ГЛАВА XV.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА XV.

Контр-наступление объединенных сил противника. — Соотношение сил предопределяет поражение партотрядов. — Казнь Я. Попова. — Отступление партизан. — Наши ошибки.

После казанского боя наступило зловещее затишье. Американцы и японцы отсиживались на занятых ими позициях. Мы не наступали, ограничиваясь разведкой и вылазками с целью узнать, что происходит у противника. Корейские партизаны, переодевшись в национальные костюмы, проникали на рудники и станции, где были сосредоточены силы врага, и через рабочих и другие источники узнавали о состоянии их сил. Перепуганные потасовкой, полученной от партизан, полковники и генералы всполошили все интервентские штабы. Осиное гнездо зашевелилось. Ведь надо же было смыть позор только что пережитого погрома, да еще понесенный от кого? От «хулиганских шаек», от «краснох»! Население чувствовало, что будет буря, и подготовлялось к ней. На севере уезда, в Тетюхе-ольгинском районе, снова появились пароходы противника, произвели высадки и кой-где опять погладили население «каленым утюгом». В связи с этим отряд Глазкова снялся из Владимиро-Александровки и ушел на север. После его ухода, около 10 июля, в бухте Чень-Ю-Вай высадился с парохода крупный японский десант и без сопротивления занял Владимиро-Александровку, затем и все следующие за ней села — Унаши, Перятино, Новицкую — вплоть до Сучана, образовав таким образом сплошную цепь в низовьях Сучанской долины. Одновременно на станцию Кангауз прибывают эшелон за эшелоном преимущественно японо-американские войска с артиллерией и пулеметами, и с этого момента инициатива переходит в руки противника. Он повел общее наступление со всех пунктов — Ольги, Владимиро-Александровки, Сучана, Кангауза — с явным расчетом взять нас в кольцо. Как впоследствии установлено, этот поход против ольгинцев не носил локального характера, а был частью общего стратегического плана наступления, измерявшегося масштабом всех областей Дальнего Востока. Активность противника в этот период была проявлена в Хабаровском районе, в Амурской области и в Забайкалье где имели место знаменитые летние бои. Расчет противника был таков: нанести сокрушительный удар партизанскому движению, достигшему зенита в своем развитии, а затем часть высвобожденных сил подать на сибирский фронт, где фактически решалась судьба всей контр-революции.

На нашем ольгинском фронте картина событий развертывается в следующем порядке. 9 и 10 июля со станций Кангауз и Тигровой, Сучанской ветки, двинулись крупные силы разношерстной интервенции. Отряд т. Шевченко, оказывая сопротивление, стал отступать в порядке в Сучанскую долину; рассчитывая, видимо, на возможность нового объединенного удара по противнику, отряд продвигался с походной быстротой. Громыхали пушки, шли бесконечные колонны пехоты и эскадроны кавалерии. Перевалив хребет, американцы заняли голодную деревню Гордеевку, из которой перед их приходом вышел отряд т. Шевченко, взяв направление через горы на деревню Серебряную. Войска интервентов продвинулись беспрепятственно в Бровничи. Здесь они делают остановку, и начинается расправа над крестьянами. В партизанских отрядах было много ребят из Бровничей. Село очень зажиточное. Подобно ушкуйникам, американцы и японцы вырубают плодовые сады, разоряют огороды, разбивают большие пасеки, а в доме владельца этих пасек Ворон-Ковальского забирают из ящиков все белье, одежду, серебряные ложки, бьют посуду. То же проделывается в домах всех партизан: режут свиней, гусей, кур, забирают лошадей и т. д.; словом — подобно саранче уничтожают все. Даже церковь превратили в стойло, устроили вокруг ее ограды окопы, а на колокольне установили пулеметы и наблюдательные посты; кресты, чаши и прочие предметы церковного обряда забрали, ободрали даже ценные украшения с икон и книг. Так поступали гунны XX века с крестьянскими селениями, посмевшими поднять оружие против господина капитала. О нравственных обидах и оскорблениях, нанесенных крестьянам и особенно женщинам и девушкам, которым «интервенты» не давали прохода со своими гнуснейшими предложениями, а порой учиняли и насилия, не приходится и говорить; для японцев в особенности это была обычная дикарская выходка. Часть интервентов, направившаяся в Серебряную, получила тут значительный щелчок по лбу от партизан отряда Шевченко, отступившего после этого в деревню Мельники. Сучанский отряд под руководством Лазо решил дать бой противнику, как только он двинется из Бровничей через Хмельницкую на Казанку и Фроловку.

Между Бровничами и Хмельницкой на протяжении 4—5 верст тянется узкое ущелье, известное в народе под названием «Щеки», а партизанами прозванное «Дарданеллами». По левому берегу р. Сучана нагромоздились высокие суровые россыпи с отвесными скалами. «Чортов зуб» назывался один утес, откуда можно было бить противника даже камнями, так как дорога вплотную прижата к подошве скал рекой Сучаном, бурной, каменистой, с крупным валуном, недоступной для переправы. Правый берег реки граничит с большими горами, покрытыми густым лесом. Вот в этом-то ущельи и решено было дать бой противнику. Сучанский отряд засел в окопах, забаррикадировав себя естественными каменными блиндажами, где не взяла бы «никакая гайка». Шевченко отказался занять здесь позицию и со своим отрядом ушел на Мельники.

Однако противник разнюхал о нашем плане и не пошел по этой дороге. Рассыпавшись сплошной цепью, войска интервентов прямо из Бровничей, ломая дикие хребты и высокие горы с едва проходимым лесом, направились, минуя «Щеки», прямо на деревни Бархатную и Хмельницкую. Нам пришлось снять обескураженный партизанский отряд и поспешить занять Хмельницкую, дабы не оказаться отрезанными; но здесь удержаться было невозможно, и отряд проследовал на Мельники, а оттуда горами через дер. Королевку перевалили в Сучанскую долину в дер. Сергеевку. С рудников противник не выступил, и сюда продолжался приток новых сил: в бухту прибывали суда и высаживали войска, которые продвигались далее. В деревнях Унаши, Перятино и других свирепствовали башибузуки: порки, расстрелы, грабежи, насилие, пожарища… Истреблялась вся живность — куры, гуси, свиньи; японцы проявили себя особенно большими любителями до ососочков-поросят.

Вся беда, вся трагедия нашего положения была в том, что мы не могли дать хотя бы один бой, и это более всего деморализовало партизан. Численность противника была очень велика. На Сучан было стянуто, по достоверным известиям, до 8000 хорошо вооруженного войска. Ясно, что такое невыгодное для нас соотношение сил заранее предрешало и исход предпринятых противником операций. Лава противника, хлынувшая в Сучанскую долину, во всех деревнях оставляла гарнизоны, численностью не менее двух рот даже в небольших деревушках. За спиной партизанских отрядов теперь оставались 2—3 деревеньки, а там — тайга. Перед командованием и исполкомом стоял вопрос о дальнейшей нашей тактике и о том, что? делать теперь: дать бой или отступать без боя. Оба варианта были как палка о двух концах, бьющая и тем и другим концом только по повстанцам, по крайней мере — в большей степени по повстанцам. Рассчитывать на приостановку движения противника явно было нельзя. Бой ради боя лишь пуще мог раздражить его и тем самым подвергнуть население все бо?льшим и бо?льшим насилиям. Интервентское командование, занимая село, обычно заявляло: «за каждого убитого солдата вы поплатитесь парой», а за каждый выстрел обещало всякие козни. С другой стороны, отступать без боя — значит показать свое бессилие перед врагом, не удовлетворить тому настроению мести врагу, которое охватывало особенно рабочую часть партизан. К тому же здесь началось опять гнусное шипение, провокационная травля, направленная против Лазо и других и ползущая из известных уже нам источников. Были демагоги, которые не стеснялись говорить вслух: «Вам говорили, что Лазо предаст. Не верили. Вот вам: что посеяли, то и жните. Ясное дело — жиды». Наконец в фанзах, около дер. Королевки, было созвано совместное совещание командиров и исполкома, на котором было окончательно решено отступать без боя. 14 июля отряды были стянуты в подтаежную деревню Молчановку, откуда мы полагали, разбившись на мелкие группы, переброситься в Анучинский и другие районы, оставив в Сучанской долине лишь местных партизан и распределив их по участкам для налетов на противника, засад, порчи связи и т. д. Однако попытки организованного распределения бойцов пошли прахом. Начался анархический разброд. Самотеком поплыли партизаны в разные стороны, и лишь небольшие отряды наиболее сознательных и стойких бойцов, сохранив организацию, ушли по намеченным участкам, законспирировавшись в лесах в районе своих сел. 15 июля в Молчановке вновь было созвано совещание комсостава и исполкома, но договориться здесь не удалось. Среди комсостава начались распри и упреки, которые исключали всякую возможность дальнейших согласованных действий. Так Тетерин-Петров демагогически выступал среди деморализованных партизан и наконец, сгруппировав вокруг себя конный отряд в 2—3 десятка человек, не согласуя своих действий ни с кем, ушел через Вангоу в Иманский уезд. Сепаратизм довел его до положения маленького «батьки», причем для борьбы с белыми он добывал средства иногда путем «очистки» крестьянских кооперативов, контрибуций и конфискаций.

Для руководства действиями оставшихся на Сучане партизанских отрядов, для связи с Владивостоком и партийной организацией и для наблюдения за скрытым в тайге нашим госпиталем Ольгинский исполком выделил тройку под председательством т. Титова, в которую вошли члены исполкома Иванов и Глубоков. Другие члены исполкома и ответственные работники, по решению исполкома, ушли в соседние районы и должны были держать связь с оставшимися на Сучане. Слинкин, Владивостоков (раненый), Игорь Сибирцев и с ними тт. Лазо, Жук и Губельман по тайге направились в Анучинский район, откуда потом ушли в долину Улахе и в Чугуевскую волость. Жутко и больно до слез было сознавать то, что произошло со всей нашей организацией, достигавшей уже довольно значительных размеров, насчитывавшей тысячи стоявших под ружьем… Куда девался революционный боевой дух, которым дышали все, которым веяло от всех?..

Но как раз здесь нам хочется рассказать о том, как геройски умели умирать партизаны, когда они попадались в руки палачей. Вот один из примеров такого героизма.

После того, как план боя в ущельи «Щеки» не удался, партизаны отступили в Хмельницкую. С известием об этом т. Лазо послал в Ревштаб и исполком своего юного адъютанта Яшу Попова[11]. При возвращении из штаба в Хмельницкую Яша и его спутник, шахтер-партизан Байбородов, были окружены белыми и интервентами. Случилось так потому, что высланные навстречу Попову два верховых партизана, будучи оттеснены с дороги пришедшими из Бровничей американцами, разъехались с Поповым и не могли предупредить его, что Хмельницкая уже оставлена партотрядами. Увидев себя окруженными, Яша и Байбородов, ехавшие верхом на лошадях, пытались убежать, но после первого же залпа со стороны белых Байбородов свалился, убитый вместе с лошадью. Следующий залп, и под Яшей убивают лошадь; он ранен в ногу, придавлен лошадью и не успел еще вызволить винтовку или наган, как уже был в руках разбойников. Его доставляют в школу к генералу Смирнову, уже известному нам по своим зверствам, и здесь начинаются для Яши муки ада. Раненого его подвергли сначала тягчайшей экзекуции. Из школы перевели в дом крестьянина Диомида Суховия и здесь на глазах собравшихся крестьян подвергли допросу и пыткам. Сюда же стеклись американские, японские и сербские офицеры как на какое-то зрелище, торжество. Они хотели вымучить от Яши сведения о численности, вооружении и планах партизан. Но Яша ни на один вопрос не дал желательного для них ответа и, как только палачи приступали к новым изысканным пыткам, он повторял, что ему не страшно и не больно переносить муки за дело трудящихся, за советы. На голову его сыпались удар за ударом, но, истекая кровью, он не сдавался. Ему кололи тело и под ногти шилом, вилкой. Женщины-крестьянки падали к ногам «их высокоблагородий» и «превосходительств», умоляя скорее убить или пощадить, но не мучить. Тщетно… Ген. Смирнов, указывая крестьянам на Яшу, твердил: «Ведь это же жид (Яша — крещеный еврей): они, жиды, вас мутят». Наконец Яше выбили один глаз, и он потерял сознание. Облили холодной водой, привели в чувство, и опять муки. В довершение всего, когда он не мог уже держаться на ногах и говорить, его дали на растерзание головорезам, которые, привязав его ногами к салазкам, уволокли по улице на берег Сучана и тут домучили — добили камнями. Тело Байбородова тоже шашками разрубили на куски.

Продемонстрированная ген. Смирновым перед крестьянами ненависть к евреям, имевшая целью вызвать озлобление против «комиссаров-жидов», возымела обратное действие. Старушка Суховий, от которой авторы этих строк с мукой в душе выслушали до конца о виденных ею пытках Яши Попова, так закончила свой неоднократно прерываемый истерическим плачем рассказ: «А щоб тому генералу лыхо було. Щоб сердце его погныло. Ну, яка ж бида, що вин жид був… Вин ни одного слова не казав про вас, про партызан. А ще жид… А як ушли воны, то мы узяли их обоих тай поховали умисти и хрест поставили. Нехай бог суде — хто лыхий чоловик був, а хто добрый. А тилько ваш Яша гарный хлопец був…».

Тов. Попов Яков Николаевич (псевдоним Миша Мошкин), б. адъютант командующего Сергея Лазо. Замучен белыми и интервентами в дер. Хмельницкой 13 июня 1919 года.

Теперь возвратимся к дальнейшему повествованию о ходе нашей борьбы.

Чтобы понять все происшедшее, надо без страха, без малейших попыток к замазыванию ошибок, допущенных со стороны руководства, поискать социальные корни и разобраться со всей объективностью во всем описанном развале. Грабительский разгул (мамаево нашествие, как называли крестьяне) белых и интервентских полчищ, сопровождавшийся массовыми арестами, высылками, расстрелами и пытками крестьян и попадавшихся в плен партизан, имел последствием панику, охватившую все население. Крестьяне сначала хлынули с семьями в сопки, оставляя дома и хозяйства на произвол судьбы, а потом снова вернулись, придавленные, в бессильной злобе. Стал слышаться ропот: «зачем было драться, зря нас завлекли» и т. п. Такие разговорчики начинались еще тогда, когда отряды не были распылены, а отступали под натиском врага. Конечно, сохранить самообладание, революционную выдержку крестьянство при виде разбойничьих полчищ не могло: ведь на его глазах расхищали его добро, из-за одного слова возражения он рисковал стать «на голову короче». Крестьянские партизаны тоже не могли не впасть в уныние. Ведь не раз уже были разорены их очаги, и теперь панический страх естественно передавался в их ряды. И многие из них пали духом, почти совсем выпустили винтовку из рук и с поникшей головой и потухшим взором вторили в тон крестьянам: «не надо было браться за оружие», буквально повторяя фатальную фразу, сказанную когда-то Плехановым. В этом сказалась крестьянская психология, отсутствие классовой спайки. Вот это и была причина, притуплявшая сознание необходимости сохранения единства.

Остальное должно быть отнесено на счет руководителей. Во-первых, надо сказать, что, сосредоточив внимание на событиях в Сучанском районе, руководящие центры уезда потеряли связь с соседним районом Анучино, который в свою очередь допустил такую же оплошность, а следствием было то, что первые ушедшие в Анучинский район партизанские группы, наткнувшись на тождественную картину непреодолимого наступления сил противника, по возвращении оттуда стали сеять панику и смуту среди отрядов. Во-вторых, руководители переоценили обороноспособность партизанских частей, полагая, что выбить нас из сел, особенно расположенных вблизи тайги, при имеющихся естественно-географических условиях противнику не удастся; вследствие этого и было допущено отступление всей партизанской массой. Начавшееся в этих условиях разложение приостановить было трудно: масса дезорганизовалась, разваливалась безудержно на глазах, и недоучет этого — вина всего руководящего состава. Противник пошел за нами даже и в тайгу. В-третьих, непредусмотрительность руководителей выразилась в том, что не было в тайге заготовлено баз, где партизаны могли бы получить хлеб и прочие необходимые предметы снабжения. Также не оказалось никаких продовольственных запасов у хозяйственного отдела и в конечных селах нашего отступления — в Молчановке, Манакине, Алексеевке, которые по малочисленности своего населения (20—30 дворов) были не в состоянии хоть сколько-нибудь и чем-нибудь накормить партизан, а голодное брюхо к дисциплине оказалось глухо. Нужно было заблаговременно устроить в лесах «базы». Конечно, эти причины, может быть, не исчерпывают всего, но они, на наш взгляд, могут пролить свет и помочь понять всю сложность и трудность борьбы с пока еще сильным противником, который сеял смерть и разорение всюду, куда вступала его нога и доставала кровавая рука. Он обладал веками накопленным опытом удушения трудовых масс, мы же представляли лишь маленький передовой отряд восходящего на историческую сцену класса, только что начинали учиться, не имея еще опыта в борьбе.

На этом неотрадном финале мы оканчиваем описание второго периода развития партизанской борьбы в Приморьи. Далее наступает полоса тяжелой реакции.