ПОСЛЕ ПУТЧА
ПОСЛЕ ПУТЧА
Запрещенные газеты продираются сквозь заслоны
Уже 21 августа 1991 года, преодолевая гэкачепистский запрет, стали выходить закрытые мятежниками газеты. Понятно, что единственная их тема – путч.
«Российская газета», в своем «чрезвычайном выпуске», хоть и запоздало, печатает обращение Ельцина, Силаева и Хасбулатова «К гражданам России!» от 19 августа. Помещает указы Ельцина, приказы только что назначенного министра обороны РСФСР Кобеца – не допускать выполнения любых решений и распоряжений ГКЧП, отменить введение комендантского часа в Москве.
Газета вышла в сокращенном объеме, отпечатана где-то в Волгограде каким-то кустарным способом (кажется, опять-таки в виде листовок). Редакция просит читателей извинить за то, что не может сообщить, когда выйдет следующий номер.
Во втором спецвыпуске, вышедшем позже в этот же день, уже сообщается о гибели троих ребят на Садовом кольце, дается другая новая информация о путче и сопротивлении ему. На этот раз читателей уведомляют, что следующий номер выйдет 23-го уже «в типографском» исполнении (видимо, издание печатается в «полевых условиях» – корректоры не читают текст).
Ленинградский «Час пик» (экстренный выпуск), рассказывает, как была предотвращена попытка распространить гэкачепистскую чуму на северную столицу.
В момент, когда газеты печатались, в редакциях и типографиях еще не знали, что путч фактически завершился, что ГКЧП больше нет.
Горбачев вышел из самолета «с перевернутым лицом»
Из Фороса Горбачев вернулся в ночь с 21 на 22 августа (его привезла «ельцинская» делегация – Руцкой, Силаев и др.) Вернулся «в другую страну» – это его собственные слова, которые он не однажды потом будет повторять. Но сам он другим, адекватным изменившейся стране, стал не сразу. Да и кто бы после пережитого мог легко попасть в прежнюю колею, а тем более нащупать новую, соответствующую изменившейся ситуации? Ельцин («Записки президента»):
«Поздно ночью во «Внуково-2» с трапа самолёта спустился Горбачёв, как кто-то написал, с «перевёрнутым» лицом, сошли с борта самолёта его родные. Я смотрел эти кадры по телевизору и думал: хотя Горбачёв был и остаётся моим политическим оппонентом, замечательно, когда у такой страшной истории такой хороший конец.
Но впереди был тяжелейший день манифестаций и похорон – невероятная толпа людей, протянувшаяся от Белого дома до Ваганькова, тяжёлая, давящая атмосфера и невыносимое чувство стыда за всех нас. Горбачёв не выдержал, ушёл, а я остался с почерневшими от горя матерями, я не мог уйти».
Хоронили троих героев новой России, погибших за ее Свободу, – Дмитрия Комаря, Владимира Усова и Илью Кричевского.
Ельцин отменяет так и не состоявшуюся всеобщую забастовку
22 августа Ельцин выступил по телевидению с новым, послепутчевым обращением к соотечественникам.
Он поблагодарил «трудовые коллективы, военнослужащих, всех граждан РСФСР за оказанную поддержку, солидарность в столь трудный для государства российского час».
В обращении подчеркивалось, что победа над путчистами – в первую очередь заслуга населения и руководства Российской Федерации. Это действительно было так, главную роль тут сыграла Россия.
– Именно благодаря поддержке всех слоев населения, – сказал Ельцин, – особенно молодежи, патриотически настроенных воинов Советской Армии, работников МВД РСФСР решительные действия руководства Российской Федерации обрели подлинную силу и обеспечили победу над политическими авантюристами, которые будут преданы суду.
По словам Ельцина, необходимость во всеобщей забастовке как средстве отпора путчистам, к которой он призвал несколько дней назад, миновала. Его новый призыв, обращенный к российским гражданам, – приступить «к созидательной работе, направленной на экономическое и социальное обновление России, укрепление ее независимости и могущества».
«Народ вдохнул воздух свободы, и этого у него уже никому не отнять»
22 августа только что вернувшийся из Фороса Горбачев тоже выступил по Центральному телевидению.
– Дорогие сограждане, – сказал он. – Я выступаю сейчас перед вами уже в тот момент, когда могу с полным основанием сказать – государственный переворот провалился. Заговорщики просчитались. Они недооценили главного – то, что народ за эти, пусть очень трудные, годы стал другим. Он вдохнул воздух свободы, и уже никому этого у него не отнять.
Горбачев поблагодарил «всех тех, кто, рискуя не только положением и личной свободой, но и часто жизнью, стал в первые шеренги защитников конституционного строя, защитников закона, прав человека».
– Прежде всего, я должен отметить выдающуюся роль Президента России Бориса Николаевича Ельцина, который стал в центре сопротивления заговору и диктатуре…
Эти слова благодарности Ельцину Горбачев еще не раз повторит в дальнейшем.
По словам Горбачева, «надо сплоченнее и быстрее идти по пути радикальных реформ», быстрее – уже в новые сроки – подписать Союзный договор, принять новую союзную Конституцию, выборы союзного парламента и президента.
– Надо провести эту работу в установленные сроки, не затягивая, – сказал Горбачев, – поскольку затяжка переходного периода, как видим, опасна для демократических преобразований…
Увы, ничему этому уже не суждено было сбыться. С радикальными реформами Горбачев непростительно запоздал. Радикальные реформы будут проводиться уже без него.
