ГЛАВА II.

ГЛАВА II.

Установление связи с сучанскими шахтерами. — Первый карательный отряд ген. Смирнова. — Колебания крестьян. — Начало восстания. — Первая неудача партизан. — Две тенденции в крестьянстве. — Порки и расстрелы. — Движение в Цемухинской долине.

Три-четыре дня спустя после съезда руководителей боевых дружин мы наконец связались с вожаками сучанских шахтеров — тт. Мартыновым и Локтевым, скрывавшимися в тайге после свержения советов. Узнав о развивающихся событиях, эти товарищи немедленно прибыли в деревню Хмельницкую. Мартынов сразу с головой ушел в работу по вовлечению в движение рабочих Сучанских каменноугольных копей и железной дороги, Локтев же почему-то некоторое время оставался в стороне и лишь в тот момент, когда разгорелась открытая борьба, вошел в наши ряды. Но не успела дать сколько-нибудь ощутимых результатов работа Мартынова, как получились сведения о том, что из Владивостока ген. Ивановым-Риновым отправлен против нас карательный отряд в 300 штыков при двух орудиях и 8 пулеметах под командой ген. Смирнова. Белогвардейские газеты повели бешеную травлю против Сучана, подготовляя «общественное мнение» к тем «решительным действиям», которыми они намерены были «вырвать с корнем большевистскую заразу» в нашем районе. Колчаковский комиссар Приморской области Циммерман особым приказом «отрешил от учительских должностей без права занятий таковых впредь» учителей Ильюхова и Мечика и объявил их уголовными преступниками как организаторов бандитизма. Словом, в ответ на нашу «ноту» об объявлении войны белогвардейскому правительству, в которой мы всех «участников власти и лиц способствующих ей» дерзко объявили вне закона, — со всех сторон послышался лай бешеных собак. Разумеется, дипломатический корпус нам ничего не ответил, — это было бы ниже его дипломатического достоинства. Его ответ был несколько иного порядка: по всей линии железной дороги, на Сучанских копях и в наиболее важных стратегических пунктах были усилены интервенционные гарнизоны.

С большой страстью и напряжением повели мы работу. Решено было устроить должный прием карательному отряду. При благоприятных условиях сила наших боевых дружин должна была оказаться довольно внушительной — даже в том случае, если рабочие не успеют слиться с нами: дружин в это время насчитывалось около 14 с числом могущих выступить против врага участников до 300—400 человек. В успех первого боя можно было верить еще и потому, что мы имели на своей стороне ряд преимуществ: свободный выбор позиции для засады, знание местности и — главное — революционный энтузиазм.

К нашему сожалению, карательный отряд, находясь в полной неосведомленности о положении в районе, проявлял в своем наступлении по линии железной дороги такую осторожность, что даже отказался от поезда и, миновав станцию Кангауз, расположенную в 30 верстах от Сучанских рудников, двинулся вперед пешком. На такое путешествие до станции Сучан ему потребовалось около двух дней тяжелых мытарств по крайне неблагоустроенному пути. В это время кулацкая часть деревень Казанки и Фроловки при поддержке «сомневающихся» и колеблющихся провела среди крестьян этих деревень мысль о необходимости послать депутацию в американский штаб, чтобы там просить защиты от репрессий белогвардейского правительства, а до получения ответа временно воздержаться от поддержки восстания. Этим своим шагом противникам восстания удалось деморализовать села Краснополье и Сергеевку, которые тоже заняли выжидательную позицию. Весть об этом оказалась для нас неожиданной.

Деревни Хмельницкая, Серебряная, Гордеевка, Бархатная, а затем примкнувшая к ним, под влиянием местного учителя Сосиновича и группы ему сочувствующих крестьян-бедняков, кулацкая деревня Бровничи (считавшаяся все время оплотом противников советской власти) ночью 28 декабря с революционными песнями собрались в деревне Хмельницкой, горя желанием подраться с белогвардейцами. Отсюда революционные партизанские отряды (как отныне стали называть себя дружины), в числе около 120 человек, в 2 часа ночи 29 декабря на санях двинулись на общий сборный пункт всех отрядов в деревню Казанку, откуда предполагалось пойти навстречу отряду ген. Смирнова для устройства засады.

