Перед Аустерлицем

Перед Аустерлицем

Теперь стоит вернуться к главному противостоянию, где решалась судьба наполеоновской империи и третьей коалиции. Соединенные войска Кутузова продолжили отступление и расположились в позиции у г. Ольшаны. Русский главнокомандующий был не прочь по возможности продлить кампанию и ударить наверняка, собрав в кулак все возможные силы. Выжидание на тот момент было самым предпочтительным и рациональным способом действий. На подходе находился корпус И.Н. Эссена и корпус Л.Л. Беннигсена. А в идеале лучше всего было дождаться вступления Пруссии в войну и прибытия армии эрцгерцога Карла. Противник был серьезный, которым нельзя пренебрегать. Кутузов до этого на практике убедился в этом, постоянно разрушая смелые и неординарные замыслы Наполеона, также хорошо осознавая определенные слабости русских войск в сравнении с французскими. Вероятно, он, не будь при нем монарших особ, продолжил бы и далее отступление, поскольку хорошо понимал, что такой оборот событий не очень понравится Наполеону. Ведь на войне даже тогда главный принцип гласил: «Делать противное тому, чего неприятель желает».

Французский полководец также в полной мере почувствовал утомление своих войск и дал им кратковременный отдых. Его солдаты крайне нуждались в передышке после 50?дневной гонки за противником. Потом впервые за всю кампанию Великая армия уступала в численности войскам противника, а от армии в ближайшем будущем зависела окончательная победа. Одновременно он занялся устройством новой коммуникационной линии от г. Брюнна на Иглау и далее через Богемию на Рейн (хотя полностью сохранялись и коммуникации с Веной). Фактор времени подстегивал Наполеона, все рассчитав, он надеялся не дать сконцентрировать воедино силы союзников (особенно не допустить вступления Пруссии в войну), расправиться со своими противниками поодиночке, в первую очередь с русской армией, представлявшей сердцевину сил коалиции на континенте, причем с армией, уже доказавшей, что она может успешно противостоять французам. А французский император очень желал навязать русским генеральную битву, которая бы решила исход кампании.

Кутузов, несмотря на то что к нему 13(25) ноября подошла русская гвардия и силы его возросли, предложил остаться на ольшанской позиции или начать отступление к Карпатам, в случае продолжения наступательных действий со стороны Наполеона (что было маловероятно). В русском лагере делались и другие предложения в подобном роде. Генерал П.К. Сухтелен, управляющий свитой по квартирмейстерской части и состоявший при императоре, высказывался за начало движения в Венгрию на соединение с армией эрцгерцога Карла и формировавшимся венгерским ополчением, а генерал А.Ф. Ланжерон ратовал за движение в Богемию на соединение с корпусом эрцгерцога Фердинанда, а также подходившими русскими корпусами из Силезии, что должно было ускорить вступление Пруссии в войну против Наполеона. Против последнего предложения выступали австрийцы, так как опасались восстания поляков в Галиции, оставленной без прикрытия и без войск (50) .

При любом раскладе предложенные варианты имели под собой реальные основания, но предпочтение было отдано мнению молодых и горячих генерал?адъютантов, рвавшихся в бой и рьяно выступавших за немедленное наступление. Дело в том, что над Кутузовым уже стояли два не вполне компетентных в военном деле «дядьки», приехавшие к его армии, два монарха – австрийский, обездоленный и жаждавший вернуть захваченное Наполеоном, и молодой царь, первый из русских императоров после Петра I, самолично прибывший на театр военных действий. Собственно, поводом для различных предложений послужил чувствительный недостаток продовольствия для войск из?за нераспорядительности австрийцев (никто не мог ранее предполагать, что главные силы союзников вынуждены будут остановиться в этом районе). Голод породил многочисленные факты мародерства, наблюдался откровенный грабеж деревень ненакормленными солдатами, от чего в первую очередь очень страдало местное население, а привыкшие к порядку австрийские гражданские власти проявляли откровенное неудовольствие. Но явившийся за военной славой и полностью уверенный в предстоящей победе Александр I не хотел ждать, его активно поддержали австрийцы и свои молодые и нетерпеливые генерал?адъютанты. Его свита не только единодушно высказалась за наступление, но и создала в Главной квартире атмосферу наступательного духа. Русская армия была обречена на самое наихудшее командование – командование двора. Кутузову ничего не оставалось делать, как подчиниться. Он был не только опытным и хитрым полководцем, но и гибким царедворцем, только что недавно находившимся в полуопале и свыше трех лет руководившим не войсками, а запутанным в долгах хозяйством в своих имениях. На тот момент у убеленного сединами полководца не было «кредита доверия» при дворе, да и настаивать на своем у него не хватило гражданской смелости. Как человек старой закалки ХVIII столетия спорить с самодержцем всероссийским он не мог по определению, как?никак, ведь он был «слуга царю», а Александр I его сюзереном. Но момент этот стоит зафиксировать особо – Кутузов потерял фактическую власть над армией.

