И. Ф. Куприянов. НАЧДИВ ВОСЕМНАДЦАТОЙ.
И. Ф. Куприянов. НАЧДИВ ВОСЕМНАДЦАТОЙ.
Летом и осенью 1918 года я был комиссаром плесецко- сийского боевого участка железнодорожного направления Северного фронта. В лесистой, заболоченной местности разрозненные отряды архангельских, питерских, рязанских рабочих, беломорских и балтийских моряков едва сдерживали натиск англо-американских интервентов и русских белогвардейцев, стремившихся прорваться по линии железной дороги Архангельск - Вологда к Москве.
Наши отряды под командованием пожилого коммуниста И. В. Терехина, солдата первой мировой войны, медленно отходили к важному железнодорожному узлу - станции Плесецкой. Отступая, мы переходили в контратаки, отгоняли противника от Плесецко-Селецкого тракта, почти единственного в этом районе грунтового пути, пригодного для движения машин, обозов, артиллерии и танков. Иногда в наши руки попадали орудия, пулеметы, боеприпасы, продовольствие. Наконец нам у далось закрепиться, и станция Плесецкая осталась в наших руках.
Зимой командование фронта начало реорганизацию войск: вместо боевых завес, районов, участков и колонн создавались регулярные дивизии, бригады и полки.
Я был вызван в Вологду, в Реввоенсовет 6-й армии, и назначен комиссаром при командующем войсками железнодорожного направления Ленговском, которому поручалось сформировать из разрозненных отрядов 18-ю стрелковую дивизию.
Из бесед с командующим армией В. М. Гиттисом, членами Реввоенсовета Н. Н. Кузьминым и М. К. Ветошкиным я узнал, что дивизия должна сыграть решающую роль в срыве вражеского наступления на Вологду и оттянуть на себя силы противника с Северной Двины, чтобы не дать интервентам соединиться через Котлас с колчаковскими войсками на Урале.
Ленговский, в прошлом интендант, производил впечатление барина. Дивизия комплектовалась безалаберно. Фортификационные работы шли из рук вон плохо. На обучение частей слаженным действиям на поле боя начдив мало обращал внимания. Вместо деловитой требовательности к штабу Ленговский всех распекал и требовал, чтобы «все было в порядке», а в чем должен состоять этот порядок, по-видимому, и сам не представлял.
Я не раз высказывал Ленговскому опасения за состояние дивизии. Он посмотрит на меня искоса, - мол, что ты, комиссар, понимаешь? На этом все и кончалось.
Вскоре мне разрешили выехать в Реввоенсовет армии. Там я доложил о положении дел и поставил вопрос о замене Ленговского. Меня поддержала Землячка, только что вернувшаяся с Северо-Двинского направления, где познакомилась с боевой работой совсем еще молодого командира Иеронима Уборевича. Дав Уборевичу довольно лестную характеристику и как коммунисту, она подала мысль, что он мог бы быть хорошим начдивом.
Вернувшись в штаб дивизии, я вручил Ленговскому приказ, и он тут же уехал. Через день приехал Уборевич. Я был поражен: ему не дашь и 22 лет. Пришел в штаб в новенькой трофейной, крытой хорошим сукном и подбитой белым мехом шубе, в суконном шлеме с большой красной звездой и козырьком, из-под которого выглядывало худое, чуть нахмуренное, гладко выбритое лицо. А когда разделся, показался таким молодцеватым, с такой выправкой, что ни дать ни взять офицер! Я подумал, что все это вряд ли придется по нраву бойцам: слишком напоминало «золотопогонников». Но ведь он коммунист, и Землячка его хвалит. Вспомнился лестный отзыв об Уборевиче в приказе командующего Котласским районом А. И. Геккера, когда тот назначал его командиром Двинской бригады.
На первое время новый начдив попросил меня взять на себя контроль за снабжением, а сам занялся боевой под готовкой, строительством дорог и укреплений. Уезжая в части, он справлялся у меня и в политотделе, что надо сделать по политической работе, возил с собою свежие газеты и сводки, рассказывал бойцам о ходе боевых действий на соседнем направлении и на фронтах; захватывал он с собою и валяную обувь, белье, мыло, а главное, махорку.
Возвращаясь, он подолгу не отпускал оперативных работников, снабженцев. Уборевич быстро оценил начальника штаба дивизии А. Н. Машина и создал ему нормальные условия для работы. Должен признаться, я все еще настороженно относился к нему, бывшему капитану старой армии. Но дело показала, что Уборевич быстрее умеет распознавать людей: оперативные разработки Машина отличались тщательностью, он прекрасно разбирался в строительстве инженерных сооружений, высказывал много хороших мыслей о создании и использовании резервов. В общем, Александр Николаевич оказался действительно нашим человеком, и я тоже поверил в него.
