говорили, используя выражение, бывшее в ходу в течение всего средневековья и имевшее вполне определенный смысл, они были его людьми (ses hommes).

Большинство держаний давалось без указания срока. Правда, кое-где встречались хозяйства, предоставленные на определенный срок, на срок одной или нескольких жизней (обычно трех). Это были чиншевые мансы (manses censiles), называвшиеся также mainfermes. Но в отличие от Италии, в Галлии это предоставление земли на определенный срок было редкостью. В основном держания были бессрочными. Их повинности, так же как и их срок, не были зафиксированы ни в каком письменном или хотя бы более или менее определенном договоре. Отношения сеньора и его людей регулировались только сеньориальным обычаем.

Мы касаемся здесь одного понятия, которое, будучи основным во всех областях средневековой юридической мысли, ни на что не оказывало столь сильного влияния, как на структуру сельского общества. С некоторым, но весьма небольшим преувеличением можно сказать, что эта целиком придерживавшаяся традиций эпоха жила мыслью, согласно которой только то, что практиковалось в течение долгого времени, имело право на существование. Традиция, кутюма (coutume), господствовавшая в той или иной группе, управляла ее жизнью. На первый взгляд может показаться, что подобная система должна была препятствовать всякому развитию. Ничего подобного. Иногда обычай оформлялся в письменных актах, в судебных постановлениях, в составленных путем обследования сеньориальных инвентарях, но в большинстве случаев он оставался устным. Короче говоря, полагались на человеческую память. Если какой-либо институт признавали действовавшим с незапамятных времен (de m?moire dhomme), его считали законным. Но человеческая память в высшей степени несовершенный инструмент, ее способность к забвению и особенно к искажению поистине удивительна! Результатом господства обычая была не столько задержка развития, сколько узаконение множества злоупотреблений и небрежностей, что мало-помалу превращало прецеденты в законы. Это было обоюдоострое оружие, служившее как сеньорам, так и их крестьянам. Во всяком случае, принцип, имевший благодаря некоторой своей гибкости как преимущества, так и недостатки, явно был лучше полного сеньориального произвола. При Каролингах, когда публичное правосудие еще имело некоторое значение, сеньориальный обычай использовался то сеньором против своих людей, то подданными против сеньора. С этого же времени его господство распространяется среди держателей не только на колонов, но также и на рабов{70}.

Одним из главных результатов действия обычая было фактическое превращение держаний, к какой бы юридической категории ни относились они сами или их обитатели, в почти единообразный тип наследственного держания. У сеньоров не было никаких причин противодействовать этому движению. Они покровительствовали ему, позволяя создаваться бесчисленным прецедентам. Какая им была корысть в том, чтобы отнять отцовское хозяйство у детей умершего колона или раба? Присоединить его к домену? Но домен, обработка которого осуществлялась благодаря барщине держателей, не мог увеличиваться бесконечно без того, чтобы не утратить свою земледельческую ценность. К тому же, когда земля без людей — господин без престижа. Привлечь другого держателя? Население было слишком редким, а необработанные земли слишком обширными, поэтому незанятая земля могла на долгое время остаться покинутой. Для франкской эпохи новым явлением была не наследственность свободных держаний, признанная, по-видимому, с давних пор, но распространение этого традиционного порядка на всю массу держателей, даже на рабов.

Было бы совершенно неверным видеть в отношениях сеньора и его подданных только экономическую сторону, как бы важна она ни была. Сеньор является господином, а не только руководителем предприятия. Он располагает по отношению к своим держателям политической властью, набирает из них в случае надобности свои вооруженные силы, а в качестве компенсации распространяет на них свое покровительство (mondebour). Здесь невозможно заняться невероятно сложным изучением судебных прав. Достаточно напомнить, что начиная с франкских времен частично в теории и, несомненно, в еще больших размерах на практике большинство дел, касавшихся подданных, рассматривалось в сеньориальном суде. Конечно, не один франкский, а позднее и не один французский барон ответил бы так же, как и шотландский горец, когда его спросили, какой доход приносит ему его земля: «Пятьсот человек»{71}.