На первую позицию вышел Александр I и его советники, особенно генерал?квартирмейстер австриец Ф. Вейротер, о котором очень высокого мнения были оба императора. Он имел самолюбивый характер и даже в австрийской армии заслужил не вполне лестную репутацию типичного выскочки. Вейротер, сторонник теории «облического порядка» (этой теории приписывали все победы Фридриха Великого, разбивавшего в сражении один из флангов противника), смог найти влиятельных союзников в царском окружении (молодежь с эполетами) и убедить Александра I, что у него есть потрясающий план, с помощью которого Наполеон потерпит поражение. Суть его состояла в большом маневре в обход Великой армии с целью отрезать ее от венской дороги, прижать к Силезии, лишить коммуникационных линий, а затем окончательно разгромить. Эти идеи оказались весьма соблазнительными для союзных монархов. Конечно, против партии «наступления» выступали не только русские генералы, но и часть австрийского генералитета, в частности, К. Шварценберг и И. Лихтенштейн. Правда, все было напрасно, мнение молодого русского императора являлось решающим. В результате 12(24) ноября Военный совет постановил наступать, и 14(26) ноября армия двинулась в направлении на Брюнн. Союзники пошли на встречу с противником, послушались голоса неопытной и нетерпеливой военной молодежи и решились на неоправданный риск. Любой многоопытный военачальник (уж Кутузов – так точно) должен понять в такой ситуации, что успех против такого искушенного победами полководца, как Наполеон, да еще с армией, составленной из ветеранов, за плечами которых имелся не один десяток звучных побед, был бы не просто проблематичным, а и весьма сомнителен.

Этого как раз и ожидал французский император, надеявшийся в решительном столкновении поставить победную точку в кампании, рассчитывая в первую очередь на ошибки противника. Мало того, он искусственно имитировал слабость собственных сил и свою боязнь генерального сражения. Причем сделал вид, что вынужден отступить, провоцируя наступление союзников. 16(28) ноября под Вишау русский авангард с ходу атаковал слабую французскую гусарскую бригаду генерала А.Ф.Ш. Трейяра (выполняла роль приманки) и выбил ее из города. По словам командующего авангардом князя Багратиона, «везде неприятель поспешно сам собою превращался в бегство» (51) . Причем было захвачено более сотни пленных. Это было расценено ближайшим окружением Александра I как признак слабости, нерешительности и бессилия Наполеона. Да и сам российский император присутствовал при бое, а после решил объехать поле сражения, впервые увидев тела убитых во время боевых действий. Этот легкий успех под Вишау окончательно вскружил молодые головы в царском окружении, после чего решение о генеральном сражении стало окончательным.

Масла в этот наступательный порыв молодых генерал?адъютантов российского императора подлили две поездки посланца французского императора генерала р. Савари в главную квартиру союзной армии (с предложением о перемирии и личной встрече Наполеона с Александром I). Его появления и высказанные им предложения воспринимали как боязнь и неуверенность Наполеона в своих силах. Российский император также направил к Наполеону своего генерал?адъютанта князя П.П. Долгорукого, который считался лидером «русской партии» в военных кругах и одним из главных сторонников наступления. Это знаменитая встреча в том или ином виде описана почти всеми историками как достоверный «анекдот». И на самом деле, самонадеянный Долгорукий вел себя настолько надменно и вызывающе по отношению к «маленькому человечку, очень грязному и чрезвычайно смешно одетому» (в котором не сразу признал французского императора) и выдвинул такие требования, что прикинувшийся смиренной «овечкой» Наполеон, позднее вспоминая о беседе с этим высокомерным «ветреником» и «шалопаем», рассказывал с улыбкой, что русский посланец «разговаривал с ним, как с боярином, с которого сейчас снимут шубу и сошлют в Сибирь». Откровенное притворство, показной страх и колебание также было воспринято как свидетельство безнадежной ситуации французской армии. Долгорукий доложил, что Наполеон боится русских и «довольно нашего авангарда, чтобы его разбить».

