СПОРИТЬ С ГОРБАЧЕВЫМ ПОРУЧАЮТ ЕЛЬЦИНУ

СПОРИТЬ С ГОРБАЧЕВЫМ ПОРУЧАЮТ ЕЛЬЦИНУ

Ново-огаревские бдения продолжаются

Сам тот факт, что Ельцин ВОЗГЛАВИЛ борьбу республик за большую самостоятельность, независимость от Центра, ставило его, конечно, в особые условия, ПРИПОДНИМАЛО над лидерами других республик и, соответственно, саму Россию – над другими республиками. Другие лидеры до поры до времени охотно ему эту роль отдавали. Позднее в какой-то момент главенствующая роль Ельцина и России сильно их встревожит: они заподозрят, что Ельцин стремится создать новый, свой собственный Центр, взамен горбачевского, советского. Но пока, весной – летом 1991-го это не сильно их беспокоило. То, что Ельцин основную часть работы по ослаблению Центра берет на себя, вполне их устраивало.

Вот как описывает Ельцин заседания в рамках начавшегося 23 апреля 1991 года «ново-огаревского процесса»:

«Обычно переговоры в Ново-Огарёве, одной из подмосковных резиденций президента СССР, происходили примерно по одинаковому сценарию.

Сначала выступал Горбачёв, говорил в своей манере: долго, округло, неторопливо. Затем приглашал к обсуждению нас.

Как правило, в конце мне приходилось брать инициативу на себя, если шла речь о принципиальном вопросе. И спорить. Это всех устраивало.

Нужно было видеть обстановку в небольшом торжественном зале, где все блистало правительственным великолепием, когда за длинным столом нависала тяжёлая пауза и присутствующие пытались прятать глаза…

При существовании двух полюсов всем остальным было удобно выбирать свою позицию, маневрировать. Мы с Горбачёвым брали всю моральную тяжесть выяснения спорных проблем на себя.

…Как ни странно, это никогда не приводило к скандалам, к каким-то неприятным сценам.

Почему?

Ведь, по сути, мы договаривались об ограничении полномочий союзного Центра.

Происходила вещь, вроде бы нестерпимая для такого человека, как Горбачёв: ограничение власти.

Но тут нужно было учитывать ряд обстоятельств.

Во-первых, внешне он шёл как бы во главе этого процесса, сохраняя «отцовскую» позицию, инициативу и лидерство – по крайней мере, в глазах общественного мнения. Никто не посягал на стратегическую роль президента Союза: все глобальные вопросы внешней политики, обороны, большая часть финансовой системы оставались за ним.

Во-вторых, с Горбачёва разом снималась ответственность за национальные конфликты! Вернее, изменялась его роль в распутывании этих безумных кровавых клубков – из «человека с ружьём» он сразу превращался в миротворца, в третейского судью.

В-третьих, ему нравилась беспрецедентная в мировой практике роль – руководителя не одного, а множества демократических государств. Это был очень хороший полигон для гибкого вхождения в роль мирового лидера.

Ну и, наконец, психологический фон. СИТУАЦИЯ ДИКТОВАЛА (И ПОЗВОЛЯЛА) НАМ С ГОРБАЧЕВЫМ ОСТАВАТЬСЯ В ПРОЦЕССЕ ПЕРЕГОВОРОВ НОРМАЛЬНЫМИ ЛЮДЬМИ. ОТБРОСИТЬ ЛИЧНОЕ (выделено мной. – О.М.) Слишком высока была цена каждого слова, а кроме того, когда все конфликтные моменты заранее обговариваются экспертами, целыми группами людей, когда ты психологически готов к трудному разговору – это уже не заседание Политбюро, где каждый шаг в сторону расценивается как побег.

После переговоров мы переходили обычно в другой зал, где нас ждал дружеский ужин, любимый горбачевский коньяк – «Юбилейный». Выходили мы после ужина, подогретые и волнующей обстановкой встречи, и ужином».