Настроение партизан было боевое, торжественное. Для каждого из нас этот момент был лучшей минутой нашей жизни, самой светлой, неизгладимой.

Но мы в своих радостных переживаниях и не предполагали, что через несколько минут получим неприятную весть: на половине пути нас встретил гонец, высланный дружиной из Казанки, с извещением о том, что Казанка и Фроловка решили пока  н е  в ы с т у п а т ь  с  н а м и  против ген. Смирнова, что вместо этого они решили просить «демократический» американский штаб защитить деревни Сучана от разгрома белогвардейских банд и вечером накануне этого дня уже послали к американцам депутацию, до возвращения которой — по их мнению — нет никакого смысла затевать драку с ген. Смирновым. Вместе с тем казанцы и фроловцы просили и нас пока воздержаться от боя, чтобы не давать карательному отряду повода для репрессий и не осложнять миссии депутации. Эта неожиданная весть вызвала среди партизан некоторое замешательство, которое перешло затем в сильное недовольство. Послышались возгласы о предательстве и провокации. Некоторые партизаны настаивали на том, чтобы силой принудить казанцев итти вместе с нами. Впрочем и для всех было ясно, что нужно попытаться убедить слишком доверчивых, полагающихся на «американских дядюшек». Для этого было решено: 1) засаду против отряда ген. Смирнова перенести на участок между деревнями Хмельницкой и Серебряной, 2) дать возможность отряду Смирнова занять дер. Казанку и 3) командиру партизан немедленно выехать в эту деревню и попытаться организованно вывести дружины из тех сел, которые должен занять карательный отряд. Партизаны были отправлены обратно в Хмельницкую, а Ильюхов и Мечик выехали в Казанку.

Группа партизан Сучана.

Время однако оказалось уже проигранным. Только что успели названные товарищи прибыть в Казанку, как деревня была оцеплена белыми, и им пришлось под сильным обстрелом бежать обратно. Смирнов, узнав, что из его лап вырвались руководители восстания, послал вдогонку кавалерийский разъезд в 50—60 сабель, который преследовал Мечика и Ильюхова весь путь от Казанки до Хмельницкой. Партизанский отряд расположился в корейских фанзах около дер. Серебряной, в 7 верстах от Хмельницкой; кавалерийский разъезд занял без выстрела Хмельницкую, а затем и Серебряную. Первый блин у нас вышел комом: дать бой там, где предполагалось, не пришлось.

Тем временем подошли пехота и артиллерия ген. Смирнова и укрепились в дер. Хмельницкой. Мы начали готовиться к наступлению. Наступать было для нас менее выгодно при данных условиях, но обстоятельства безусловно этого требовали. 2 января, ночью, мы легко заняли свободную часть дер. Хмельницкой, расположились на крышах домов и открыли бешеную стрельбу по неприятелю. Среди белых произошел невообразимый переполох. Никто из них не мог догадаться, откуда идет стрельба: противника нет, а со всех сторон стреляют. В этом бою особенной изобретательностью по части разных трюков (вроде такого например: взобраться на дымовую трубу одной из ближайших к штабу белых избы и стрелять почти в упор по офицерам) отличились профессиональные охотники Иван Суховий и Сергей Семеньков. Белые, не видя противника, стреляли из пулеметов и ружей наугад, совершенно без ущерба для нас. Бой продолжался около двух часов и закончился тем, что покинули деревню как мы, так и белые, причем каждая из сторон конечно думала, что противник оказался победителем и что деревня занята им. Отряд Смирнова возвратился в дер. Казанку, а партизаны в Серебряную.

Карательный отряд делал свое дело. В деревнях, занимавшихся им, производилась дикая, безудержная расправа с крестьянами, особенно с дружинниками, которые не успели заблаговременно бежать в тайгу. Начало расправы было положено в Казанке, которая до этого жила иллюзиями возможности «мирного исхода» событий. Ген. Смирнов созвал здесь сходку и в присутствии всего села начал пороть мужиков раскаленными докрасна на огне шомполами, требуя сдачи оружия и указания, кто в селе является большевиком или сочувствует советской власти. В один вечер он выпорол 18 человек, причем каждый из «наказанных» получил от 30 до 80 ударов. Пороли и старых, и молодых, и «большевиков», и «учредиловцев», и сторонников партизан, и противников — без разбора, всех, кто, «по усмотрению офицеров», хоть сколько-нибудь внушал подозрение.