Уборевич быстро перегруппировывал отряды на железнодорожном, онежском и кочмас-тарасовском направлениях, влив их в две бригады 18-й дивизии. Во главе первой бригады поставили М. С. Филипповского - дельного, уравновешенного сибиряка, а комиссаром к нему - дальновидного, образованного Мандельштама. Второй бригадой стал командовать бывший офицер И. В. Окаемов - порывистый, горячий человек; комиссаром был назначен В. С. Степанов.
Еще при Ленговском я часто разъезжал по деревням, разбросанным по берегам рек Шелексы, Емцы и Онеги, и там познакомился с вожаками партизанских отрядов Ларионовым, Агапитовым, Григорьевым, Дьяковым и Палкиным. Их отряды были малочисленны, бойцы - в меховых шубах, затянутых веревками, в сибирских пимах, самодельных шапках-ушанках, а из оружия имели лишь ржавые охотничьи «берданы», кинжалы да топоры.
Партизаны просили помочь им оружием, боеприпасами. Но Ленговский отклонял мои предложения, отвечая:
- Как это можно, товарищ Куприянов, государственное имущество - оружие, боеприпасы- отдать случайным людям? Да и что оно такое, ваше «таежное войско»? При первом же выстреле из пушки все разбегутся... Нет, я рисковать не буду!
Совсем по-другому отнесся к этому Уборевич. Он увидел в партизанах надежных помощников в борьбе, которые могли бы по крайней мере оградить наши тылы от белых партизан, набранных из кулачья.
Я вызвал вожаков красных партизан на Плесецкую. Уборевич долго беседовал с ними, набрасывал планы возможных совместных действий. Партизаны кивали давно не стриженными головами, разглаживали прокуренные бороды, просили: - Ты, человек хороший, ружьишек нам подбрось, патрончиков... Гранатков бы... А мы черта те сломим! Без пороху мы - что? Чучела огородные...
Начдив обещал им оружие, но при условии, что партизаны и дивизия будут действовать согласованно.
- Дык что? - соглашались они.- Вместе-то оно крепше...
Партизаны стали получать у нас винтовки, патроны, гранаты, взрывчатку, бикфордов шнур. Действия их активизировались, отряды быстро росли. За короткое время отряд Палкина-Дьякона на реке Шелексе уже насчитывал около 150 бойцов, отряд Ларионова-Агапитова в районе Онеги- около 200, а Мурзин и Григорьев собрали из жителей сел Церковнического, Средь-Мехреньги и других свыше 150 человек. Уборевич установил также связь с крупным партизанским отрядом рабочих-железнодорожников, насчитывавшим до 1200 человек. Возглавлял этот отряд сормовский слесарь Федор Артемьевич Луков, работавший до прихода интервентов в депо на станции Исакогорке. Белогвардейцы расстреляли его жену и детей и за голову неуловимого партизана назначили награду в 15 000 рублей золотом.
Ни лютые морозы, ни вьюги, ни туманы, ни весенние ливни не страшили партизан. Это были хорошие проводники, а в стрельбе- почти снайперы. Маскируясь, чаще всего сидя на деревьях, они не давали покоя интервентам. Они доставляли нам связанных по рукам «языков» и тем значительно облегчали действия нашей разведки. По заданиям Уборевича партизаны совершали рейды по вражеским 32 тылам на трактах сийского, обозерского и других направлений, ходили в атаки вместе с регулярными частями.
Хорошо помогли нам партизаны при взятии селения Тарасово, превращенного противником в сильно укрепленный пункт.
Наши цепи пошли в атаку и тут же откатились. Шквальный огонь, хлеставший из окопов и блокгаузов, не позволял приблизиться к селу. Не имели успеха и повторные атаки.
Тогда партизаны Мурзин и Пирогов предложили поставить на широкие салазки несколько трехдюймовых пушек и ночью подвезти их по просеке к наиболее слабым местам противника в тылу. На рассвете наши бойцы вместе с партизанами открыли огонь с той стороны, откуда враг меньше всего мог его ожидать. Цепи 155-го Петроградского полка пошли в решительную атаку. Важный опорный пункт врага на плесецко-селецком направлении был взят. Начдив, встретив угрюмого бородатого Мурзина и голубоглазого Пирогова, расцеловал их.