Последняя деталь – про коньяк «Юбилейный» – забавна. Горбачев, его окружение, как и все противники Ельцина, никогда не упускали случая позлорадствовать по поводу известной склонности Ельцина к выпивке, представить его беспробудным пьяницей. И, напротив, как уже говорилось, за Горбачевым в народе утвердилось насмешливое прозвище «минеральный секретарь». Отчасти этому содействовала, наверное, развернутая в период перестройки антиалкогольная кампания, хотя не Горбачев был ее главным инициатором (как считается, инициативу проявили члены Политбюро Соломенцев и Лигачев). В действительности, как видим, Михаил Сергеевич не был таким уж принципиальным трезвенником, и к рюмке иногда прикладывался, в коньяках знал толк. Правда, в отличие от Ельцина, выпившим на публике, а тем паче перед телекамерой, никогда не показывался, был тут предельно осторожен.

Все равны, но Россия – «равнее»!

То, что Россия несколько «равнее» среди всех равных бывших союзных республик, а их шеф «равнее» других республиканских лидеров, вполне осознавали и ельцинские «ребята». Обычно во время ново-огаревских бдений машину Ельцина старались поставить первой. Однажды получилось так, что его автомобиль оказался в конце вереницы правительственных лимузинов. Такое унижение «ребята» стерпеть не могли, – сделали «немыслимый разворот» и, промчавшись через вылизанный ново-огаревский газон, снова стали первыми. Знай наших! Россия – главнее!

Тамошний комендант был взбешен. Угрожал «мерами» за порчу газона. Но потом как-то все «устаканилось».

Возможно, и Горбачеву доложили о происшествии. Тот, наверное, поморщился, но встревать не стал. Не царское это дело.

Не исключено, что на такие фокусы ельцинских служивых обращали внимание и руководители других республик. Мотали на ус.

«Автономистам» «вывихнули руки»

На заседании Подготовительного комитета 17 июня автономии предприняли очередную отчаянную попытку добиться равенства с союзными республиками. Видимо, предвидя это, Горбачев во вступительном слове заявил весьма решительно:

? Я не могу подписаться под договором, который разрушал бы Российскую Федерацию, и который делал бы неполноценным Союз. Мы должны сохранить и Союз, и Российскую Федерацию.

По-видимому, к этому моменту у Горбачева уже была договоренность с Ельциным совместными усилиями отбивать атаки автономий, которые ? это было достаточно очевидно, ? в конце концов действительно могли привести к развалу России. Но даже если такой договоренности и не было, если Горбачев самостоятельно выбрал линию союзничества с Ельциным в этом вопросе, он поступил вполне разумно. Он не просто укреплял тактический союз с Ельциным, ? странно было бы вообще, если б, сражаясь за сохранение Союза, он не выступал бы и за сохранение России.

К союзничеству с Ельциным Горбачева подталкивало и то, что теперь у Ельцина была новая, более мощная легитимность ? он стал всенародно избранным президентом (сам Горбачев таковым, как известно, не был, его избрал всего лишь Съезд нардепов СССР), но, и став им, он не проявил никакого высокомерия по отношению к своему вечному оппоненту. Это не прошло мимо внимания прессы. «Независимая газета»:

«В ходе встречи он (Горбачев. ? О.М.) впервые увидел перед собою за столом переговоров Бориса Ельцина, не просто получившего новый титул, но приобретшего качественно новое политическое оружие огромной мощности ? истинно легитимную власть единственного в этом сообществе президента, избранного всенародным голосованием. И, судя по всему, Горбачев не увидел в своем оппоненте ни ожесточения, ни надменности, которых мог опасаться. Ельцин не стал пренебрежительно цедить сквозь зубы что-то вроде «Я президент, а ты кто такой?», но, напротив, продемонстрировал готовность к сотрудничеству».

Дальнейшие события на заседании 17 июня описываются в стенограмме (она приведена в книге «Союз можно было сохранить») довольно коротко, хотя и весьма выразительно:

«Завязалась довольно острая дискуссия с «автономистами», которые потребовали перечислить все республики вначале (в начале Союзного договора. ? О.М.), чтобы подчеркнуть, что они в числе учредителей Союза. Горбачев убедительно призывал к компромиссу (то есть, надо полагать, возражал против такого перечисления. ? О.М.), а Ельцин молчал. Затем было два тура: сначала сидели над текстом «автономисты», потом «союзники». Кое-как вывихнули первым руки. Не обошлось без взаимных угроз и предостережений».

Руки вывихнули не всем. Татарстан по-прежнему стоял на своем. В Чечне (уже не Чечено-Ингушетии) вообще началась буча…

В итоге было решено-таки направить проект договора Верховным Советам республик и союзному Верховному Совету.