Он по-прежнему ? за коммунизм
В тот же день, 22 августа, вечером Горбачев провел свою первую послепутчевую пресс-конференцию. Она опять-таки транслировалась по телевидению (всё происходило на глазах у всей страны). Хорошо было видно, что президент еще не совсем ориентируется в новой обстановке. Возможно, в какой-то мере этому поспособствовал его тогдашний пресс-секретарь Виталий Игнатенко, который вел пресс-конференцию. Он умудрился не дать слово ни одному из корреспондентов российских демократических газет, запрещенных хунтой, ? напрасно те тянули руки. Вопросы задавали в основном зарубежные журналисты. Впрочем, и сам Горбачев почему-то нахваливал главным образом зарубежную прессу. Российские демократические издания, в дни путча дружно выступившие в его защиту, хоть и получили от него скупую похвалу, но тут же ? дозу странной критики: дескать, чуть ли не из-за их непримиримой позиции заговорщики и вынуждены были пойти на этот самый заговор.
Однако самым примечательным было другое: как выяснилось, несмотря на драматические события последних дней и все пережитое им Горбачев, оказывается, остается верен коммунистическим идеям, коммунистической партии. Он лишь ? за реформирование КПСС. Отвечая на вопрос, как он относится к тому, что партию еще до путча покинул его близкий соратник Александр Яковлев, Горбачев сказал:
? Жалею, что уходят силы, которые должны внести свой вклад в то, чтобы реформировать партию. Вижу собственную роль в этом и не собираюсь сдавать позиции. Я на них останусь. Но не пойду ни на какие уступки в принципиальных вопросах. Они проявились в проекте новой программы КПСС. ДО КОНЦА БУДУ БОРОТЬСЯ ЗА ОБНОВЛЕНИЕ ПАРТИИ (выделено мной. ? О.М.)
Даже близкий сотрудник Горбачева, бывший член Политбюро Вадим Медведев отмечает в своих воспоминаниях, что в выступлении Горбачева, а особенно в ответах на вопросы, «проскальзывала неадекватность восприятия последних событий, необратимых перемен в стране, как будто после разгрома путча мы просто вернулись к доавгустовскому положению».
Тем, кто до сих пор уверяет, что Горбачев СОЗНАТЕЛЬНО старался разрушить коммунизм, коммунистическую партию, стоило бы, среди прочего, запомнить и процитированные выше слова Горбачева о том, что он будет «до конца» бороться за обновление, но не за ликвидацию компартии, за воплощение в жизнь ее «обновленной» программы, то есть по-прежнему ? за построение коммунизма. Да, Горбачев внес решающий вклад в устранение коммунизма и коммунистов с российской политической авансцены, но он не преследовал СОЗНАТЕЛЬНО такой цели ? это получилось само собой, стало логическим результатом его реформаторской деятельности.
Впрочем, те опрометчивые слова Горбачева, конечно, имели значение не только для истории, но и для его положения в тогдашнем политическом раскладе. Они не укрепили его положения. Человек, оказавшийся в заточении по воле своих недавних друзей ? коммунистических бонз ? и освобожденный благодаря всколыхнувшейся волне широкого демократического сопротивления, ? с кем он теперь? Выяснилось: по своим идеологическим установкам он, может, и придвинулся поближе к освободителям, но не очень отшатнулся и от своих тюремщиков. Более того, вполне уместно было подозрение, что он в состоянии возглавить хоть и не открытую ? в духе этого самого путча, ? но, тем не менее, достаточно серьезную борьбу сохраняющей свою силу коммунистической бюрократии против тех перемен, которые он ? это ясно, ? уже не будет возглавлять.
Тут, пожалуй, можно еще привести оценку, которую дал той горбачевской пресс-конференции, советник президента США Джорджа Буша Брент Скоукрофт:
«Горбачев и сам усугубил свои проблемы, предприняв неуклюжую попытку защитить коммунизм во время пресс-конференции после возвращения в Москву, продолжая утверждать, что коммунизм можно трансформировать в позитивную силу. Это выступление показало, как далек он был от действительности, и выявило его истинные идеологические пристрастия. Это были безошибочные признаки. Эра Горбачева закончилась».
Один из зарубежных корреспондентов спросил Горбачева, у кого сейчас больше власти ? у президента СССР или президента России. Что Горбачев мог ответить на это? Не мог же он ответить: у меня, у президента СССР, но и добровольно отдавать преимущество Ельцину он тоже, естественно, не хотел, хотя все, и он, Горбачев, в том числе, да, вероятно, и тот, кто спрашивал, об этом преимуществе догадывались. Оно было очевидно.
? Я так вопрос не ставлю, ? сказал Горбачев, ? мы делаем с Борисом Николаевичем в последние месяцы все для того, чтобы согласие, наше сотрудничество с ним стало постоянным фактором объединения всех демократических сил вместе со всеми республиками. Это показали и последние дни. Давайте думать об этом. Такую позицию кое-кто пытается взорвать, но нас уже закалила ситуация, мы знаем, кто есть кто на самом деле.
Действие «закалки», соединившей Горбачева и Ельцина в дни путча, оказалось недолгим. Оно еще ощущалось в течение некоторого времени после августовских событий, но по мере отдаления от них становилось все слабее и слабее…
То, что видел своими глазами
22-го утром в редакции «Литгазеты», где, напомню, я тогда работал, состоялось совещание двадцати девяти редакций. Говорили о том, что надо бы наладить выпуск какой-нибудь общей газеты или нескольких газет. Сообщали, у кого что есть, у кого бумага, у кого типография, у кого транспорт. Все было довольно бестолково. Я предложил, чтобы остались по одному представителю от каждой редакции. Не знаю, о чем они там говорили. В конце концов решили выпускать «Литературку» в виде листовок. На самом деле в свет вышло несколько номеров «Общей газеты», с участием лишь восьми изданий. Причем без участия «Литературки». Причина ее отсутствия, как полагаю (не особенно в это вникал), – трусливая позиция ее тогдашнего, недолгого, редактора Федора Бурлацкого, проявившаяся уже в самом начале путча. Говорят, когда кто-то из редактората позвонил ему утром 19-го – как быть, что делать (главный был в отпуске где-то на Юге)? – тот цинично ответил: «Не суетитесь под клиентом». Вскоре редакция, имея в виду эту его цинично-трусливую позицию, проголосовала за отстранение Бурлацкого от должности (в ту пору «трудовые коллективы» имели право назначать и снимать начальство).