Самое парадоксальное, что после событий под Вишау прямого наступления на французов не последовало. Случись такое, это наверно стало бы благом для союзников. Но 17 (29) ноября русско?австрийская армия вместо того, чтобы прямо двинуться и атаковать неприятеля (до него оставалось 20 верст, т. е. один переход), свернула с большой дороги на Ольмюц и двинулась влево в обход Брюнна с целью отрезать французов от коммуникационной линии на Вену. И целых три дня продвигалась, утопая в грязи поздней осенью, без продовольствия, проделав не более 40 верст по дурным проселочным дорогам, но кое?как вышла к Аустерлицу. Эти невероятные и путаные маршруты для колонн и распоряжения для маршей были составлены австрийцем Вейротером. При этом, добавим, царила явная бестолковщина и постоянная путаница из?за перетасовки полков из одной колонны в другую, что дало повод русскому командному составу не только для обоснованного недовольства, но и для обвинений в измене австрийского генерал?квартирмейстера. Об этом свидетельствуют многие русские мемуаристы. Вот как, например, оценивал эти трехдневные события А.П. Ермолов в своих воспоминаниях: «Расположение движений поручено было австрийскому генерал?квартирмейстеру Вейнроту (так автор назвал Вейротера. – В.Б. ). Мы делали небольшие марши, но таким непонятным образом были они расположены, что редко оканчивали мы их скорее десяти или двенадцати часов, ибо все колонны непременно одна другую перерезывали и даже не по одному разу, и которая?нибудь напрасно теряла время в ожиданиях» (52) . Можно также только согласиться с мнением военного теоретика Г.А. Леера, что, достигнув Аустерлица, «армия союзников вовсе не обошла правого фланга Наполеона, а только сосредоточила главную массу войск против этого фланга. Цели же обхода последнего предполагалось достичь в день сражения» (53) .

Кроме того, именно эти три потерянных дня дали возможность Наполеону хорошо подготовиться к достойной встрече, в первую очередь подтянуть к Брюнну два корпуса (более 20 тыс. человек), приказав их командирам Даву и Бернадотту, не теряя времени, идти форсированным маршем на соединение к главным силам. Причем дивизии Даву прибыли из?под Вены только?только к началу сражения. В результате численность французских войск увеличилась до 75 тыс. человек, армия же Кутузова лишь незначительно превосходила эти силы, насчитывая до 85 тыс. русских и австрийцев.

В историческом прошлом мы можем встретить и проследить идеальные сочетания двусторонних событий, которые развертывались параллельно на встречных курсах и также параллельно шли к логическому окончанию. Это относится и к конечному результату Аустерлицкой битвы. Причем, стоит отметить, что каждый из противников был уверен в грядущей победе. Правда у каждой из сторон были для этого свои основания, а данное обстоятельство только добавляет дополнительную интригу в описаниях историков. Вообще в литературе бытует мнение, что Наполеон еще задолго до генеральной баталии заблаговременно подобрал для нее место, а заодно с этим разработал план, ставший затем после реализации образцовым и классическим для всех наполеоновских сражений. В данном случае стоит усомниться в подобной прозорливости, тем более что французский полководец известен в первую очередь как изобретательный мастер мгновенных импровизаций, умевший лишь по действиям противной стороны предугадывать обстановку и быстро комбинировать на полях сражений. Да и вряд ли он мог предвидеть, что все сложится так, как произошло на самом деле, и на том самом месте, поскольку положение сторон постоянно изменялось, а ситуация могла развиваться по другому сценарию. На войне каждодневно один ум всегда соревнуется с другим. И в этом умственном соревновании полководцев даже при равных силах победа зависела от удачных ходов и неожиданных решений, как раз тем, чем прославился Наполеон.

Умение добиваться военного успеха напрямую было связано с искусством почти мгновенного расчета. Наполеон же, как внимательный и опытный шахматист, безусловно, рассчитывал свои возможные ходы и почти молниеносно реагировал на все действия своего противника, а вот противник допустил ряд явных оплошностей и грубых ошибок. При этом французский полководец постарался проникнуть в мысли своего противника – ставил себя на его место, учитывал его психологию, и это ему во многом удалось. Удалось заметить до очевидности простую комбинацию, которая могла вовлечь противника в явный грубый просчет или сбить с толку. При этом он проявил завидное терпение, заманивая русских в ловушку. Конечно, трудно заглянуть или проникнуть в тогдашние мысли Наполеона, как и любого человека (наивно пытаться вынести безапелляционный приговор путем постижения светом «научного разума» непроглядной бездны), но ясно, что от момента рождения и развития его замысла до его конечной реализации отделяло большое расстояние. Хотя возможно, что французский полководец задолго до всем известного события наметил удобную для него позицию под Аустерлицем, но окончательно выбрал место генерального сражения все же случай или стечение обстоятельств. Случай же, как известно, играет на войне очень большую роль.

