23. Украина снова «горько постона»

23. Украина снова «горько постона»

Подводя итоги Руины, нельзя не отметить, что в те времена происходит укрепление, наполнение мощным эмоциональным смыслом слова Украина. Если до Хмельницкого, как мы говорили, в восприятии элиты и православного народа восстанавливались подзабытые киево-русские корни, то огромные по своей трагичности и масштабности события войн Хмельницкого и Руины оживили «запасное», или «параллельное», название, ставшее в тот момент более актуальным, чем древнерусские летописные предания.

Ассоциативная связь понятий «Украина» и «Казатчина» (полного риска пограничья) очевидна. Но теперь «казацкая Украина» распространилась на все Приднепровье, Левобережье и Правобережье, Подолье, Волынь, Киев — всюду, куда пробивалась казацкая сабля. «Украина» покрыла мощным слоем актуальных эмоций, переживаний и трагедий «древнерусские впечатления». На политическом уровне «Русь» жила, но постепенно в восприятии гетманов ее давнишние пределы срастались с современным им казацким «украинским пространством». Если следовать логике «где казак — там Украина», то в XVII в. «Украина» начала «Русь» постепенно заполнять, происходит синтез, создание образа «казацко-русской отчизны», терзаемой братоубийством. В считанные годы бывшая «милая наша Русь» превращается в глазах людей Руины в самодостаточную патриотическую ценность — «милую отчизну нашу Украину».

Считая Украину новой ипостасью давней Руси, гетманы очерчивают ее территорию в переделах той Руси, за которую воевал Хмельницкий: «от Путивля за Перемышль и Самбор» (Дорошенко) до «Галича, Львова и Перемишля… которые от начала существования местных народов принадлежали русским монархам» (Самойлович).

Как считает российский историк Татьяна Таирова-Яковлева, термин «украинский» по отношению к территории, ранее в церковных и официальных текстах именованной «Малороссия», распространяется с 1650-х годов. Например, Юрий Хмельницкий в 1660 г. в своем письме к киевскому митрополиту писал про «…Украину и другие малороссийские города…». Иван Мазепа в разговоре с дьяком Б. Михайловым в 1701 г. употреблял как синонимы понятия «Малороссийский край» и «Украина». И только когда речь шла о Правобережье, Мазепа использовал исключительно термин «сегобочная Украина». «Малороссия» все больше совпадала с Левобережьем (Гетманщиной), а вот на правом берегу для современников существовала уже только «Украина».

Еще одним важным моментом в ментальности тогдашних украинцев стало распространение в 1670-1780-е годы понятия «отчизна», наполненного соответствующим эмоциональным содержанием. Например, знаменитый кошевой атаман Иван Сирко в письме 1667 г. писал об «Отчизне нашей оплаканной». Про «отчизну матку нашу» писал 24 ноября 1708 г. в своем письме к Мазепе и другой кошевой атаман Запорожской Сечи, Кость Гордиенко. По мнению Татьяны Таировой-Яковлевой, термин «отчизна» в представлении Гордиенко объединял такие понятия, как «украинские города» и «люди малороссийские». Существование четкого разделения в представлениях казацкой старшины между «отчизной» (Малороссией или Украиной) и Московским государством нашло свое отражение и в идее «княжества Руського», которую мы уже упоминали выше.

«Отчизна» является объектом верности и любви, постепенно заменяя исторически предшествующую верность и преданность феодальному сюзерену. Это понятие является первым шагом к дальнейшему представлению о «национальных интересах». Последние — не персонифицированы, т. е. не связаны с конкретным человеком, а являют собою интересы сообщества людей, живущих на определенной территории. Их могут реализовывать разные люди. Это является принципом, отличающимся от феодальной эпохи, когда всю систему приоритетов вассалов формировал монарх-сюзерен. Поэтому теперь возникала почва для возможного конфликта между интересами «отчизны» и «сюзерена». В соседней России представление об «отчизне» сформировалось лишь к концу XVIII в., и это многое нам объяснит в вопросе о том, почему Мазепа мог для одних оказаться «героем — защитником отчизны», а для других — «изменником государю Петру І». Его мотивы могли быть просто не понятны тем, кто организовывал ему анафему и награждал «орденом Иуды», — и еще нескольким поколениям их потомков.

А теперь уместно вернуться к вопросу об украинском языке. Какой он был в эпоху Хмельницкого разговорный и живой, а какой литературный и книжный? Тут уж, извините, желательно некоторое знакомство с современным украинским языком — чтобы сравнить с древним.

Приведем пару примеров.

Из рукописи 1690 г. (правописание нынешнее): с симпатией автора произведения к польскому королю, воюющему против турок (только-только Ян Собесский помог своими поляками и казаками австрийскому цесарю отбить у османов Вену):

Кролю славний, додай слави,

Не борони переправи

Нам, козаком-небораком,

Пойти ік тим (з) паном-ляхом.

Юж, гетьмане, наша нива

Достигає, будуть жнива:

Зеленая весна іде,

Козакові служба буде.

Ідуть з Низу запорожці

До короля його мосці!

