Часть 3 «Таяние Германии» и геополитическая корректность Майн Кампф. От Капповского до пивного путча; 1920-1923 годы

Часть 3

«Таяние Германии» и геополитическая корректность Майн Кампф.

От Капповского до пивного путча;

1920-1923 годы

С незапамятных времён варвары становились таковыми в ещё большей степени под влиянием прилежных занятий наукой и даже усиления религиозности Очень трудно это выговорить, но я обязан так поступить, ибо это правда. Я не могу представить себе народ, более разорванный изнутри, чем немцы. Вы видите ремесленников, но не людей; мыслителей, но не людей; священников, но не людей; хозяев и слуг, молодых и семейных, но не людей. Не напоминает ли это вам ноле битвы, на котором в полном беспорядке разбросаны отрубленные руки и ноги, а песок равнодушно впитывает живую кровь?..

Фридрих Гёльдерлин. Гиперион [1]

Но, однако, я тоскую по Кавказу!.. Давным-давно мне сказали, что народ наших праотцев, германские племена безмятежно спускались по берегам полуденного Дуная и достигли Черного моря, встретившись там с детьми Солнца, искавшими тени. Некоторое время они стояли маша, а потом в знак дружбы протянули друг другу руки.

Фридрих Гёльдерлин. Переселение [2]

Эрцбергер: в одиночку против инфляции

Выращивание нацизма началось после ратификации Версальского договора. За бутафорским республиканским фасадом Веймара происходила медленная реорганизация правых реакционных сил: они открыто высказывались на страницах националистической прессы, устрашая левую оппозицию яростью безработных хулиганов, которым консерваторы потворствовали и покровительствовали. Приняв веймарский режим, каковой наделе был игрушечным правительством, посаженным в кресло союзниками, за вполне пригодный к делу политический эксперимент, католический политик Матиас Эрцбергер относился к дутой республике как к очень хрупкому организму, который, как он верил, можно и должно оздоровить, не подозревая, насколько тяжела и опасна эта задача. Оказавшись в кресле марионеточного министра финансов, он попытался в 1919 году обложить элиту большими налогами, надеясь таким способом уменьшить риск надвигавшегося инфляционного взрыва, обусловленного громадным государственным долгом, накопленным Германией в результате непомерных военных расходов предшествующих лет. Эрцбергера сначала оклеветали, потом предостерегли и, в конце концов, в 1921 году убили. Выращиванию гитлеризма на первых порах угрожали решительные сторонники старого порядка — армейские генералы и бывшие высокопоставленные правительственные чиновники рейха, — которые желали реанимировать монархический союз Центральной Европы и России (1920 год). Нацизм находился тогда в эмбриональной стадии своего развития, и такого поворота событий он бы не пережил: раздраженные роялисты в армии мечтали вернуться к былым временам; для монархистов были характерны взгляды, не имевшие ничего общего с нацистскими. Англия отрядила Игнаца Требич-Линкольна, прожженного спеца по противодействию мятежам и дезинформации, на то, чтобы выявить, расстроить и выжечь все монархические заговоры против Веймарской республики. В это время, в 1921 году, в политику с головой окунается влиятельный промышленник Вальтер Ратенау, обуреваемый все той же идеей до предела обложить налогами богатых, чтобы тем самым спастись от положений Версальского договора, но его точно так же (как Эрцбергера) опорочили дома, а во внешней политике склонили к ратификации «секретного» и на первый взгляд странного пакта о русско-германском сотрудничестве (1922), пакта, согласно которому два «европейских изгоя» начали серьезно сотрудничать в военной области, и сотрудничали до тех пор, пока в 1941 году не вцепились друг другу в глотку. Еще до того, как Матиас Эрцбергер успел всего лишь пощупать финансовые держания германских частных собственников, эти последние обналичили свои сертификаты военных займов и перевели выручку в заграничные банки, уменьшив тем самым финансовое богатство страны. Пока богачи погашали свои казначейские векселя, а правительство покупало иностранную валюту для выплаты репараций, рейхсмарка стала быстро обесцениваться, — так произошла «внешняя дискредитация» германской валюты. Исходя из этого положения, для того чтобы поддержать на плаву платежную систему, рейх принялся в ускоренном темпе одалживаться у самого себя, продавая внутри страны разбухающую массу правительственных облигаций (1921 год). Краткосрочные государственные заимствования росли до тех пор, пока в буквальном смысле слова не взорвались в 1923 году под давлением прекращения покупки и массового погашения облигаций бывшими подписчиками. Оба эти непредвиденные правительством обстоятельства вынуждали Центральный банк превращать облигации в море ничего не стоивших банкнот. В результате 1923 год едва не ознаменовался распадом германского общества: в этих бедственных обстоятельствах новорожденная нацистская партия сделала первую попытку захвата власти в ходе пивного путча в начале ноября. Путч провалился, но нацистская тварь, хотя пока и незрелая, оказалась многообещающей: на поверхности политической жизни явилось — отмеченное бурным англофильством и охваченное фанатичной, беспредельной ненавистью к СССР, который Гитлер воспринимал как порождение еврейской подрывной деятельности, — новое движение, которое могло оказаться не чем иным, как британским кандидатом на роль поджигателя русско-германского конфликта, предсказанного Вебленом в 1920 году.

Историю Матиаса Эрцбергера легче всего понять, если иметь в виду, что Версальский договор не имел цели ослабить германскую элиту, несмотря на то что дипломатическая и официальная риторика того времени убеждала общество в обратном. Как образно выразился один историк, германская Вторая империя представляла собой неразделимый одноглавый квартет. Головой была монархия, передние административные ноги были представлены бюрократией и армией, а задние ноги — аграриями и промышленниками. Все остальное — связующие хрящи и сухожилия. «Суть германской истории с 1918-го но 1933 год можно выразить одной фразой: в 1918 году не было никакой революции... Единственным видимым изменением стало обезглавливание монархии, происшедшее в ноябре»[3]. На деле это означало следующее: любой политик, который попытался бы именем демократии и с помощью новоприобретенного парламентского инструмента провести какие бы то ни было реформы, неизбежно рисковал столкнуться с сопротивлением сил старого порядка, стоявших за спиной созданных ad hoc националистических партий, и с их (то есть сил старого порядка) буквально и в полной мере сохранившейся промышленной и финансовой мощью. Коль скоро это было действительно так, то любая атака, предпринятая на высшие классы, грозила обернуться завесой угроз и оскорблений в прессе, угрозами физической расправы со стороны головорезов, коим тайно потворствовала элита, враждебностью судебных органов и, что самое важное, полным равнодушием со стороны Британии и ее союзников, которые наблюдали эти дикарские сцены с отчужденным вниманием, словно сидящие в амфитеатре зрители.