— Бьем вас, чтобы другим неповадно было, чтобы каждый из тех, кто побывал в наших руках, десятому и сотому заказывал не итти за большевиками. — Так напутствовали офицеры мужиков после того, как закончили над ними экзекуцию.

В день занятия деревни Казанки был расстрелян крестьянин Полунов.

В деревне Хмельницкой повторилось то же, что было в Казанке: выпороли тем же методом 9 крестьян и среди них семидесятилетнего старика Гурзу, который долго и упорно умолял «не обижать его», «побояться его старых лет» и «не снимать хоть его портки». Но бравая рука офицера не дрогнула: старику дали 25 ударов. В этой деревне белыми был захвачен в плен т. Кошман, один из участников подготовки восстания, который был тут же, на глазах своих родителей, подвергнут мучительной казни: его постепенно, методически рубили шашками — сначала одну руку, потом другую, затем ноги и т. д. Старик-отец Кошмана собрал куски тела сына в мешок и похоронил лишь на третий день, так как офицеры для «острастки» не разрешали убирать обезображенный труп героя.

В деревне Серебряной повторилась та же картина: был созван сход крестьян, и офицеры по выбору выпороли 6 человек. Ген. Смирнов приказом объявил, что не прекратит репрессий, пока крестьяне не выдадут организаторов восстания Ильюхова и Мечика и не сдадут оружия.

Тем временем вернулась депутация дер. Казанки, ездившая в штаб американских войск; она получила от американцев обещание «бдительно следить за событиями и не допускать беззаконных действий генерала Смирнова». Но ответ американцев оказался запоздавшим: теперь уже не стало колеблющихся и сомневающихся — все решили взяться за оружие и итти к партизанам.

4 января мы решили сделать налет на отряд Смирнова. Отобрано было для этого около 40 лучших стрелков, в задачу которых входило занять несколько домов в Казанке и ночью произвести нападение на те дома, в которых помещались офицеры. Более широкий план наступления осуществить в тот момент нельзя было, потому что наши силы исчислялись не более как в 150—180 человек. Эта группа партизан под командой Ильюхова отправилась в путь через дер. Хмельницкую. Но противник перехитрил нас. В ту же ночь офицерский отряд человек в 50 занял Хмельницкую и расположился группами в 10—15 человек в здании школы и двух-трех домах, где обычно бывали учителя Мечик и Ильюхов и другие руководители восстания; их хотели захватить живьем. Предварительно офицерами была арестована жена Ильюхова Е. И. Слепцова, которую они объявили заложницей. Ген. Смирнов с остальной частью отряда расположился вблизи деревни в корейских фанзах. Чтобы не обнаружилась эта хитрая ловушка, офицеры целые сутки никого не выпускали из занятых ими домов. Не предполагая о приготовленной коварной ловушке, группа партизан прибыла в Хмельницкую и остановилась на некоторое время в избушке на краю деревни с тем, чтобы после отдыха вновь продолжать путь. Белые расположились таким образом, что при всех обстоятельствах партизаны очутились бы в очень затруднительном положении, если бы попытались направиться в деревню Казанку. Офицеры вполне основательно могли восхищаться ловкостью своей засады. Однако они не учли одного: забыли, а, может быть, в это время еще не знали, что в партизанской войне против них принимают участие не только рабочие и крестьяне с винтовками, но все население, все трудящиеся, начиная от глубоких стариков и кончая малолетними детьми. Этот факт оказался роковым для хитро задуманного их предприятия. Перед тем как партизаны готовились продолжать свой опасный путь, прибежала к ним шестилетняя девочка, дочь партизана Корнея Суховея, которая, по-детски волнуясь, сообщила, что в домах засели офицеры и ждут появления партизан, чтобы их схватить. Донесение маленького разведчика сразу изменило наши планы. Партизаны бросились в атаку на первую же избу крестьянина К. Суховея, убили офицера, вышедшего из избы осмотреть улицу, и попытались проникнуть внутрь, чтобы захватить в плен всю засаду. Офицеры стали отстреливаться и кричать, что, если партизаны попытаются ломать дверь, они перестреляют всю семью К. Суховея (жену и пятерых детей), а затем покончат с собой. Партизаны остановили свой натиск. Через некоторое время белая засада, расположенная в фанзах около Хмельницкой, со всех сторон открыла пулеметный и ружейный огонь по партизанам. Положение оказалось невыгодным для нас; поэтому, отстреливаясь, мы покинули деревню и вернулись к своим в Серебряную. Планы противника были разбиты, но вместе с тем и задача партизан осталась неосуществленной. Обозленные таким исходом дела, белые решили взять реванш в другом деле. Они разграбили ряд крестьянских хозяйств, кооперативную лавку, квартиру учителя, школьное имущество и с этими «трофеями» вернулись в Казанку.