Ідіть з нами, задніпряни,

Потішайте християни![35]

И еще один отрывок из несколько более раннего и не самого оптимистического стихотворения «Лямент людей побожних, що ся стало в Литовской земли…» по поводу реалий Руины. Интересно, что в стихотворении речь идет о «Руси», причем упоминаются те ее части, которые уже 100 лет пребывают под властью польской короны (Подолье и Волынь), но называются они в произведении «Литовская земля» (жива еще память о Великом княжестве.). В конце автор обещает католикам-«папежникам» возмездие от царя Алексея Михайловича. Здесь есть и Русь, и Литовская земля, и Московия (в лице царя) — но заметно, что это то время, когда Москва не ощущалась исторически ближе, чем Литва, хотя и были симпатии к православному царю.

Брани бовем днесь умножишася

И мечи на шии наши изострищася

Брат брата убивает,

И самого отца кров проливает;

Ненависть междособная,

Изрещи неудобная;

Точатся кровю потоки,

Падают невинные отроки,

Юноши, младенци, немовлятка и девы,

Отцеве и матки зостают удиве;

Едных в неволю побырают,

Другие от меча и голодною смертю помирают.

Некогда страна была славна

И всем неприятелем ужасна,

А тепер вся паде мечем,

Междусобным сечем.

Бо все окрест вразе ликують,

Веселятся и погибели нашей триумфують, —

Видячи всю обнаженну

И вконець спустошенну…

Подолле плаче, рыдая,

Волынь стогне, вздыхая,

Чад своих заколанных

И до вщадку в неволю забранных:

Бо тысяча тысячей и тми их падоша

От меча и во плен отидоша,

Же земля стала пуста,

Перед тим наддер бувши густа;

Грады бовем все сожжены,

А живущие в ных звнутр сотренны.

О горе, горе оставшим,

Блудом и бедом вящшим!..

А вы, папешници горделивыи,

Яри-сте и гневливыи!

Русь вас не боится,

Токмо верою щитится…

Но Бог мысль вашу преврати

И болезнь их на главу вашу обрати,

Иже ров изкопасте,

Сами в он впадосте:

Бо дарованый нам от Бога цар православный…

Той вашу гордость сотре;

И, если ся не обачите,

И до конца главы ваши яко змиевы…

Которому сам, спасителю-Христе, помози,

Яко верному царю —

Нашему благочестивому Алексию,

Великому государю[36].

Вопрос к тому, кто имеет некоторое знакомство с украинским: какой текст написан на украинском языке? Очевидно, что оба: один (первый) почти сразу понятный и почти идентичный современному даже по прошествии 300 лет, второй — книжный, литературный, в корне — церковнославянский, со слоем украинской лексики и падежных окончаний. Полонизмы есть и там, и там. Правда, сейчас бы второй текст назвали суржиком — смешанным с русским. Но, отметим, знакомство с живым русским у автора стихотворения (как и у большинства тогдашних украинцев) вряд ли имело место. Знаком был церковнославянский, язык старой русской литературы и священных текстов. Но в него активно вмешался тот разговорный и живой, на котором написан первый стишок (видимо, казацкая песня).

Дальнейший выбор творцов украинского литературного языка уже в конце XVIII-ХІХ вв. состоял в том, какой образец избрать — разговорный или книжный. И какой язык делать стандартным — не только в литературе, но и в реальной украинской жизни. Но об этом будет сказано ниже.

И добавлю еще один текст того же времени (правда, менее украинизированный, чем второй) на том же книжном языке. Вопреки ожиданиям от подобной (с виду — русской) лексики, это отнюдь не радость по поводу прихода московитов-единоверцев, а на оборот: плач православного автора о гибели Польши: «Глаголет Полща о бывшей храбрости и пленении своем…». Московиты тут фигурируют в качестве «скифов». У Польши (Речи Посполитой) трое детей — ляхи, русь, литва, и двое братьев (видимо, ляхи и литва) сошлись в сече с третьим (видимо, с русью).

В жалости днесь зело обмираю,

Слезы точащи, чад моих рыдаю.

Аз — мати, люте опечаленная

И всех радостей изовлеченная.

Бех бо некогда тако украшенна,

Яко над страны славно вознесенна;

Копие мое на вразех бывло

И сердца силных в бранех ужасало.

Но ныне мечи и щиты державны

Во мне крепчайших чад всех надсмеянны;

Вои велики худыми бывають,

Од скифских язык на земли падають,

Сами-бо в себе меч свой угрязиша

И мене, матер, свою уязвиша.

Юнош прекрасных и девиц удобренных

Полны все страны ныне суть плененных.

Аз плачу, Полща, плачу неутешно,

Рыдаю в слезах из кровию смесно.

Чада во мне все вкупе пребывали,

Всюду страх лют, где ся обращали.

Венец мой златый, в поще положенный,

В треех ми чадех словно уплетненный:

Ляхи, русь, литва — то суть чада моя;

Два возгордеша, взяша мечи своя,

Юного брата убить совищаша,

А мене, матер, зело обругаша.

Юный языков собе умоляет

И гордыню их, низлож, покоряет….

Градове, села в конец раскопаша,

Мужие, жены скифом вси предаша…

Этот стишок (его поэтические достоинства остаются для меня загадкой — я не специалист по такой словесности) иллюстрирует для нас некую ностальгию по Речи Посполитой, которая периодически заключала казацкую старшину в московских «объятиях».