С экономической точки зрения держатель имел по отношению к сеньору два типа обязательств: он должен был платить оброк и выполнять определенные работы. В сложном комплексе средневековых оброков не всегда легко распознать первоначальное значение каждого из них; одни представляют собой нечто вроде признания верховного вещного права сеньора на землю, нечто вроде компенсации со стороны держателя за пользование ею; другие, уплачиваемые с головы, являются признаком личной зависимости, в которой находятся отдельные категории зависимых людей; иные представляют собой плату за некоторые дополнительные преимущества (например, за пастбище), предоставленные мелким земледельцам; наконец, имеются оброки, представляющие собой просто-напросто бывшие государственные налоги, которые сеньоры присвоили себе. Некоторые из них взимаются в виде пропорциональной доли урожая. Но это довольно редкий случай. Большинство оброков фиксированы и уплачиваются иногда деньгами, а чаще всего натурой. Их тяжесть в целом велика, но она не сравнится с тяжестью различных работ. В каролингскую эпоху держатель больше барщинник, чем оброчник. В основном он напоминает тех хусмендов (husmend)[74], которым крупный норвежский собственник предоставляет ныне несколько клочков земли при условии, что они будут помогать в работе на главной ферме.

Среди различных работ, также довольно разнообразных, следует указать (оставляя в стороне некоторые менее интересные, например извозную повинность) две действительно характерные группы: земледельческие и ремесленные работы.

Внутри первой группы имеется еще одно разделение: на сдельную и поденную работу. С одной стороны, каждому владельцу маленького хозяйства выделялось некоторое количество домениальной земли и часто одновременно выдавались необходимые семена. Он отвечал за обработку этих полей. Весь урожай с них полностью шел сеньору. Это сдельная работа. Кроме того, он обязан был отработать несколько рабочих дней на сеньора, иногда очень точно: столько-то дней на пахоту, столько-то — на рубку леса и т. д. Распорядиться этим временем с максимальной пользой для домена — дело сеньора или его уполномоченных.

С другой стороны, поденная работа. Но в каком количестве? Это был самый насущный вопрос. Размеры барщины были различными в зависимости от сеньории, а внутри сеньорий они зависели от юридического положения крестьян или их мансов. Случалось, что в этом отношении обычай ничем не ограничивал произвол сеньоров, по крайней мере официально: держатель «отрабатывает дни, когда это необходимо», «когда он получает на это приказ». Иногда так бывало и для свободных мансов. Для рабских мансов — это очень частое явление, бывшее, несомненно, пережитком рабства. Разве раб не находился по самой своей природе постоянно в распоряжений господина? В других случаях количество дней точно определялось традицией. Оно было обычно весьма значительным. Три дня в неделю — вот наиболее распространенная норма. К тому же ее довольно часто превышали как во время некоторых сезонных работ, например жатвы, так и в течение всего года. Когда же крестьяне находили время для обработки своих собственных земель? Не следует забывать, что норма давалась не для каждого человека, а для держания, обычно для манса. А на каждой из этих земельных единиц жила по меньшей мере одна семья, иногда больше. Один из членов этой группы в течение нескольких дней в неделю ходил на барскую работу, иногда он должен был приводить с собой дополнительно, во время больших сезонных работ, одного или двух «рабочих», его товарищи трудились в это время на полях их небольшого хозяйства. Тем не менее очевидно, что подобная система предоставляла в распоряжение управляющего доменом весьма значительное число работников[75].