Характер такой борьбы этих дней нас мало удовлетворял. В самом деле, эта борьба приняла форму схватки довольно внушительной военной единицы белогвардейцев с небольшой кучкой наиболее преданных революционных крестьян, насчитывавших в своих рядах не более 150—180 человек. Мы оказались как бы изолированными от других районов губернии, были одиноки. Правда, на нашей стороне были энтузиазм и сочувствие крестьянства, но все же стало ясно, что дальше так продолжаться не может. Мы увлеклись военными операциями и мало уделяли внимания делу распространения восстания на всю область. Этот факт впрочем находил свое частичное оправдание в том, что сами условия обстановки нас вынуждали больше уделять внимания боевым операциям, а главное — мы не имели агитаторских сил и технических средств для пропаганды идеи восстания. Популяризация же лозунгов восстания, основным из которых являлся лозунг «борьба за советы», была тем более необходима, что, как отмечалось выше, некоторые уезды все еще продолжали поддерживать Учредиловку.

Ген. Смирнов убедился, что выполнить приказ о «разоружении населения» и аресте «зловредного элемента» не так легко, как это думали его правители и как он сам сначала надеялся. В первые два-три дня после своего прихода в Сучанский район он без разбору порол раскаленными шомполами крестьян, теперь же засел в Казанке, не рискуя высунуть нос за ее пределы. Мы решили воспользоваться этим замешательством противника, чтобы заняться расширением и укреплением партизанства.

Первым делом мы разослали по всем волостям области призыв к крестьянам следующего содержания:

Всем, всем, всем.

Пламя революционного восстания рабочих и крестьян охватило все села Сучана. Вот уже неделя, как восставшие против белогвардейщины и интервенции красные партизаны выдерживают бешеный напор банды генерала Смирнова. Бандиты расстреливают и порют раскаленными на огне шомполами крестьян и рабочих. Мы восстали потому, что страстно хотим помочь нашей Советской стране свергнуть палача Колчака, восстановить советскую власть в Сибири и на Дальнем Востоке и прогнать интервентов. Помогите нам. Организуйте партизанские отряды, идите в бой с нашим вековечным врагом. Поддержите нас. Да здравствуют советы! Долой палачей! Ни пяди не уступайте завоеваний революции.

Сучанские партизаны.