А вообще с утра было еще довольно тревожно. Еще как бы действовал совершенно зверский указ коменданта Москвы генерала Калинина о том, что столица делится на 33 округа, запрещается то, запрещается это… Любого можно задерживать, обыскивать и т.д.
Первые признаки расслабления наступили, когда я узнал (около часа дня), что с утра ушел танк (или БМД) и десантники от издательства «Литературной газеты» на Цветном бульваре (редакция помещалась уже в другом месте в Костянском переулке). Меня это известие обрадовало еще и потому, что я мог теперь получить на Цветном зарплату. В ту безденежную пору – тоже немаловажное обстоятельство.
Где-то около четырех я был возле журфака МГУ. Манежную все еще окружало оцепление из военной техники. БТРы стояли также позади Манежа, возле метро «Библиотека имени Ленина». Однако, когда я вышел от декана факультета Ясена Николаевича Засурского, зеленые бронированные машины уже построились в колонну и стояли с включенными двигателями. Когда я дошел до метро, они двинулись прочь. Армия покидала столицу.
Слава тебе, Господи!!!Пронесло.
* * *
Путч нанес решающий, сокрушительный удар по советской империи. После этого удара у нее почти не осталось шансов оправиться.
Сразу же после выступления ГКЧП республики начали энергично покидать пределы Союза.
(Тут, правда, надо напомнить, что первой, задолго до путча, 11 марта 1990 года, о своей независимости объявила Литва, второй, 9 апреля 1991 года, ? Грузия).
20 августа независимость провозгласила Эстония, 21-го ? Латвия, 24-го ? Украина, 25-го ? Белоруссия.
Крючков раскаивается
Путчисты были арестованы. Одни, те, кто летал в Форос к Горбачеву и кого Горбачев не принял, – сразу после возвращения в Москву, другие – позже.
Сидючи в «Матросской тишине», главный организатор путча, его лидер, его «мотор» бывший председатель КГБ Крючков быстро «осознал», какое преступление он и его подельники совершили. Уже 24 августа он написал письмо Вадиму Бакатину, который сменил его на посту главы Лубянки:
«Уважаемый Вадим Викторович!
Обращаюсь к Вам как к Председателю Комитета госбезопасности СССР и через Вас… к коллективу КГБ со словами глубокого раскаяния и безмерного переживания по поводу трагических августовских событий в нашей стране и той роли, которую я сыграл в этом. Какими бы намерениями ни руководствовались организаторы государственного переворота, они совершили преступление…
Осознаю, что своими преступными действиями нанес огромный ущерб своей Отчизне… Комитет госбезопасности ввергнут по моей вине в сложнейшую и тяжелую ситуацию.
Мне сказали, что в КГБ СССР была Коллегия, которая осудила попытку государственного переворота и мои действия как Председателя КГБ. Какой бы острой ни была оценка моей деятельности, я полностью принимаю ее…»
Еще более поразительное письмо Крючков из своего заточения написал 25 августа Горбачеву:
«Уважаемый Михаил Сергеевич!Огромное чувство стыда ? тяжелого, давящего, неотступного ? терзает постоянно. Позвольте объяснить Вам буквально несколько моментов. Когда Вы были вне связи, я думал, как тяжело Вам, Раисе Максимовне, семье, и сам от этого приходил в ужас, в отчаяние. Какая все-таки жестокая штука эта политика! Будь она неладна. Хотя, конечно, виновата не она. 18 августа мы последний раз говорили с Вами по телефону. Вы не могли не почувствовать по моему голосу и содержанию разговора, что происходит что-то неладное. Я до сих пор уверен в этом. Короткие сообщения о Вашем пребывании в Крыму, переживаниях за страну, Вашей выдержке (а чего это стоило Вам) высвечивали Ваш образ. Я будто ощущаю Ваш взгляд. Тяжело вспоминать об этом. За эти боль и страдания в чисто человеческом плане прошу прощения. Я не могу рассчитывать на ответ или какой-то знак, но для меня само обращение к Вам уже стоит чего-то. Михаил Сергеевич! Когда все это задумывалось, то забота была одна ? как-то помочь стране. Что касается Вас, то никто не мыслил разрыва с Вами, надеялись найти основу сотрудничества и работы с Б.Н. Ельциным. Кстати, в отношении Б.Н. Ельцина и членов российского руководства никаких акций не проводилось. Это было исключено. В случае необходимости полагали провести временное задержание минимального числа лиц ? до 20 человек. Но к этому не прибегли, считали, что не было нужды. Было заявлено, что в случае начала противостояния с населением операции немедленно приостанавливаются. Никакого кровопролития. Трагический случай произошел во время проезда дежурной военной машины БМП по Садовому кольцу. Это подтвердит следствие. К Вам поехали с твердым намерением доложить и прекращать операцию. По отдельным признакам уже в Крыму мы поняли, что Вы не простите нас и что нас могут задержать. Решили доверить свою судьбу Президенту. Войска из Москвы стали выводить еще с утра в день поездки к Вам. Войска в Москве просто были не нужны. Избежать эксцессов, особенно возможных жертв, ? было главной заботой и условием. С этой целью поддерживали контакты. У меня, например, были контакты с Г. Поповым, Ю. Лужковым, И. Силаевым, Г. Бурбулисом и, что важно, многократно с Б.Н. Ельциным. Понимаю реальности, в частности, мое положение заключенного, и на встречу питаю весьма слабую надежду. Но прошу Вас подумать о встрече и разговоре со мной Вашего личного представителя. С глубоким уважением и надеждами В. Крючков».