Как свидетельствуют источники, приведенные в монографии О.В. Соколова, Наполеон по генеральной диспозиции, подписанной им вечером 19 ноября (1 декабря) 1805 г., т. е. буквально накануне сражения, намеревался нанести главный удар не в центре (как имело место), а по северному флангу войск Кутузова и соответственно этому были сконцентрированы его силы (54) . Он сознательно отдал союзникам Праценское плато (доминирующую над всей равниной возвышенность в центре позиции) и первоначально решил, по?видимому, нанести удар в направлении правого фланга противника, чтобы сбить его с дороги Брюнн – Ольмиц, разорвать коммуникации, лишить связи с тылом и затем попытаться окружить его войска в районе Праценской высоты или же заставить отступать в любом направлении на юг или запад, что поставило бы армию Кутузова в почти катастрофическое положение. Лишь передвижения русских войск ночью 20 ноября (2 декабря) заставили Наполеона устными распоряжениями изменить дислокацию своих войск и направить на свой правый фланг часть сил для противодействия русским.

Замысел же союзников являл полную противоположность наполеоновскому, но был более легковесным. Об этом можно судить по диспозиции, разработанной генералом Вейротером и утвержденной Александром I. Вейротер исходил из того, что французы, имея в строю всего 40–50 тыс. человек, будут оставаться абсолютно пассивными и полностью предоставят инициативу союзникам. Поэтому предполагалось, что войска П.И. Багратиона и И. Лихтенштейна на правом фланге скуют силы Наполеона, а основной удар нанесут четыре колонны (55 тыс. человек) с Праценских высот против левого фланга в районе Кобельниц – Сокольниц – Тельниц, а затем эти четыре колонны начнут согласованное движение в северном направлении в район Беллавиц – Шпаниц. Русская гвардия же оставалась в качестве резерва. В диспозиции ничего не говорилось о целях, к которым должна стремиться армия в случае развития успеха, лишь только можно предположить, что войска четырех колонн после выполнения первой задачи совершат десятиверстное обходное движение (конечно, соблюдая при этом равнение на головы колонн), зайдут во фланг неприятельской позиции и перережут Наполеону дорогу на Брюнн (заодно и на Вену), даже в одной из копий содержалась оговорка «о преследовании неприятеля в горы», а при успешном завершении дня Главная квартира должна была расположиться за г. Брюнном (55) . То есть все?таки предполагалось поражение Великой армии (только до какой степени?). Парадоксален другой факт – армия Кутузова действовала в центре союзной Австрийской империи, но у командования не имелось каких?либо достоверных ни агентурных, ни разведывательных сведений о Великой армии, а о замыслах противника судил крайне самоуверенный выскочка Вейротер, уже составлявший диспозиции сражений при Арколе и Гогенлиндене, т. е. для дел, с треском уже проигранных австрийцами. Военному человеку это очень сложно понять с точки зрения логики. Факт предательства или злого умысла со стороны Вейротера не находит подтверждения в источниках. Хотя абсолютно непонятно, как он вырвался на первые роли, как такому схоласту во многом доверили судьбу армии или почему военачальники (опытных людей все же было много и среди русских и австрийских генералов) не смогли ограничить его влияние. Можно лишь с большим трудом попытаться объяснить сложившуюся ситуацию политическими, придворными и карьерными моментами, ведущими свое начало как от русского, так и от австрийского дворов.

Вызывает особый интерес – каким образом эта диспозиция была доведена до начальствующего состава союзных войск! Высшие военачальники были собраны непосредственно перед сражением у Кутузова, примерно в два часа ночи 20 ноября (2 декабря). Вейротер зачитал русским генералам (Ф.Ф. Буксгевдену, Д.С. Дохтурову, М.А. Милорадовичу, И.Я. Пржибышевскому, А.Ф. Ланжерону, отсутствовал Багратион) диспозицию по?немецки. Правда, там находились и австрийские генералы. Если же рассматривать русских военачальников, то только Буксгевден являлся прибалтийским немцем, но, если верить мемуарам Ланжерона, а это один из немногих источников об этом совещании высшего состава, вряд ли даже он понимал, о чем докладывал Вейротер, остальные тем более, так как для них немецкий язык не являлся родным. Кутузов, задремавший во время чтения, «совсем заснул», а проснувшись, около трех часов ночи отпустил генералов поспать. После чего диспозиция за ночь была переведена К.Ф. Толем на русский язык, размножена рукописным способом, а роздана русским генералам в ограниченном количестве экземпляров лишь к 6–8 часам утра (по разным источникам) в день сражения. Фактически, командный состав не имел времени не только осмыслить, но и ознакомиться с ее основными положениями, ведь начало движения колонн по диспозиции было назначено на 7 часов утра.