11 января 1919 г. это воззвание было отправлено в Цемухинский район, Никольско-уссурийский и Ольгинский уезды, и, кажется, уже на третий день мы получили ответ на него от группы товарищей из Цемухинского района с выражением солидарности и обещанием поддержки. В этом районе скрывались от белых бывшие члены Забайкальского исполкома, в то время левые эсеры М. Д. Иванов, проживавший под фамилией Володарчика, и Кл. Ив. Жук (Макарова), которые были связаны с некоторыми учителями, в частности с И. В. Слинкиным, и группой бывших красногвардейцев — Мелехиным, Овчаренко (Лихоткиным) и другими. Эти все товарищи, по инициативе Иванова и Жук, образовали революционный кружок и ждали момента, чтобы начать работу по подготовке восстания против Колчака. Вести из Сучана ободрили их, и они приступили к работе. Район гор. Ольги, расположенный в 300—400 верстах от нас и отделенный трудно проходимым горным хребтом Сихото-Алин, без сколько-нибудь сносных путей сообщения, вероятно не получил нашего воззвания, но о факте восстания узнал «по слухам от крестьян». «Слухи» были вообще в то время для нас чуть ли не единственным средством связи и агитации. Мало заселенная окраина, бездорожье, отсутствие телефона и телеграфа (которым пока еще владел враг), отсутствие печатного слова, кроме спорадически выпускаемых штабом партизанских отрядов небольших, вроде вышеприведенного, воззваний, отпечатанных на старенькой, полуразбитой пишущей машине, взятой во Фроловском волостном совете, — все это давало самый широкий простор слухам и разговорам. Впрочем слухи, по быстроте распространения конкурировавшие с телефоном и телеграфом, в данном случае служили только на пользу нам. Они самый маленький наш успех варьировали на разные лады, так что создавали необычайную популярность сучанскому восстанию и, преувеличивая его размеры, придавали ему притягательную силу даже для колеблющихся элементов деревни. В этом смысле первые наши бои с генералом Смирновым явились значительным агитационным средством. И не столько наше воззвание, сколько главным образом «народная молва» распространила весть о партизанах, призывая трудящихся помочь сучанцам и образовать единый фронт против контр-революции.

Однако наш лозунг «борьба за советы» не везде одинаково воспринимался. В интересах ясности изложения нам придется несколько уклониться от последовательности развития событий и остановиться на настроении крестьянства Приморской губернии в этот период.

Захват власти адмиралом Колчаком, объявление им мобилизации населения для усиления белогвардейского фронта против Советской России, появление прямой и неприкрытой опасности буржуазно-помещичьей реставрации, идея которой уже успела целиком пропитать белую армию и «правительственный» аппарат, вплотную ставили крестьянство, за исключением лишь кулацкой верхушки, перед вопросом о необходимости защиты своих элементарных политических прав. Крестьянство чувствовало, что дальше оставаться пассивным зрителем в политических событиях ему нельзя, что пробил час, когда оно должно взяться за оружие. Выступление «союзных государств» (интервенция) вместе с контрреволюцией порождало опасность полной или частичной аннексии Дальнего Востока, издавна лакомого «кусочка» для империализма, что в свою очередь вызывало в крестьянстве национальное чувство, стремление бороться за территориальную независимость Дальнего Востока. Словом, назрели такие условия, когда подавляющая масса крестьянства должна была поддержать восстание. Вопрос мог возникнуть только о том, под чьим руководством и под какими лозунгами эта борьба должна происходить. Та часть деревенской бедноты, которая давно уже решительно и бесповоротно связала свою политическую борьбу с пролетариатом, при данной обстановке еще сильнее, крепче почувствовала необходимость совместных, согласованных с ним действий, подчинив себя наиболее надежному и последовательному руководству рабочего класса.

Кулаки работали в свою очередь: зажиточных крестьян, которые еще в значительной своей части жили иллюзиями Учредительного собрания, они всеми мерами старались удержать от большевистского влияния и использовать на защиту «национального дела» против советов.

Сучанские крестьяне, находившиеся в менее выгодных экономических условиях по сравнению с такими уездами, как Никольско-уссурийский, и вынужденные в силу этого часто уходить на заработки в город, на железную дорогу или в каменноугольные рудники, были более связаны с рабочими и потому отличались наибольшей революционностью и сознательностью. Сучанцы явились наиболее решительными выразителями настроения бедняцкого крестьянства, когда первыми выступили на борьбу за советы. Влияние пролетарских настроений здесь было предопределено самой хозяйственной обстановкой, связью с рудниками и фабрично-заводскими предприятиями, сконцентрированными в южной части Приморья.