В марте мы наметили наступление на станцию Обозерскую. Эта задача была возложена на отряд, состоявший из трех полков и партизанского отряда О. Н. Памшна, под общим командованием П. А. Солодухина. Надо было дойти до деревни Большие Озерки и обойти Обозерскую справа. Единственный путь - Обозерско-Онежский тракт- сильно охранялся противником, простреливался артиллерией из Обозерской. Но неутомимый Палкин предложил провести наши части глухой таежной тропой. Пройдя 60 километров, красноармейцы и партизаны темной ночью напали на Большие Озерки, разгромили несколько блокгаузов, захватили несколько орудий и пулеметов, большие запасы продовольствия и пленных.
В числе пленных оказался капеллан одного из английских полков - Роджерс. По дороге в штаб дивизии он сильно волновался, напуганный россказнями о том, что большевики подвергают пленных мучительным пыткам.
Но случилось неожиданное. Уборевич мирно побеседовал с ним, рассказал о грязной роли иностранных войск на советской земле, угостил завтраком и, созвонившись со штабом армии, отпустил его на все четыре стороны. Роджерс никак не мог поверить в свое избавление.
- Вы хотите убить меня... при «попытке к бегству»?
- Да нет же, - улыбнулся Уборевич; - Мы слову не изменяем! Священник прослезился, затем, опустившись на колени, помолился и произнес: - Всегда буду молить бога за добрых большевиков! Как потом стало известно от наших разведчиков, генерал Айронсайд не долго продержал капеллана в Архангельске: как «распропагандированного» большевиками, его отправили в Англию.
У противника было несколько бронепоездов. Иероним Петрович иногда вздыхал: - У белых бронепоезда есть, а у нас... Обидно!
И вот начдив, артиллерист по специальности, пригласил к себе Федора Лукова, опытного слесаря-железнодорожника. Вдвоем они просидели всю ночь. Советовались. Уборевич что-то чертил, подсчитывал.
В Няндомских железнодорожных мастерских закипела работа. Туда пригнали несколько платформ, отремонтировали. На них установили по две трофейных дальнобойных пушки на вращающихся лафетах, пулеметы.
Платформы обшили со всех сторон толстым котельным железом- в два слоя, между которыми засыпали и утрамбовали песок.
Изготовленные таким образом бронеплощадки сыграли большую роль в последующих боях за железнодорожные станции.
Отсутствие знаков различия у командного состава, одетого в обычную красноармейскую форму, создавало большие неудобства в боевой обстановке. Бойцы, особенно новички, иной раз нарушали дисциплину, не слушались командиров, звавших в наступление. «Тебе надо, ты и иди... Ишь какой начальник выискался...» -ворчали они иногда. Потом, когда с нарушителя взыскивали перед строем, он бормотал, как бы очнувшись: - Да я же не знал, что вы начальник...
Уборевич своим распоряжением ввел временные знаки различил, о чем телеграммой сообщил в штаб армии: «Вологда. Реввоенсовету-б. 22.50 8 января 1919 г. Доношу, что мной вводятся как временная мера отличительны е знаки на левом рукаве для отделенных, взводных, ротных, батальонных и полковых командиров. Надеюсь, что Реввоенсовет- б утвердит, так как эта мера вызывается необходимостью. Подробности с нарочным. Начдив-18 Уборевич» / ЦГАСА, Ф 1265, оп. 1, д. 154, л. 37./.
Это нововведение не получило тогда одобрения Реввоенсовета армии, по-видимому потому, что не отвечало принципу демократизации армии. Но введение в дальнейшем знаков различия для командного состава показала, насколько прав был Уборевич.
Я никогда не слышал, чтобы Иероним Петрович жаловался на здоровье. И вдруг врачи предписали ему постельный режим и строгую диету. Оказалось, он с ранних лет страдал острым катаром кишечного тракта. А молчал. Он лежал на станции Плесецкой в купе классного вагона, служившего жильем для командного состава.
Как-то ему принесли обед, приготовленный по распоряжению врача из трофейных продуктов. Но, как ни просил врач, больной отказался от этого обеда. Дело в том, что Уборевич установил строгий порядок учета и распределения трофейных продуктов поровну между командирами и красноармейцами. Если трофейных продуктов не было, все командиры питались из общего котла чечевичной кашей, похлебкой с сухой воблой, получали три четверти фунта хлеба на день.
- Нечего меня уговаривать, -ответил начдив врачу. - Давайте из котла.
Наши купе были рядом, и я часто навещал больного начдива. Он жадно читал сводки, до мельчайших подробностей расспрашивал о положении на каждом участке, даже в самом маленьком отряде.
Однажды я застал Иеронима Петровича за чтением армейской газеты. На откидном столике тускло мерцала сальная свеча. Мы разговорились.
Вдруг в купе вошел красноармеец - небольшого роста, рыжеватый - и замялся у двери.
- Тебе чего, товарищ? - спросил я.
- Да вот, слыхать, начдив заболел. Принес ему галеты... Или вот шоколад... Англичанский!
- Ты ешь сам, дружище, - ответил Иероним Петрович. - Спасибо, у меня все есть.
Красноармеец вынул из кармана сверточек в грязной бумаге:
- Тогда вот табачку... «Вырви глаз», из деревни прислали...
- Вот от этого не откажусь! -взял подарок Уборевич и в знак благодарности пожал руку бойца.
Тот, довольный, ушел.
В летнее время бои все чаще заканчивались в нашу пользу. Некоторое значение имело и то, что солдатам вражеских войск начинала надоедать бесплодная война и их все больше тянуло «домой». Эти настроения не остались секретом для нас.
Уборевич целыми ночами просиживал с добровольцами, вызывавшимися идти в тыл противника, кропотливо инструктируя их.
Из таких посланцев больше всех запомнился мне коренастый, с выцветшими бровями, побывавший в немецком плену унтер-офицер Щетинин. За несколько месяцев до Онежской операции Щетинин перешел линию фронта. Попав к белым, он стал клясть большевиков и упросил зачислить его в белую армию. Там его приняли с распростертыми объятиями. Осмотревшись, Щетинин стал осторожно беседовать с мобилизованными крестьянами, рассказывать им о политике Советской власти по отношению к бедняку и середняку, о никчемной, позорной борьбе русских против русских за толстый карман иностранцев. В 5-м белогвардейском полку, куда он попал, нашлись единомышленники, возникла подпольная организация. Вскоре в нее вступил бывший прапорщик (фамилию его, к сожалению, не могу припомнить), насильно мобилизованный белогвардейцами.
Полк стоял на берегу Онеги - ближе других к линии фронта. В ночь на 21 июля 1919 года весь 5-й полк восстал против своих командиров. Наиболее ненавистные из них были перебиты, а двадцать офицеров солдаты арестовали и под конвоем повели в сторону красных.
Помню, утром в штабе на станции Плесецкой запищал полевой телефон. Уборевича не было, подхожу к аппарату.
- Товарищ начальник! - захрипело в трубке. - Мы ведем к вам целый полк белых... Встречайте!
- Какой полк? Г де вы находитесь? - Пятый... Когда-то железным назывался. А теперь не железный, а наш. Приезжайте в Чекуево!
Вскочив на мотоцикл, я помчался, по дороге думаю: «Не провокация ли?» Приостановил мотоцикл на пригорке за полверсты от Чекуева, увидел в бинокль серую, утопающую в дорожной пыли колонну. Подъехал ближе. Впереди полка, двигавшегося при полном вооружении, шли человек двадцать офицеров. Новенькие мундиры почему-то у них были распахнуты, а руками они придерживали расстегнутые шаровары. Вид довольно странный.
- Кто командует полком, товарищи? - спросил я.
Из строя вышел Щетинин. Спрашиваю:
- Почему держатся за животы? Болят, что ли? - Да нет, не болят... Это мы посрезали у них пуговицы...
- Зачем?
- Да чтоб не убегли, черти... Лес ведь кругом!
Среди арестованных офицеров был один англичанин. В его полевой сумке оказалась фотография, на которой был заснят расстрел русских партизан и пленных. Англичанина мы отправили в штаб армии, а командиром полка назначили помощника начальника штаба дивизии по оперативной части Третьякова.
Щетинина И. П. Уборевич представил к награде орденом Красного Знамени.
Надо было пополнить полк, и начдив разослал обращение к местному населению:
«Красная Онега должна быть спасена от английских разбойников. Сознательные рабочие и крестьяне, коммунисты и все, кому дорога власть трудящихся, идите добровольцами в 5-й Северный полк! Ряды 5-го Северного полка, восставшего против ига разбойников и перешедшего на нашу сторону, необходимо срочно пополнить новыми силами. И я надеюсь, что эти силы найдутся! Начдив-18 Уборевич». / ЦГАСА, ф. 1265, оп. 1, д. 120, л. 246./
Впоследствии этот полк, хорошо показавший себя в боях, был переименован в 156-й стрелковый.
Переход полка на нашу сторону несколько ослабил силы противника на онежском направлении. Уборевич не теряя времени двинул туда 154-й стрелковый полк и партизанский отряд Ларионова с задачей овладеть городом Онегой. 22 июля город был занят. Туда прибыл на усиление отряд вологодских курсантов в составе 150 человек под командованием политработника штаба армии Г. С. Иссерсона. Прибыл и сам Уборевич. Англичане предприняли попытку отбить у нас Онегу, высадив с канонерских лодок десант.
