V. Аграрные распорядки: огороженные поля

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

V. Аграрные распорядки: огороженные поля

Двум «открытым» системам, для которых характерно наличие более стойких или менее стойких общинных сервитутов, противостоит в виде удивительной антитезы система огороженных полей (см. рис. X–XII).

В представлении английских агрономов XVIII века огороженным полям неизменно соответствовала идея земледельческого прогресса; в наиболее богатых областях их страны уничтожение устаревших севооборотов и обязательного выпаса сопровождалось огораживанием полей. Но один из них, Артур Юнг, переправившись в 1789 году через Ла-Манш, был страшно поражен, обнаружив во Франции целые провинции, перегороженные изгородями и тем не менее столь же строго, как и их соседи, придерживавшиеся очень древних методов обработки земли. «Из-за странного безрассудства жителей на девяти десятых огороженных земель Франции господствует та же система, что и в области открытых полей, то есть имеется столько же паров», — писал Артур Юнг.

Итак, в этих странных областях пашни повсюду разделены изгородями; парцелла, как правило, отделена от парцеллы; изгороди, разумеется, постоянные, — сама их структура свидетельствует о том, что они сооружались на продолжительное время. Чаще всего это были живые изгороди, иногда устраивавшиеся, например на западе, на высоких земляных насыпях, называвшихся там foss?s [что на обычном французском языке называется foss? (ров), там именуется douve]. Вся эта зелень — кустарники и встречающиеся в изгородях деревья — придает еще и сейчас этим обработанным пространствам (особенно если смотреть на них с некоторого расстояния), по словам одного мемуара XVIII века, вид «колышущегося леса», немного редкого{63}. Отсюда старое название «бокаж», которое было дано в народном языке районам огороженных полей в отличие от слов champagnes и plaines, напоминавших о пространствах без всяких оград. Около 1170 года нормандский поэт Уас[61], описывая сборище крестьян Нормандии (где были и огороженные и открытые поля), писал, что они пришли «эти из бокажей, а те — с равнин». Но постоянные изгороди не обязательно были живыми. Иногда климат, почва или просто обычай диктовали другой вид ограды. Так, в некоторых страдающих от морских ветров уголках бретонского берега и в Керси сооружались каменные стенки на сухой кладке, которые, не загораживая вида, чертили на земле клетки огромной шахматной доски. Здесь, как и в районах открытых полей, материальные черты были лишь внешним проявлением глубокой социальной структуры.

Нельзя сказать, что система огороженных полей была полностью индивидуалистической. Это значило бы забыть, что деревни, где господствовала эта система, имели обычно обширные общинные пастбища, на которых часто, например в Бретани, крайне строго соблюдались права коллектива. Это значило бы также забыть, что иногда (но не всегда: так, этого не было ни в Северной Бретани, ни в Котантене[62]) луга резко отличались от огороженных пашен отсутствием всяких изгородей, и на них после первого покоса пасся скот всех жителей. Скажем лучше: власти коллектива наступал конец, когда дело доходило до пахотных полей, — факт тем более удивительный, что в области открытых полей, особенно в области длинных полей, именно пашни по преимуществу подчинялись общинным сервитутам[63]. Поле, защищенное изгородью или стеной, совершенно незнакомо с общим обязательным выпасом; разумеется, поле под паром, как и в других местах, служит для прокорма скота, но это скот только владельца данного поля, и каждый земледелец — хозяин севооборота на своей земле.

Эти обычаи аграрной автономии до такой степени представляли самую сущность этой системы, что иногда они существовали даже там, где в силу каких-либо обстоятельств был уничтожен их внешний символ — изгородь. В этих случаях существовала, если можно так выразиться, моральная ограда. На приморских землях юго-западной Бретани не было, естественно, живых изгородей, но там не трудились и над заменой их каменными отрадами. И тем не менее этим землям были совершенно чужды общинные сервитуты. Как констатирует в 1768 году субделегат[64] в Пон-Круа (Pont-Croix), свидетельство которого совпадает с другими, несколько болев поздними наблюдениями, «каждый собственник привязывает своих животных к колышку на своем земельном участке, чтобы они не бродили и не паслись на чужих участках»{64}. Такое же уважение к принципу «каждый у себя хозяин» господствовало и в том случае, когда несколько парцелл оказывались обнесенными одной общей изгородью. Судя по всему, первоначально каждый участок, принадлежавший какому-либо одному владельцу, имел как свою ограду в виде живой или каменной изгороди, так и свое имя, ибо здесь каждое поле имело, и в принципе имеет еще и сейчас, свое название (un lieu dit). Обычно эти участки были довольно велики и имели неправильную форму, но без большой разницы между длиной и шириной. Во многих областях огороженных полей пахали бесколесным плугом (вероятно, потому, что в большинстве случаев эти районы имели очень неровную поверхность); даже в тех случаях, когда употреблялся колесный плуг, как например в Мэне, поля не боялись делать довольно широкими (ибо не было причин, препятствовавших этому) и в целом довольно обширными, не соблюдая правила распыления владений (мы сейчас поймем причину). Но с течением времени эти слишком значительные участки оказались поделенными между многими хозяевами в результате отчуждения или передачи по наследству. Иногда это раздробление влекло за собой устройство новых изгородей. На некоторых нормандских планах, изображающих одну и ту же местность в различное время, можно видеть местами две парцеллы, включенные в один и тот же огороженный участок, но на более древнем документе они отделены друг от друга чисто идеальной линией, а на более позднем — изгородью[65]. Крестьянин любил обрабатывать землю под прикрытием какой-нибудь защиты. Зачастую, однако, он отступал перед расходами или перед трудностями ее сооружения, особенно если участок был мал. В этом случае внутри ограды создавалась маленькая группа парцелл, часто узких и вытянутых, изображение которых на картах, пренебрегающих четким обозначением изгородей, легко может вызвать у торопливого зрителя иллюзию картье из области длинных полей. В говорящей на французском языке Бретани такая группа парцелл получила характерное название: champagne. Трудно предположить, чтобы между различными совладельцами такой champagne не было заключено соглашения относительно определенного единства севооборота, а иногда и относительно общего выпаса. Действительно, история знает примеры такой практики, которая как бы воссоздает на маленьком участке земли обычаи открытых полей{65}. Но таким порядкам не благоприятствовала окружавшая их система индивидуализма. Однажды я показал чертеж одной из таких champagnes служащему кадастрового управления департамента Манш, прекрасно знавшему сельские обычаи своей области, и сказал ему: «Здесь по крайней мере вы должны иметь нечто вроде обязательного выпаса». Он ответил мне на это с сожалением: «Э, нет, мсье, и это само собой разумеется: каждый привязывает своих животных». Таким образом, каждый аграрный обычай есть прежде всего выражение определенного образа мыслей. Рассматривая проект введения в Бретани, хотя бы на общинных угодьях общего стада, что было для крестьян Пикардии, Шампани и Лотарингии обычным явлением, представители бретонских штатов писали в 1750 году: «Нельзя надеяться, что разум и дух единения настолько овладеют крестьянами одной и той же деревни, что они решатся согнать своих баранов в одно стадо под охраной одного пастуха…» {66}

Как возникла подобная система? Как она стала возможной? Чтобы понять это, надо прежде всего рассмотреть ее географическое распространение и вместе с тем характерный для нее образ жизни. Подобно другим уже описанным распорядкам, она присуща не только Франции. Если бы добрейший Артур Юнг посмотрел внимательнее, он нашел бы ее в самой Англии с теми же устаревшими техническими приемами. Там также (удивительный параллелизм!) в старом языке перерезанная изгородями лесная страна (woodland) противопоставлялась совершенно открытым местностям (champaigns или champions). Но нам нужно рассмотреть здесь лишь французские огороженные поля.

Вся Бретань [за исключением прилуарской области Поншато (Pontchateau), для которой характерны открытые поля и общинные сервитуты], Котантен с его холмистыми районами, окружающими с востока и с юга равнину Кана, Мэн, Перш, бокажи Пуату и Вандеи, большая часть Центрального массива, за исключением суглинистых равнин, образующих там несколько лишенных изгородей оазисов, Бюже (Bugey) и область Жекс (Pays de Gex), на крайнем юго-западе страна басков — такова карта огороженных полей в том виде, как можно начертить ее сегодня (конечно, очень суммарная карта, подлежащая уточнению и пересмотру на основе более тщательных исследований). Итак, это зачастую пересеченные местности и всегда бедные почвы.

Кроме того, это районы с очень редким населением. Огороженные поля почти всегда имели центром не деревню в обычном смысле слова, а деревушку, горсточку домов. Иногда даже в наше время они окружают совершенно изолированный дом. Но это, вероятно, относительно недавнее явление, результат или индивидуальной распашки, или одного из тех захватов земли деревушки каким-либо одним собственником, примеры которых мы встретим в дальнейшем. Древнее поселение было небольшим, но оно все-таки представляло собой скопление домов, а не изолированный дом.

Эта маленькая группа не обрабатывала постоянно всю свою землю. Вокруг пересеченных изгородями или стенами пашей обязательно простирались обширные участки целины (таковы, например, бретонские ланды). Они служили пастбищем, и обычно на них в довольно широком масштабе практиковали временную запашку. Потому-то эти маленькие общины так легко могли отказаться от обязательного коллективного выпаса на полях. Выпас на целине предоставлял им такие ресурсы, которые были уже недоступны в таком объеме жителям более распаханных областей. Отсюда вытекает и то, что освоение земли здесь совершалось большими участками и каждый земледелец владел лишь незначительным их количеством, ибо постоянному использованию подвергалась лишь небольшая часть территории; на остальной земле осуществлялась временная запашка, которая, естественно, представляла собой лишь отдельные разбросанные участки.

Поэтому, чтобы уяснить генезис огороженных полей, надо исходить именно из временной запашки. Ход эволюции проследить трудно. Тем не менее бретонские данные дают нам в этом отношении некоторый материал. Нам довольно хорошо известен существовавший в Бретани в XVIII веке порядок «холодных земель» (terres froides), когда залежь чередовалась с временной запашкой. Часть их представляла собой общинные угодья, другая часть, возможно более значительная, была объектом индивидуального присвоения, но при условии соблюдения общинных сервитутов, совершенно неизвестных на «теплых землях» (terres chaudes). Каждый хозяин наряду со своими постоянными огороженными полями владел участками ланд. Время от времени, после больших перерывов, он сеял там рожь, но собирал лишь один урожай; затем, в течение более длительного периода, являлся туда за дроком для подстилки и компоста. Тогда он обносил эти участки оградой, но лишь на время. «Согласно установившемуся обычаю, который считается почти законом, дрок может оставаться на земле только три года… по истечении этого ракового срока изгороди, сооруженные для его защиты на «холодных землях», должны быть разрушены», — писал в 1769 году интендант Ренна в своем весьма достопримечательном отчете. Это было связано с необходимостью возобновить на этих землях, после временного перерыва, общий выпас. Первоначально большая часть этих земель, возможно и все земли, освоенные незначительным количеством земледельцев, представляли (за исключением садов) «холодные земли», на которых строго придерживались правила общего выпаса (за исключением периодов посева). Древнейший сборник бретонских обычаев «Tr?s Ancienne Coutume», составленный в начале XIV века, в своих порой изрядно неясных предписаниях отражает непостоянство переходной эпохи. Огораживание дозволяется, но при этом еще широко практикуется обязательный выпас, называемый guerb, ибо он обязывает земледельцев забрасывать свои поля (guerpir). Он считается столь необходимым для общего блага, что является объектом некоторых юридических льгот. Наконец, обработка земли носит еще как будто очень непостоянный характер{67}.[66] В Манше обязательный выпас, неизвестный в наши дни, также был в XIII веке, по-видимому, общим правилом[67]. Постепенно на некоторых участках распашки, осуществлявшиеся (подобно более поздним временным расчисткам ланд) по индивидуальной инициативе (результатом чего было появление полей неправильной формы), сделались постоянными, равно как и изгороди, которые были необходимы для защиты посевов, поскольку при этой системе пустоши с пасущимся на них скотом близко примыкали к жилищам[68]. Так сложился этот распорядок огороженных полей, при котором коллектив смог отказаться от своих прав на пашню только потому, что сохранил их на большей части земель, по отношению к которым регулярно засеваемая площадь составляла лишь очень незначительную долю.

* * *

Более или менее ясно осознанная противоположность этих различных аграрных распорядков издавна вызывала удивление историков. В те времена, когда ключом к прошлому считали понятие «расы», естественно, стремились разрешить эту задачу, как. и многие другие, с помощью народного духа» (Volksgeist). Такую цель поставил перед собой за пределами Франции Мейтцен в своем большом и ценном по своему начинанию исследовании; но сейчас его следует считать окончательно опровергнутым. Одна из многих ошибок Мейтцен а заключается в том, что он принимал в расчет лишь исторически засвидетельствованные народы: кельтов, римлян, германцев, славян. В действительности же надо обратиться к гораздо более ранним временам и дойти до безымянного доисторического населения, создавшего наши поля. Не будем говорить ни о расе, ни о народе; нет ничего более неопределенного, чем понятие этнографического единства. Лучше говорить о типах цивилизации. Следует признать, что подобно тому как языковые явления не легко группируются в диалекты (границы различных лингвистических особенностей не совпадают точно друг с другом), так и явления аграрной жизни нельзя заключить в такие географические рамки, которые были бы строго одинаковыми для всех категорий родственных явлений. Тяжелый колесный плуг и практика трехполья возникли, по-видимому, на северных равнинах, но сферы их распространения не совпадают. С другой стороны, тяжелый плуг связан обычно с длинными полями, однако порой он применяется и в области огороженных полей. Учитывая наличие промежуточных районов, где всегда были благоприятные условия для процветания смешанных типов, и оставляя в стороне различные взаимодействия, можно все же различить во Франции три главных типа аграрной цивилизации, тесно связанных как с природными условиями, так и с историей общества.

Прежде всего тип, распространенный в районах бедных почв и слабого освоения земли (которое к тому же в течение долгого времени было совершенно нерегулярным и на значительной части земель оставалось таким вплоть до XIX века), — это система огороженных полей. Затем два типа аграрной цивилизации, для которых характерно более плотное освоение земли и которые в принципе предполагают коллективное воздействие на пахотную землю. Это последнее, принимая во внимание расширение посевов, было единственным средством, способным обеспечить необходимое равновесие между пашней и пастбищем. В итоге оба типа не знали изгородей. Для одного из них, который можно назвать «северным», был характерен тяжелый колесный плуг и особенно сильная сплоченность общины; его внешним признаком было повсеместное удлинение полей и группировка их в параллельные ряды. Вероятно, здесь же зародился трехпольный севооборот, область распространения которого значительно захватывала и южные земли, но в некоторых местах, например на Эльзасской равнине, не совсем совпадала с областью распространения колесного плуга и правильных удлиненных парцелл. Наконец, второй тип открытых полей, который для упрощения, но с некоторыми оговорками можно назвать «южным», сочетал в себе верность древнему бесколесному плугу и двуполью (по крайней мере на юге в собственном смысле слова); но для этого типа был характерен значительно менее сильный общинный дух в освоении земли и в самой аграрной жизни. Не возбраняется думать, что эти столь резкие контрасты в организации и образе мыслей старых сельских обществ оказали большое влияние на развитие страны в целом[69].