Другие уезды, чисто крестьянские или наиболее зажиточные, обеспеченные землей и угодьями, отображали в этот момент все шатания и слабость идеологии мелкособственнического крестьянства. Так, если Сучанский район, сохранивший в целости власть советов, несмотря на перевороты и господство реакции в городе, теперь выступил на борьбу за советскую власть, то пробуждение активности Никольско-уссурийского уезда происходило под знаком полной неясности в политических требованиях крестьянства: шатание, безыдейность и, в худшем случае, даже открытое выступление за Учредительное собрание, т. е. подпадение под прямое влияние кулаков и эсеров, — вот что наблюдалось здесь. И поэтому Никольско-уссурийский уезд был крайне неорганизован, раздроблен и служил объектом всякого рода эсеровских интриг и авантюр в 1918 г., в период существования советской власти, тогда как Сучанский район всякий раз выступал единым организованным фронтом, а когда восторжествовала реакция, он создал свою в полной мере независимую от контр-революции «Сучанскую республику советов», знамя которой донес незапятнанным до окончательной победы.

Наиболее ярким показателем этих двух оттенков крестьянских настроений являются следующие два документа, которые были опубликованы несколько позднее рассматриваемого периода, но тем не менее дают представление и о данном моменте. Мы помещаем здесь эти интересные документы в нетронутом виде, без всяких поправок. Первый из них принадлежит сучанским партизанам и, являясь косвенным ответом на провокационную агитацию меньшевиков и эсеров против восстания на Сучане, обращен к рабочим Владивостока, среди которых велась указанная меньшевистско-эсеровская агитация.

ВОЗЗВАНИЕ

к рабочим города Владивостока.

Товарищи рабочие!

Охвативший в городах и селах все живое, честное из трудящихся пожар восстания угнетенных масс начался на Сучане как бы от вспышки маленькой спички. Это революционное пламя, сметающее на своем пути прошлый, вчерашний мир, захватило и крестьянство. В крестьянстве жил, воспитывался и рос революционный дух веками угнетения со стороны помещиков и капиталистов.

В первый период революции крестьянство как будто спало. Теперь оно стало задыхаться в душной атмосфере реакции, когда их стали вербовать в контрреволюционную армию и посылать на фронт против их же братьев крестьян и рабочих, крестьяне восстали. Однако крестьянство восстало не только потому, что забирают у него последнюю лошадь, а главным образом в силу того, что оно решило активно, с оружием в руках, завоевать себе свободу, жертвуя всем, даже своей жизнью, добиваться власти, отвечающей требованиям трудового народа, власти советов. Наши враги, провокаторы, стараются доказать вам, что теперешнее восстание крестьян уляжется, как только уйдут из деревни карательные отряды. Ложь! Не верьте этому, товарищи рабочие! Эти темные элементы стремятся создать недоверие к нам, к нашему восстанию, у пролетарских масс. Мы поклялись не складывать оружие до тех пор, пока не завоюем окончательно свои политические позиции, пока на-голову не разобьем вражеской армии. Имевшие место в деревнях расстрелы, издевательства, грабежи и насилия со стороны карательных отрядов нас не устрашат. Мы или все до одного погибнем или добьемся свободы. Рабочие Сучанского рудника нас поняли, они не поддались гнусной провокации, они образовывают с нами вместе боевые революционные отряды. Мы, крестьяне, обращаемся к вам с горячим призывом: сливайтесь в один общий поток народного возмущения, идите с нами на кровавый бой с насильниками. Раньше доверчивое крестьянство, верившее в красивые слова прихвостней буржуазии, не все шло с вами; многие из них не сознавали великой силы рабоче-крестьянского социалистического движения. Теперь все, как один, старики и молодые слились с сучанскими рабочими в одну братскую семью и ждут, когда придет момент строгой расправы с их поработителями.

Товарищи, мы обращаем на вас все наши взоры. Вы должны тоже восстать. Крестьяне сейчас заявляют вам, товарищи, что никто никогда из них в солдаты не пойдет и ничего для вражеской армии не даст. Мы дезорганизовываем тыл сибирской армии, оставляем колчаковский фронт, следовательно помогаем советской власти расправиться с своими врагами. Крестьяне объявили беспощадный террор всем предателям, провокаторам, кулакам и буржуям. Крестьяне ведут бой с карательными отрядами, поражают их, и, сколько бы реакционеры в своих газетах ни умолчаливали об этом, ни провоцировали нас, крестьяне не замолкнут.

Товарищи рабочие! К нам, в нашу армию! В бой за революцию рабочих и крестьян! Да здравствует всемирное восстание! Да здравствует братский союз рабочих и крестьян! Смерть паразитам и врагам трудящихся! За власть советов!