Такие вот слезливые покаянные письма. Впрочем, вскоре посла амнистии, дарованной ему и его подельникам Госдумой (точнее говоря – единомышленниками путчистов, оказавшимися в большинстве в этом органе), Крючков забудет о словах раскаяния и до конца жизни будет изображать из себя «национального героя», пытавшегося спасти Родину и пострадавшего за это.
Легко представить, как бы повел себя этот деятель и его подельники, во что бы они превратили страну, сколько голов полетело бы, если бы они тогда победили. А это, в общем-то, было вполне возможно.
И все же ? у кого теперь больше власти?
Вернувшись из Фороса, Горбачев оказался в двусмысленном положении. С одной стороны, да, все закончилось благополучно, его освободили из плена, с другой… Битву выиграл не он, битву выиграл Ельцин. И теперь Горбачеву приходилось нащупывать новую тональность в их отношениях – такую, чтобы она позволяла ему сохранять достоинство – достоинство президента хотя и стремительно рассыпающейся, но пока до конца еще не рассыпавшейся страны (а Горбачев к тому же продолжал надеяться: несмотря ни на что процесс рассыпания удастся остановить). Заранее было ясно, что Ельцин не станет слишком усердно помогать ему в решении этой задачи – сохранения президентского достоинства.
С момента, как Горбачев вернулся в Москву, и до его отставки они с Ельциным встречались, по воспоминаниям Бориса Николаевича, восемь ? десять раз. Ельцин сразу же потребовал, чтобы все кадровые назначения президент СССР согласовывал с ним. Услышав это требование, пишет Ельцин, «Горбачев посмотрел на меня внимательно. Это был взгляд зажатого в угол человека».
Тем не менее, первые послепутчевые назначения, причем важнейшие, Горбачев сделал без оглядки на Ельцина: министром обороны назначил бывшего начальника Генштаба Моисеева (того самого, который с началом путча, а может быть, и раньше, «приватизировал» ядерное оружие СССР), председателем КГБ ? бывшего заместителя Крючкова Шебаршина… На посту министра иностранных дел оставил Бессмертных.
Едва узнав об этих назначениях из сообщений информагентств, Ельцин, по его воспоминаниям, позвонил Горбачеву (дело было ночью):
? Михаил Сергеевич, что вы делаете? Моисеев ? один из организаторов путча. Шебаршин ? ближайший человек Крючкова.
? Да, возможно, я не сориентировался, ? стал оправдываться Горбачев, ? но сейчас уже поздно, во всех газетах опубликован указ, его зачитали по телевидению.
Но Ельцин ничего не хотел слушать. Утром 23 августа он приехал к Горбачеву и сразу же потребовал отправить в отставку Моисеева. Разговор двух президентов развивался весьма драматично. Горбачев пытался возражать, но Ельцин стоял на своем. Наконец Горбачев сдался: «Я подумаю, как это исправить». Однако Ельцин не унимался: «Нет, я не уйду, пока вы при мне этого не сделаете. Приглашайте Моисеева прямо сюда и отправляйте его в отставку».
Горбачеву пришлось подчиниться.
Далее последовал уж и вовсе фантастический поворот беседы. Ельцину было известно, что как раз в этот день Моисеев распорядился уничтожить документы, особенно шифровки, подписанные им и относящиеся к путчу. Известна была даже фамилия офицера, которому было поручено этим заниматься, и его телефон. Ельцин передал Горбачеву листок бумаги, где они были указаны: «Попросите по этому телефону и просто спросите, чем этот человек занимается в данный момент».
Горбачев так и сделал ? в присутствии Моисеева набрал написанный на бумажке номер. На вопрос президента СССР, какое указание он получил сегодня, офицер вынужден был честно признаться: «Я получил указание от генерала Моисеева уничтожить все шифровки, касающиеся августовского путча».
«Горбачев повернулся к Моисееву, ? пишет Ельцин. ? «Вам еще что-то неясно?» Генералу, только что назначенному на пост главы Минобороны, было ясно все…»
Думаю, вряд ли в истории еще были случаи, когда министра снимали таким вот образом.
Горбачев и Ельцин договорились, что назначение новых «силовиков» будет согласовано с главами республик.
Встреча десяти
Заседание «9+1» (вот опять эта математическая формула – девять республиканских лидеров и президент СССР) началось в этот же день, 23 августа, часа через два. По предложению Ельцина союзным министром обороны был назначен маршал авиации Евгений Шапошников, во время путча не подчинившийся Язову и не позволивший вовлечь в него военно-воздушные силы. Председателем КГБ, опять-таки «с подачи» Ельцина, договорились сделать Вадима Бакатина. По словам Бориса Николаевича, перед новым главой Лубянки стояла задача «разрушить эту страшную систему подавления, которая сохранилась еще со сталинских времен».
Это был поистине исторический момент, ставилась поистине грандиозная задача, открывавшая перед страной совершенно новые горизонты, горизонты свободы. Увы, она так и не была реализована. КГБ остался в целости и сохранности, только сменил название. Более того, при Путине стал еще более могущественным и всевластным. У Ельцина не хватило воли, чтобы довести до конца самим же им и задуманное дело.
Настоял Ельцин и на том, чтобы Бессмертных был смещен с поста министра иностранных дел: «выполнял поручения ГКЧП, во все посольства ушли шифровки в поддержку ГКЧП, и всю внешнеполитическую службу он ориентировал на то, чтобы помогать путчистам».
Более того, главе МИДа предлагали стать полноправным членом ГКЧП, но он, как и Лукьянов, из осторожности (не известно, куда кривая выведет) уклонился от этого предложения.