Излишне говорить о схоластичности этой малопонятной диспозиции, об этом уже не раз писали все историки, касавшиеся сражения. В сущности, это был в лучшем случае план проведения маневров, а не генерального сражения. Но поскольку он был одобрен Александром I, все русские генералы приняли его как данность, которую уже нельзя было оспорить. Лучше других, видимо, это понимал главнокомандующий, который и решил продемонстрировать крепкий сон вместо бесплодных возражений. В этом, по словам известного русского военного теоретика Г.А. Леера, «и выразилась вся его оппозиционность плану». Отметим, во время совещания был задан только один вопрос Ланжероном, как он сам написал в мемуарах. Для наглядности и чтобы не быть голословным, приведем большой абзац из его воспоминаний, касающийся процедуры этого совещания: «...пришел генерал Вейротер, развернул на большом столе огромную, очень точную и подробную карту окрестностей Брюнна и Аустерлица и прочел нам диспозицию возвышенным тоном и с самодовольным видом, обнаруживавшими внутреннее убеждение в своих заслугах и в нашей бездарности. Он походил на профессора, читающего лекцию молодым школьникам; может быть, мы были действительно школьниками, но зато он был далек от того, чтобы быть профессором. Кутузов, сидевший и наполовину дремавший, когда мы собирались, кончил тем, что перед нашим отъездом совсем заснул. Буксгевден слушал стоя и наверно ничего не понимал. Милорадович молчал. Прибышевский держался сзади, и только один Дохтуров внимательно рассматривал карту. Когда Вейротер кончил разглагольствовать, то один только я просил слова. Я сказал: «Ваше превосходительство, все это очень хорошо, но если неприятель откроет наше движение и атакует нас близ Працена, то что мы будем делать? Этот случай не предвиден». Он лишь отвечал: «вы знаете дерзость Бонапарта; если бы он мог нас атаковать, он сделал бы это сегодня». – «Значит, вы не считаете его сильным?» – «Много, если он имеет 40 000 человек». – «В таком случае он идет к погибели, ожидая атаки с нашей стороны; но я считаю его слишком искусным, чтобы быть столь неосторожным, потому что если, как вы этого хотите и этому верите, мы отрежем его от Вены, то у него останется только путь отступления через горы Богемии. Но я предполагаю у него другую идею: «Он погасил огни, слышен сильный шум из его лагеря». – «Это потому, что он отступает или меняет позицию и, даже предполагая, что займет позицию у Тураса, избавляет нас от большого труда, и диспозиция остается та же» (56) . В последних словах Вейротер озвучил опасения сторонников партии «наступления», что Наполеон может сняться с позиций и отступить, поскольку во французском лагере перед полночью стали зажигаться большое количество огней и раздавался мощный гул (это французские солдаты приветствовали своего императора). Но последователи Вейротера зря боялись, что противник отступит, напротив, французы готовились и жаждали на следующий день сразиться с русскими.

Самое главное, что по утвержденной диспозиции силы союзников дополнительно растягивались на левом фланге, ослабляя середину расположения (там практически не оставалось войск) и абсолютно игнорируя возможность нанесения противником контрудара именно в центре их позиции, т. е. в месте, оказавшемся весьма уязвимом для возможного прорыва. В данном случае уместно привести замечания Ланжерона на диспозицию Вейротера: «Простого взгляда на карту и одного изложения диспозиции достаточно, чтобы каждый военный мог судить, насколько она была неосуществима и даже нелепа, имея противниками искусного полководца и его опытных помощников, умеющих маневрировать, как это следует на войне, а не на параде; противника, численно равного и сосредоточенного, нельзя растягивать фронт почти на восемь верст (два французских лье) от левого фланга до правого, не рискуя быть повсюду прорванным, что в действительности и случилось» (57) .

Конечно, можно предположить, если бы не противостоял русским генералам в 1805 г. Наполеон (а диспозицию нашим войскам составлял не австриец Вейротер), то, возможно, была бы совсем другая история и иной исход событий. Но, увы, в 1805 г. жил и действовал Наполеон. И он не собирался отступать и даже отсиживаться в обороне, это было ему абсолютно несвойственно, что он и доказал во время сражения. Стоит упомянуть, что как раз когда русские генералы в три часа ночи разъехались, чтобы хоть немного поспать, Наполеона разбудили, он отправился на аванпосты и тогда принял последние и очень важные коррективы в свой план действий, в частности усилил войска на своем правом фланге, против которого русские собирались нанести главный удар.