Штаб революционных партизанских отрядов Сучанской долины.

Крестьяне Сучанской долины.

2 февраля

1919 г.

Второй документ принадлежит «крестьянско-рабочей армии» Никольско-уссурийского уезда, которая стала образовываться из крестьян после того, как сучанское восстание получило наибольшее распространение, и относится к тому периоду, когда революционный Сучан еще не взял под свое руководство эту «крестьянско-рабочую армию». Мы его тоже помещаем без редакционных поправок:

Всем, всем, всем.

Ивановская, Анучинская, Черниговская, Сысоевская и Яковлевская волости, протестуя против зверского выколачивания непосильных податей и без согласия Учредительного собрания набора новобранцев для ведения партийной борьбы и насилия, производимого карательными отрядами над мирным населением, вплоть до бесцельного уничтожения огнем имущества, истязания, расстрелов мужчин, женщин и детей, вплоть до грабежа иностранных подданных, представителями русского правительства в Сибири и на Дальнем Востоке (колчаковского правительства — И. Т.), заявляют, что такая политика вынудила крестьянское население взяться за оружие для отстаивания своей жизни и своих семей, а также для защиты благосостояния иностранцев, и образовать вооруженную армию. Мы обращаемся к мирному населению и иностранцам, имеющим интересы в районе охваченных волостей, с призывом мирно продолжать свой труд. Мы гарантируем всем как личную безопасность, так и безопасность имущества. Обращаясь ко всему населению области и представителям иностранных консульств дружественных нам держав с просьбой не верить наветам и вымыслам наших врагов, распространяемых против восставшего народа, в случае сомнений в искренности наших заявлений мы просим выслать своих представителей и представителей от населения, которое еще не взялось за оружие, и убедиться в истинном положении дела.

Этим представителям мы гарантируем беспрепятственный и безопасный пропуск через фронт и удобный способ передвижения внутрь нашего района. Все люди — все хотят жить! Для защиты своей жизни мы и взялись за ружье. Таков наш лозунг.

Революционный штаб Крестьянско-рабочей армии Никольско-уссурийского уезда.

Март 1919 г.

В этих двух документах две тенденции в крестьянском движении представлены наиболее ярко. Тенденция первая — борьба за социалистическую революцию и вторая — типично мелкобуржуазная, болтающаяся между революцией и контр-революцией.

Однако, несмотря на весь этот идейный разброд, — который, по нашему мнению, проистекал оттого, что партизанское движение еще не окрепло и не было еще достаточно сильного руководящего центра, способного охватить восстание, в значительной степени находившееся во власти стихии, — дело наше с каждым днем все более укреплялось. 14 января мы получили информацию от товарищей Иванова и других из Цемухинского района о том, что они успешно ведут формирование партизанских отрядов с целью возможно скорее двинуться к нам на поддержку. Из Никольского уезда к нам приехали через тайгу крестьяне с просьбой выслать руководителей для организации там восстания; из Сучанских каменноугольных копей и с железной дороги стали партиями прибывать рабочие и — что отраднее всего — многие из них со своими винтовками и патронами, что облегчало нам снабжение оружием остальных товарищей. Тов. Мартынов со свойственными ему энергией и добросовестностью ночи и дни просиживал за перепиской с своими друзьями-шахтерами, призывая их бросать работу и итти в отряды. В результате у нас образовалось довольно сильное и спаянное пролетарское ядро, опираясь на которое легко можно было преодолевать недисциплинированность и разброд в партизанских отрядах. Сучанские шахтеры, сыгравшие потом в движении наиболее славную роль, в этот период облегчили нам также подбор командиров, большинство командных должностей скоро были заняты ими, и этим как бы закреплялось пролетарское руководство партизанской борьбой. Многие из этих командиров, — как Сергеев, Шурыгин, Гусев и другие, — могли показать пример не одному профессиональному вояке из белых офицеров. Только с этого времени начинает складываться прочная партизанская организация в нашем районе.