Вместо Бессмертных на пост министра иностранных дел договорились поставить посла в Швеции Бориса Панкина: «Он был одним из немногих послов, кто в первый же день переворота дал однозначную [отрицательную] оценку путчу».
Бальзамом на раны Горбачева было, что все участники заседания согласились: для нормализации обстановки в стране необходимо как можно скорее подписать Союзный договор. Видимо, еще не успели сориентироваться в совершенно изменившейся обстановке, продолжала действовать допутчевая инерция.
В прессе об этих событиях сообщалось довольно скупо. Мол, 23 августа утром Горбачев и Ельцин встретились в Кремле. Сначала говорили тет-а-тет, затем к ним присоединились руководители восьми республик, ? тех, кто активно участвовал в ново-огаревских переговорах. Перед встречей было сообщено, что на ней предполагается обсудить «широкий круг вопросов, в частности, касающихся дальнейшей доработки и процесса подписания Союзного договора, а также кадровую проблему». Однако журналисты ни на саму встречу, ни в кулуары допущены не были.
Переворот и «контрпереворот»
Эти первые странные горбачевские назначения, сделанные вроде бы скорее по небрежности, чем с каким-то умыслом, тем не менее, насторожили Ельцина: «Руководить страной Горбачев назначал непосредственных помощников тех людей, которые собирались его свергать». Кроме того, сохранялся в неприкосновенности сам механизм, аппарат путча, а это, по словам российского президента, «и был аппарат союзных структур, на всех уровнях функционирования и подчинения, который готов был привести в действие режим чрезвычайного положения», то есть нового путча. Такой угрозой Ельцин как бы оправдывал свои последующие действия по свертыванию союзных чиновничьих структур и передачи их функций российским структурам.
Хотя на самом деле вряд ли Ельцин боялся, что повторение путча возможно. Дело было в другом. Его стратегический замысел, по-видимому, был все тот же – предельно ослабить Центр, в максимальной степени лишив его этих самых подчиненных ему бюрократических структур, управляющих всей страной. Хотя к полной ликвидации его он в тот момент, может быть, еще и не стремился. В сущности, до какого-то момента все как бы двигалось самосплавом, плыло по течению…
Со своей стороны, Горбачев и его окружение заподозрили, что вслед за попыткой переворота, в качестве ответной реакции, Ельцин готовит своего рода контрпереворот. Вадим Медведев прямо пишет в своих воспоминаниях: в окружении Горбачева обдумывались и обсуждались «эффективные меры по приостановке деструктивных процессов начавшегося контрпереворота и разрушения союзных структур».
Точнее было бы сказать не «и», а «то есть прежде всего…»: разрушение союзных структур, начатое Ельциным, в кругу приближенных Горбачева и считали контрпереворотом, хотя открыто об этом никто, разумеется, не говорил. Говорили между собой. Тот же Медведев, по его словам, 30 сентября разговаривал на эту тему с бывшим коллегой по Политбюро Александром Николаевичем Яковлевым, ? поделился опасениями, что «провал путча выливается в контрпереворот, сопровождающийся пренебрежением законами, распадом страны, подменой союзных структур российскими и т.д.» Правда, какова была реакция Яковлева на эти опасения, Медведев не упомянул.
Горбачев, как мог, пытался противостоять тут Ельцину, но возможности его уже были невелики.
Устранение Горбачева через его спасение?
Итак, действия Ельцина и его окружения кое-кто расценивал как «контрпереворот». Позже возникла даже версия, что Ельцин для того и предпринял столь стремительные и решительные действия по вывозу Горбачева из Фороса, фактически по спасению его (мало ли что в тот момент еще могло произойти с президентом СССР), чтобы легче было сместить его со своего поста. Анатолий Черняев ссылается на огромную, в четырех номерах «Известий» в августе 1992 года, статью Гавриила Попова, где тот пишет, что у Ельцина был «продуманный план» по устранению Горбачева «через его спасение».
Сославшись на эту известинскую статью Попова, Черняев признается: «Мне очень трудно было поверить, что Руцкой и те, кто приехал с ним тогда (21 августа 1991 года. – О.М.) в Форос от имени российского президента, на самом деле были орудием исполнения этого плана».
Из этой цитаты, правда, не ясно, поверил ли все-таки Черняев Попову или не поверил.
На самом деле никакого такого утверждения насчет «коварного плана» Ельцина в статье Попова я не нашел. Самое близкое к этому:
«Выступив за Горбачева, Ельцин сразу же переключил на себя сочувствие Запада. Теперь все на Западе, кому дорог Горбачев, должны были помогать Ельцину.
И, наконец, сторонники самого Горбачева в СССР, вначале попытавшиеся ждать (Примаков, Вольский и другие), рано или поздно были обязаны солидаризироваться с Ельциным».
Ну и что? Где тут коварный замысел? Предположение о таком способе устранения Горбачева совершенно нелепо. Все это позднейшие «аналитические» рассуждения в спокойной атмосфере – видимо, приморского привилегированного санатория – через год после путча (сам Попов обозначает место написания статьи – «Форос»). Обстановка во время самого путча была настолько напряженной, настолько все висело на волоске, что затевать какую-то интригу еще и против Горбачева, заточенного в своей резиденции в Крыму, для Ельцина было бы верхом безумия.
Короткие дни путча, напротив, были для Горбачева и Ельцина одним из тех периодов, когда они максимально – по крайней мере, так это выглядело внешне – сближались друг с другом. В истории их отношений таких периодов было совсем немного и они быстро заканчивались, открывая дорогу привычному противостоянию этих двух государственных деятелей.