5 августа 1919 года армейская газета писала:
«...1 августа 1919 года в 14 часов три канонерские лодки, одно колесное судно и один катер подошли к городу Онеге и начали бомбардировку. Наша артиллерия встретила противника беглым огнем и, несмотря на превосходство артиллерии врага, продолжала упорную борьбу до 5 часов 2 августа - вплоть до окончательной ликвидации десанта... Бой продолжался 16 часов. Вначале противнику удалось с несколькими пулеметами засесть в двух домах на окраине города, но наша батарея, руководимая тов. Подлесным, прямой наводкой уничтожила эти опорные пункты противника. Командир полка Мулин с первой цепью бросился в штыки и пал смертью храбрых. Комиссар полка тов. Корнеев был ранен в ногу и остался в строю до окончания операции.
...Во время боя самоотверженной работой отличались товарищи Алешин, Иссерсон и Уборевич, увлекавшие наши цепи в атаку и руководившие частями... Слава боевым орлам Севера!»
А 21 августа 1919 года в армейской газете «Наша война» была перепечатана заметка из «Таймса».
Ухудшение положения английских войск на русском Севере в ней объяснялось какой-то радикальной переменой, происшедшей в русской армии. «Таймс» отмечала, что стрельба русских колоссально улучшилась. Заканчивалась заметка словами: «Говорят, что командующим назначен Уборевич, бывший поручик царской армии. Мало найдется английских офицеров, которые будут отрицать, что он знает свое дело. Поразительная точность его огня... показывает, что у его орудий находятся хорошие инструкторы».
В конце сентября 1919 года, когда англо-американские захватчики уже убирались с Севера, Уборевич был отозван Реввоенсоветом Республики на Южный фронт, на борьбу с Деникиным.
Расставаясь с родной дивизией, он издал прощальный приказ:
«Дорогие товарищи 18-й стрелковой дивизии!
Сегодня я получил приказание и уезжаю на Южный фронт. После года совместной тяжелой работы я расстаюсь с вами, оставляя вам доведение до конца нашей задачи- взятие Архангельска и освобождение Севера.
Враг наполовину разбит, союзники признали непобедимость Красной Армии и отказались продолжать борьбу на Севере. Насильно мобилизованные правительством генерала Миллера, рабочие и крестьяне показали, что они с нами. Мы пережили здесь несколько счастливых минут победы труда, когда целый полк противника протянул нам свою братскую руку. В момент, когда противник сосредоточил против нас почти все свои силы, на Северной Двине, на участке соседней дивизии, противник под давлением наших частей отступил на расстояние около 150 верст, причём на нашу сторону солдаты белой армии переходят целыми взвода.
Общее положение на нашем фронте таково, что несколько решительных ударов - и противнику станет так худо, как выражаются перебежчики, что они сдадут нам и Архангельск.
Надеюсь, что боевые красноармейцы моей дивизии сумеют сделать, чтобы через полтора-два месяца увидеться на юге, где, покончив с последним и самым сильным врагом трудящихся, русские рабочие и крестьяне завоюют себе мир и свободу.
Желаю успеха и побед, дабы поскорее встретиться на Юге» / ЦГАСА, ф. 1265. оп. 1, д 407, л. 90. /
Снова встретились мы с Иеронимом Петровичем в 1930 году в кабинете председателя Рязанского губсовнархоза товарища Лаврова, под руководством которого я тогда работал. Иероним Петрович, будучи заместителем председателя Реввоенсовета СССР, приехал к нам инспектировать гарнизон. Мы сразу узнали друг друга, вспомнили боевое прошлое... Вдруг Иеронима Петровича осенила какая-то мысль, и он попросил у Лаврова минут на десять машинистку.
Он продиктовал ходатайство перед правительством о награждении меня орденом Красного Знамени.
- Этот орден, - пояснил он, - давно бы уже был на груди Куприянова, но Иван Филиппович в девятнадцатом году отказался от него в пользу одного отличившегося пулеметчика. Сейчас это надо поправить...
Он подписал ходатайство и посоветовал мне обратиться к проживавшим в Москве Н. Н. Кузьмину, А. М. Орехову и Н. Ф. Новикову, чтобы они тоже. скрепили ходатайство своими подписями. Я долго не мог выбраться в Москву. И только когда был переведен туда на работу, выполнил совет Иеронима Петровича. В 1932 году, приехав в Москву из Смоленска, он выругал меня за то, что я держу при себе ходатайство, и сдал его по назначению. Копию с подписями товарищей по боевому прошлому я храню и до сих пор как дорогую реликвию.