Впрочем не все шло гладко. В конце января мы получили сведения, что в Никольско-уссурийском уезде в дер. Варваровке арестована крестьянами группа наших агитаторов во главе с Корнеем Гурзо, которые были «заподозрены» в большевизме. Любопытное дело: крестьяне начинают готовиться к восстанию, просят у нас руководителей, а когда мы высылаем 17 человек своих партизан, их арестовывают и намереваются выдать «властям», т. е. отдать на съедение озверевшей белогвардейщине. Немедленно мы послали крестьянам Варваровки ультимативное требование освободить наших товарищей. Мы им объясняли, что восстание на Сучане есть как раз большевистское восстание и что, если они не освободят партизан, мы примем такие меры, от которых им не поздоровится. В результате наши товарищи были освобождены. После оказалось, что кулацкая в значительной своей части деревня Варваровка, затем староверская деревня Виноградова и еще две-три объявили «двум борющимся сторонам», т. е. нам и белым, что они отказываются от поддержки кого бы то ни было в «братоубийственной борьбе» и объявляют себя «нейтральной стороной», а для того, чтобы этот нейтралитет не был нарушен ни одной из сторон, они просили «союзное командование» взять их под свою защиту. Это был тот самый «нейтралитет», которым кулак наивно пытался прикрыть свою контрреволюционность и в силу которого, как это вообще часто бывало в истории гражданских войн, «нейтральным» достаточно доставалось от обеих сторон.

Зато из Цемухинского района мы получали все более и более отрадные сведения: организация партизанских отрядов проходила там успешно и при всеобщем сочувствии крестьянства.

Мы начали готовиться к наступлению на ген. Смирнова, который в это время так растерялся при виде разворачивающейся картины восстания, что не выходил никуда из Казанки, каждую минуту ожидая набега партизан. К тому же в его отряде стало «неспокойно». Карательный отряд, как и вся «армия» Колчака, в то время представлял сброд самых различных элементов как социальных, так и национальных. Тут на-ряду с родовитым офицером-дворянином можно было встретить и хунхуза-китайца, и босяка, и гимназиста, и студента, и т. д. Хунхузы составляли значительную часть отряда Смирнова — около половины. Вся эта банда довольно высоко оплачивалась, чем только и поддерживался ее «боевой дух». Наемная система армии порождала своеобразный «демократизм» у защитников «национального дела», который характеризовался тем, что при военных операциях последнее слово сплошь и рядом оставалось за хунхузами: достаточно было задержать выплату им жалованья, как хунхузы устраивали «забастовку» и отказывались подчиняться приказу командира. Однажды был такой случай. Смирнов со своим карательным отрядом, направляясь из Казанки во Фроловку, должен был перейти реку Сицу, на которой провалился лед от тяжести батареи, и орудия пришлось вытаскивать людям на себе. Китайцы-хунхузы, не получившие своевременно жалованья, отказались от этой работы, заявляя, что они не будут больше подчиняться офицерам, если генерал не выплатит немедленно денег. Смирнову пришлось выполнить требование «забастовщиков», после чего орудия были вытащены из реки и отряд смог продолжать свой путь. Не бо?льшая в отряде, белогвардейцев была в то время и «идеологическая спайка». Меньшинство, т. е. офицерский элемент и «золотая молодежь», жило бешеной ненавистью к большевикам и все свои упования строило на том, что диктатура Колчака, «сильная власть», сможет организовать в достаточной степени сильное контр-революционное движение, чтобы реставрировать царский режим. За ними боязливо плелись либеральная буржуазия и интеллигенция, тая мысль внести «соответствующие коррективы» в тот общественно-политический строй, который должен возникнуть взамен колчаковской диктатуры после победы над советской властью. Силу всему этому реакционному движению придавали пассивность, колебания крестьянства и контр-революционность его верхушечной части. Любопытно между прочим, как понимали свою высокую миссию хунхузы. На вопрос крестьян, чего они добиваются, за что воюют, эти «бравые солдаты» на ломаном русском языке отвечали: «борсука ломайла учредилка, наша хочу починяй учредилка». В карательные отряды белогвардейское правительство старалось посылать прежде всего этот сброд «починщиков учредилки»; поэтому немудрено, что ген. Смирнов потерял спокойствие и твердость духа, когда партизаны стали организационно и численно расти, завоевывая с каждым днем все больше и больше сочувствие среди рабочих и крестьянства.