Горбачев держит ответ перед российскими депутатами
23 августа Горбачев встретился с членами российского Верховного Совета. Он еще не оправился после пережитого и не освоился в новой обстановке, держался не очень уверенно. Да и вообще, по оценке помощников Горбачева, сама эта встреча была довольно неудачной затеей.
Вадим Медведев:
«Накануне президент не нашел возможности поехать на заседание Верховного Совета Российской Федерации для того, чтобы высказать ему и Президенту России свою признательность за твердую позицию во время путча. Теперь же это была встреча не с Верховным Советом, работа которого закончилась, а с группой депутатов, журналистов, и она приобрела совсем другой характер. Президент оказался в унизительной роли. Он вынужден был отвечать на многочисленные, порой дерзкие вопросы и реплики в свой адрес, в митинговой, крайне неблагоприятной для него обстановке.
Во время этой злополучной встречи была разыграна еще одна драматическая страница августовской эпопеи: работникам ЦК КПСС под угрозой задержания [было] предписано немедленно покинуть служебное здание. По-видимому, не случайно, что именно тогда Ельцин на встрече Горбачева с депутатами демонстративно подписал Указ о приостановлении деятельности Компартии РСФСР и организаций КПСС на территории Российской Федерации».
Здесь Медведев не совсем точен. Своим указом от 23 августа 1991 года Ельцин приостанавливал лишь деятельность Компартии РСФСР. Позднее, 6 ноября, он подпишет указ о ПРЕКРАЩЕНИИ деятельности КПСС и КП РСФСР на территории РСФСР.
Как бы то ни было, 23 августа на встрече с российскими депутатами действительно произошла запомнившаяся многим весьма неприятная для Горбачева сцена: Ельцин достает ручку и несмотря на робкие протесты президента СССР на глазах у всех подписывает этот «приостановительный» указ (такие жесты ? с прилюдным подписанием различных документов ? вообще были характерны для него).
То, что он находится в крайне унизительном положении осознавал и сам Горбачев. Позднее он так писал об этом:
«Когда вернулся из Фороса, пришлось выступить в Верховном Совете России, где был подвергнут оскорблениям, даже унижениям. И, надо быть до конца откровенным, не без участия Ельцина. В другое время я бы ушел. В тот момент не мог так поступить…»
Ну да, было нечто более важное, чем собственное унижение и обиды, – нельзя было сжигать мосты, разрушать едва только начинавшееся послепутчевое взаимодействие с Ельциным и его командой.
О будущем Горбачев говорит расплывчато и общо
Конечно, этот разыгранный Ельциным спектакль с демонстративным подписанием указа был немилосердным. Можно было, наверное, все сделать по-другому, более мягко. Как-никак, Горбачев все еще оставался президентом, главой государства. Однако, в общем-то, этот жестокий спектакль логически вытекал из всего предшествующего, в том числе и из поведения самого Горбачева. Еще раз вспомним, что говорил по этому поводу Брент Скоукрофт: Горбачев и сам усугубил свои проблемы, предприняв неуклюжую попытку защитить коммунизм во время пресс-конференции после возвращения в Москву; это выступление показало, как далек он был от действительности, и выявило его истинные идеологические пристрастия.
В конце концов, помимо прочего, Ельцина можно было понять и психологически: в замыслах путчистов – а это всё были ближайшие соратники Горбачева, – было первым делом арестовать и ликвидировать его самого, Ельцина.
Другой вопрос, что эти замыслы были противоречивые, нерешительные и в итоге не осуществившиеся.
Горбачев терпеливо перенес унижение, выстоял и в своем выступлении перед российскими депутатами вполне адекватно оценил все случившееся в последние дни. Сказал, что у заговорщиков были далеко идущие замыслы, прежде всего ? «нанести удар по авангардным демократическим силам, которые на себе несут ответственность за демократические преобразования в стране». Путчисты полагали, что в результате проводимых в стране преобразований Союз оказался «на грани гибели, развала», что его ждут «национальные катастрофы», а потому народ их, путчистов, поддержит. Но народ ? не поддержал, выступил против. Говоря о том, «кто что делал в эти дни», Горбачев отдал должное позиции Российской Федерации и опять, в очередной раз, особо выделил «выдающуюся роль в этих событиях Президента России Бориса Николаевича Ельцина».
Упомянул Горбачев и о той лжи, которую он еще 18 августа услышал от приехавших к нему путчистов – будто Ельцин уже арестован:
– Элементом… шантажа по отношению к Президенту страны было сообщение о том, что Президент России уже арестован. Иначе говоря, расчет был вот такой: нанести удар, изолировать Президента страны, если он не согласится на сотрудничество с этими реакционными силами, и изолировать Президента Российской Федерации.
Отвечая на вопросы, президент коротко сказал о своем будущем политическом курсе, сказал довольно расплывчато и общо: «нужна мощная перегруппировка политических сил, нужны надежные властные структуры и расстановка сил, кадров, которая обеспечила бы продолжение реформ».
Конкретным был лишь один пункт, касающийся любимого детища Горбачева ? Союзного договора:
? Мы должны идти, и быстрее, к Союзному договору. Ведь в общем-то именно подписание нового Союзного договора при всей его критике с разных сторон подстегнуло все реакционные силы предпринять этот путч, потому что они знают, что такое новый договор и его последствия.
По словам Горбачева, «все республики, все руководители республик высказывались за то, чтобы мы сейчас взаимодействовали вместе в рамках единого Союза».
Подобные слова он еще долго будет произносить, словно заклинание: все республики ? за Союз. Будет говорить их даже и тогда, когда от Союза уже ничего не останется.
Горбачев, «глядя в глаза» собравшимся, признался, что он пережил тяжелейшую личную драму, близко столкнувшись с предательством и предателями: ведь в числе тех, кто привез ему ультиматум, были начальник его президентского аппарата Болдин, человек, которому он «полностью доверял», член Политбюро, секретарь ЦК Шенин, заместитель Горбачева по Совету обороны, бывший секретарь ЦК Бакланов…
Как говорилось в сообщении ТАСС, Горбачеву было задано немало «трудных» вопросов. На многие из них ему пришлось отвечать, «преодолевая смущение и самолюбие».