Это было еще не все. Крестьяне или по крайней мере некоторые из них должны были ежегодно доставлять сеньору определенное количество ремесленных изделий: поделки из дерева, ткани, одежду, а с некоторых мансов, где от отца к сыну передавались приемы квалифицированного ремесла, даже металлические орудия. Иногда держатель обязан был не только своим трудом, но должен был достать и необходимое сырье (для дерева это было, очевидно, правилом). Но когда речь шла о тканях, материал часто поставлял сеньор; крестьянин или его жена отдавали лишь свое время, свой труд и свое искусство. Работа выполнялась либо на дому, либо, во избежание лишнего расхода материала и его кражи (эта действительно рабская повинность тяготела только над испомещенными рабами и не касалась колонов), в сеньориальной мастерской, которую даже тогда, когда там работали мужчины, называли словом, ставшим привычным в поздней империи «гинекей». Таким образом, держание до такой степени считалось источником рабочей силы, что его использовали как для промышленного производства, так и для земледелия. В этом смысле можно определить сеньорию как огромное предприятие, одновременно сельскохозяйственное и промышленное, но главным образом сельскохозяйственное, в котором заработная плата была обычно заменена предоставлением земли.

* * *

Была ли эта сеньория франкской эпохи совсем недавним институтом, порожденным новыми социальными и политическими условиями, или же древним способом расселения, глубоко укоренившимся в сельских обычаях? Ответить на это гораздо труднее, чем кажется. Всегда ли мы отдаем себе ясный отчет в нашем глубоком невежестве относительно социальной жизни римской Галлий, особенно в течение первых трех веков нашей эры? Однако различные соображения побуждают нас видеть в средневековой сеньории прямое продолжение обычаев, восходящих к очень отдаленной эпохе, по меньшей мере к кельтской.

Согласно Цезарю, народы Галлии почти везде находились под властью знати. Эти могущественные люди были в то же время очень богаты. Несомненно, что большую часть своих богатств они извлекали из земли. Но каким образом? Едва ли можно предположить, что они управляли крупными хозяйствами, обрабатывавшимися отрядами рабов. Их сила, как мы знаем, была прежде всего в «клиентах», подчиненных, но свободных от рождения людях. Эти зависимые люди были, очевидно, слишком многочисленны, чтобы жить в доме господина; и так как нельзя себе представить, чтобы они концентрировались в редких и малонаселенных городах, то это, вероятнее всего, были в основном деревенские жители. Все ведет к тому, что галльская знать представляла собой класс деревенских господ, большую часть доходов которых составляли повинности подвластных им крестьян. К тому же, разве не сообщает нам мимоходом Цезарь, что кадурк Люктер имел в своей «клиентеле» Укселлодунум[76], являвшийся укрепленным поселком, почти городом? Можно ли сомневаться, что и Другие, чисто аграрные поселения также были «клиентами»? Быть может (но это не более, как предположение), этот порядок восходит к древней племенной системе; на примере нероманизированных кельтских обществ (как это можно наблюдать в Уэльсе в период развитого средневековья) становится ясно, что превращение вождя племени или клана в сеньора было довольно легким.

В период римского владычества в состав империи, где повсюду встречались аналогичные формы организации обработки земель, эти институты, вероятно, в основном сохранились. Разумеется, они должны были приспособиться к новым правовым и экономическим условиям. Несомненно, изобилие рабов вызвало вначале образование обширных сеньориальных доменов. Вряд ли в кельтскую эпоху существовали значительные домены. На примере того же Уэльса видно, что наличие домена, во всяком случае большого, не является такой необходимостью для существования режима земельной «клиентелы»; доходы господина могут состоять целиком или главным образом из приношений крестьян. Рабство, наоборот, требует создания крупного хозяйства. Впоследствии, когда применение рабской рабочей силы стало более редким, а домены остались и их владельцы не собирались от них отказываться, с держателей стали требовать более тяжелой, чем прежде, барщины, либо вместо тех или иных повинностей, либо в добавление к прежним обязанностям[77]. Земельная аристократия империи была могущественной и могла много требовать от своих людей. Однако уже в римском мире (в Галлии, вероятно, так же как и в других местах) каждая сельская сеньория имела в принципе свой закон, являвшийся ее обычаем (consue-tudo praedii){72}.

Яркие доказательства древности сеньориального порядка на нашей земле дает нам язык. Прежде всего топонимика. Очень многие названия наших французских деревень образованы от личного имени, к которому прибавляется суффикс, означающий принадлежность. Среди человеческих имен, которые входят в эти слова, встречаются, как мы видели, и германские. Но другие, встречающиеся более часто (с прибавлением различных суффиксов), являются более древними: кельтскими или римскими. Эти последние, лишенные, разумеется, всякого этнического значения, свидетельствуют всего лишь о повсеместном (после завоевания) использовании ономастики завоевателей. Например, от галльского имени Бренное (Brennos) произошел Бреннакум (Brennacum), из которого мы сделали Берни (Berny) или Бренак (Brenac); от латинского Флорус — Флориакум (Floriacum), давший, среди прочих вариантов, Флери (Fleury) и Флорак (Florae). Это не только французское явление: многие итальянские деревни, если ограничиться только ими, также сохранили в течение веков память о первоначальных эпонимах. Но нигде — насколько позволяет об этом судить современное состояние сравнительных исследований — этот обычай не был так распространен и устойчив, как в Галлии. От кого же, как не от вождей или сеньоров, получили многие населенные пункты свое название? Больше того, в то время как в германских языках нарицательные имена, служащие для обозначения сельского поселения, намекают на окружающую его ограду (town или township) или же (если рискнуть как-то объяснить это) вызывают лишь представление об объединении людей (dorf), галло-римский язык прибегал для этой цеди к термину villa, который в классической латыни означал, в сущности, сеньорию — крупную собственность, включавшую, как правило, и домен, и держания. Из него произошло сначала ville, a значительно позднее — village (при помощи уменьшительного суффикса, который должен был указывать на отличие мелких сельских поселений от крупных городских, которые одни могли теперь носить название ville). Как нам лучше доказать, что большинство деревень с самого начала имели сеньора? Я думаю, следует допустить, что средневековые сеньоры, несмотря на множество превратностей и, само собой разумеется, конфискаций, были через посредство владельцев римских вилл подлинными наследниками древних вождей галльских деревень.

Но покрывали ли сеньории во франкскую эпоху всю Галлию? Вероятно, нет. По всей видимости,- тогда еще существовали мелкие земледельцы, свободные от всякого оброка и барщины (за исключением, разумеется, тех повинностей, которые шли королю или его представителям) и подчинявшиеся при обработке своих земель (по крайней мере во многих местах) только общинным сервитутам, бывшим основой аграрной жизни. Эти люди жили или в своих отдельных деревнях, или рядом с держателями вилл, в одних с ними поселениях и на тех же самых землях. Мелкие собственники этого рода всегда существовали в римском мире (в Галлии, где с давних пор господствовала сельская «клиентела», их, может быть, было меньше, чем, например, в Италии). После вторжений их число, несомненно, увеличилось за счет германцев, поселившихся на галльской земле. Впрочем, нельзя считать, что все варвары или большинство их жили вне сеньориальной организации; уже на своей прежней родине они имели привычку, как об этом свидетельствует Тацит, повиноваться и приносить «дары» (приношения) деревенским вождям, которые были уже совсем готовы превратиться в сеньоров. Абсолютно невозможно даже приблизительно выяснить соотношение между населением в целом и владельцами крестьянских аллодов (аллодом называлась уже в раннее средневековье, а также и в дальнейшем земля, не знавшая над собой никакого верховного вещного права). Зато ясно видно, что независимости аллодистов постоянно угрожала опасность в силу того положения вещей, которое восходило, по меньшей мере, к последним временам Римской империи. Постоянные смуты, привычка к насилию, необходимость покровительства более сильного, которую испытывал каждый человек, злоупотребления властью, проистекавшие из-за слабости государства и весьма легко узаконивавшиеся обычаем, — все это приводило к тому, что все большее число крестьян волей-неволей попадало в сети сеньориальной зависимости. Сеньория была значительно старше франкской эпохи, но именно в это время она получает широкое распространение.