В общем, эта встреча с российскими депутатами 23 августа, включая сюда и ельцинский демарш с подписанием «антикоммунистического» указа, стала очередным серьезным испытанием для нервной системы президента СССР.
Горбачев ? больше не генсек
24 августа во второй половине дня Горбачев заявил, что слагает с себя полномочия генсека ЦК КПСС, объясняя это тем, что руководство партии «не выступило против государственного переворота», «не сумело занять решительную позицию осуждения и противодействия, не подняло коммунистов на борьбу против попрания конституционной законности»; более того, «среди заговорщиков оказались члены партийного руководства», «ряд партийных комитетов, средств массовой информации (надо полагать, имелось в виду ? партийных. ? О.М.) поддержали действия государственных преступников».
Слагая с себя полномочия генсека, Горбачев призвал и ЦК КПСС принять «трудное, но честное» решение ? самораспуститься.
Казалось бы, странно: всего лишь двое суток назад Горбачев заявил, что «до конца» будет бороться за реформирование партии, за реализацию «обновленной» программы КПСС и вот… Конечно, сохранять это намерение, этот порыв можно было и расставшись с должностью генсека, оставаясь рядовым членом партии (из нее Горбачев не выходил), однако на практике… На практике, как мы понимаем, такие возможности у него резко сокращались, сокращались почти до нуля.
Не думаю, что Горбачев покидал свой пост с большим сожалением. Он собирался его оставить еще на апрельском пленуме 1991 года. Но, вообще-то, если задуматься, для сожаления, наверное, могли быть причины. В конце концов, именно благодаря этой своей партийной должности ? генсека ? Горбачев получил возможность совершить главное дело своей жизни, великое дело ? начать и достаточно далеко продвинуть гигантские демократические преобразования в стране, стать инициатором фантастических по своим масштабам изменений в мире.
Но вот – ушел. Покинул свой пост, исходя не из смены идеологических пристрастий, а из трезвого политического расчета. С его уходом бесславно завершилось непомерно затянувшееся, семидесятичетырехлетнее «триумфальное» бытие бывшей «руководящей и направляющей», с позволения сказать, «ума чести и совести нашей эпохи». Помимо того, что Ельцин небрежно, как бы мимоходом, подмахнул на встрече с российскими депутатами указ о приостановке ее деятельности на необъятных российских просторах, она теперь лишалась и своего вожака. В общем, как говорится, для нее наступил «полный абзац».
Впрочем, осколки ее, возглавляемые уроженцем деревни Мымрино, что на Орловщине, бывшим инструктором ЦК КПСС и капитаном волейбольной команды этого высшего партийного органа, верным ленинцем-сталинцем товарищем Зюгановым, еще долго будут коптить небо, мороча голову довольно значительной части российской популяции набившими оскомину разговорами о несбыточной коммунистической утопии.
ГКЧП нет, угрозы остаются
Итак, после путча, который вроде бы был направлен на то, чтобы спасти советскую империю, она, напротив, стала стремительно разрушаться. В конце августа у нее еще оставались три главные опоры ? президент, Верховный Совет и Съезд. Кроме них, были разнообразные союзные властные структуры, но они играли в общем-то второстепенную роль. Главных властных опор было три.
Президент Горбачев лишь короткое время по возвращении из Фороса пребывал в растерянности ? как быть, в какую сторону грести. Но быстро сориентировался, понял: в прежнем виде Союз сохранить уже невозможно, надо приложить все силы, чтобы, включившись в набирающий обороты процесс его трансформации, спасти союзное государство хоть в каком-то виде, предотвратить его полный и окончательный распад.
За вычетом президента, на пути этого не вполне ясного по своей сути процесса оставались две преграды, олицетворяющие старый Союз и вроде бы не собирающиеся расставаться с ним, ? союзный Верховный Совет и Съезд народных депутатов СССР. Насколько серьезны эти препятствия, в общем-то тоже было не вполне ясно. По крайней мере, Съезд мог оказать достаточно серьезное сопротивление. Так или иначе, чтобы как-то трансформировать старый Союз, решительным образом обновить его, не обязательно его разрушая, эти барьеры предстояло преодолеть.
Однако все более очевидно становилось, что и до разрушения совсем недалеко…
Украина объявляет о своей независимости
24 августа Верховная Рада Украины провозгласила ее независимым демократическим государством. Согласно постановлению Рады, отныне на территории республики действуют лишь ее Конституция, законы, постановления правительства и другие республиканские законодательные акты. Пояснялось, что этот шаг предпринят, «исходя из смертельной опасности, нависшей над Украиной в связи с государственным переворотом в СССР 19 августа 1991 года».
В общем-то, если читать текст постановления, это была еще не совсем независимость, не та независимость, которую провозгласила, например, Литва 11 марта 1990 года. Там предполагался выход республики из СССР, здесь пока еще – нет. Здесь декларировалось лишь верховенство республиканских законов. Точнее, даже не верховенство, а их единственность в качестве законодательных актов. Короче, постановление о независимости было скорее все той же декларацией о суверенитете.
Вопрос о настоящей независимости предполагалось решить на всеукраинском референдуме 1 декабря.
Такие референдумы в ту пору проводились не во всех республиках. Почему на Украине решили к нему прибегнуть? Ну, формально – чтобы придать акту о независимости больший вес, чтобы потом можно было говорить: ну, смотрите, почти весь народ, в едином порыве, проголосовал за независимость. Подозреваю, однако, что тут еще был некий политический расчет Кравчука, в то время председателя Верховной Рады. Думаю, три остававшихся до референдума месяца ему нужны были, чтобы поиграть с Москвой «в кошки – мышки». Нетрудно было догадаться, что из Москвы, из союзного Центра его каждый день будут увещевать: «Остановитесь! Не покидайте нас!» (Всем было ясно, что с уходом Украины Советскому Союзу – конец). А он будет надувать щеки и сквозь зубы цедить: если, мол, будете себя хорошо вести, может, и не покину. И выторговывать под это дело разнообразные поблажки.
К тому же одновременно с референдумом Кравчук наметил провести на Украине президентские выборы, мало сомневаясь, что изберут именно его. Для президентских выборов нужна какая-никакая предвыборная кампания, какой-то временной лаг. Вот и отложили независимость на три месяца. Поскольку ясно было, что на референдуме большинство избирателей проголосует за независимость (хотя на референдуме 17 марта большинство украинских жителей, напротив, проголосовали за «единый и неделимый» ? Горбачев будет постоянно напоминать об этом Кравчуку), все кандидаты в основу своей программы положили именно ее, все за нее агитировали. Но Кравчук тут обладал неоспоримым преимуществом: он был «при кресле» и имел возможность кричать о независимости чаще всех и громче всех.
Горбачев и Ельцин в общем-то одинаково отнеслись к решительному курсу Киева на отделение. Отрицательно отнеслись. Хотя Горбачев подозревал, что Ельцин тут неискренен: он-де не желает, чтобы именно его считали главным разрушителем Союза, передоверяет эту роль Кравчуку, на словах осуждает «отделенческие» устремления Украины, а втайне поддерживает их, даже подталкивает Кравчука в его сепаратистских действиях.
…Как бы то ни было, дальнейший путь Украины, вплоть до конца 1991 года, ? стремительный и необратимый уход из Союза.
Запад меняет ориентиры – с Горбачева на Ельцина
Ельцин высоко оценивает, как повели себя ведущие, да и не только ведущие, западные лидеры во время путча. Хотя у них вроде бы и могли возникнуть сомнения, кого и в какой степени поддержать. А что, если за спиной у путчистов действительно скрывается Горбачев, их любимец, желающий таким вот, прямо скажем, экстравагантным способом спасти страну от развала? Но, в общем-то, они довольно решительно сделали свой выбор. Ельцин:
«Политиком номер один для американцев в нашей стране по-прежнему оставался Горбачёв. А если он действительно болен? А если он все же поддержит ГКЧП, то есть свою же собственную команду? А если Ельцин – «калиф на час», и ситуация изменится за считанные минуты? Мораль моралью, а дело-то придётся иметь тогда все же с бывшими горбачевцами, с Янаевым, например? Президент США не мог, не имел права не задуматься и над этим аспектом. Но Джордж Буш не просто позвонил, он немедленно начал организовывать международную поддержку России, вести переговоры с лидерами стран НАТО, делать политические заявления и так далее. Господин Буш однозначно проявил себя в первую очередь как нравственный политик.
Джордж Буш старше меня. Он представитель фронтового поколения. И для меня его поддержка в человеческом плане была неоценима.
Гельмут Коль. Он в тот день оказался на охоте, далеко в горах. Многие говорят, что мы с ним похожи внешне, оба крупногабаритные, есть схожесть и в привычках, во взглядах на жизнь, в манере поведения. Я всегда испытывал к нему особую симпатию.
Несмотря на все трудности, Гельмут Коль смог со мной соединиться. И я думаю, что он бы это сделал в любом случае, даже если бы в Москве уже стреляли танки.
…Про танки сказал Буш. Он сказал: если вы вырветесь из танковых тисков, это будет окончательная победа, Россия проложит себе путь в цивилизованное сообщество государств.
Звонили премьер Италии, премьер-министры Испании, Франции, лидеры Аргентины, Японии, Канады. Всем им огромное спасибо. Солидарность была продемонстрирована – не в какой-то затяжной, долгосрочной политической кампании, а мгновенно, сразу, когда определяться надо было за минуты…
Среди тех, кто звонил мне 19 августа, я ещё не назвал Маргарет Тэтчер. Таких людей в мировой политике единицы. К их мнению будут прислушиваться всегда, независимо от занимаемой ими должности. Но даже в этом узком кругу г-жа Тэтчер выделяется особо…
То, что западные страны не стали выжидать, оказалось неожиданностью для ГКЧП. Вечером того же дня они невнятно пробурчали на пресс-конференции о «преждевременной реакции» и «вмешательстве во внутренние дела»…
Это был пролог к новой международной политике в отношении России».
Такая безоговорочная поддержка западных лидеров была особенно ценна на фоне того, что многие руководители бывших «братских» союзных республик, как уже говорилось, трусливо поджали хвост и выжидали, чья возьмет.
Помимо прочего, путч, его поражение, победа демократических сил под водительством Ельцина, конечно, подтолкнули западных лидеров на более тесные контакты с российским президентом. Его авторитет в их глазах резко возрос. Увы, – в ущерб авторитету Горбачева.
Горбачев не держится и за второе кресло…
Чрезвычайная сессия Верховного Совета СССР открылась 26 августа, по горячим следам путча. Попытавшись захватить власть, гэкачеписты рассчитывали, что союзный парламент на своем ближайшем заседании узаконит их властвование. Я думаю, у них были достаточные основания для такой надежды. Но вот ведь, как обернулось дело: этим же самым людям ? членам ВС, которые, надо полагать, вполне могли одобрить авантюру Янаева и Ко, ? приходилось теперь приспосабливаться к новым обстоятельствам, определять свое отношение к новой, совершенно неожиданной для них реальности.
Открывший сессию председатель Совета Союза Иван Лаптев начал свою речь словами покаяния: