Горько! Горько!
Горько! Горько!
Для Бутурлина вся эта суета вокруг дивана была приговором. Он, скорее всего, так и не узнал о кадровой чехарде в Греми, но что история Хворостинина повторяется, было понятно даже стрельцам. Сил отстаивать город становилось все меньше, а вскоре на помощь молодому шамхалу подошли и турки из Дербента, совсем немного, зато с двумя пушками, пусть и малого калибра. Тем не менее русские держались. Даже когда часть укрепления была взорвана, прорваться в крепость горцам не удалось. И все-таки потери и растущее число раненых давали о себе знать. Когда раздосадованный неудачами Султан-Мут вновь предложил решить дело миром, Бутурлин согласился. Однако, помня прошлое, потребовал, чтобы горцы отошли от Тарков и освободили путь, дав в заложники сына шамхала, а также клятвы на Коране, что шамхал позаботится о больных и раненых, которых нельзя взять с собой, а потом, подлечив, отпустит их. Встречное требование – тоже дать сына в заложники и дать клятву на кресте, что русские никогда больше не придут в Тарки – воевода отверг, справедливо указав, что он уходит, так что в заложнике нет никакого смысла, а «шерть дати то не мое, холопье, но государево дело». На том и поладили. Шамхал начал готовиться к свадьбе с дочерью аварского хана, пригласив все 20 000 джигитов быть дорогими гостями, а русские, оставив всех больных и раненых на попечение горцев, выступили из Тарков и двинулись к Сулаку. Шли, говорят, беспечно, зная по опыту, что клятва на Коране для мусульманина нерушима. Но, увы, не зная ни что еще до начала переговоров Султан-Мут авансом выхлопотал у некоего святого старца, обитающего в горной пещере, освобождение от любых клятв, данных неверным, ни что выданный в аманаты сын султана на самом деле вор-смертник, давший согласие сыграть роль в надежде, что кривая вывезет.
Так что, выкатив 200 бочек бузы и хорошенько разогрев дорогих гостей, счастливый жених предложил вместо положенных по канону скачек резать гяуров, благо те, идиоты, сложили громкие палки в телеги. Это сообщение воодушевило джигитов особенно. И поскакали. А догнав и отрезав от обоза, сперва по-хорошему предложили сдаться и принять истинную веру, в ответ на что, к удивлению великодушных горцев, неблагодарные гяуры, даром что обескураженные, слова не говоря, пошли в рукопашную. Предания горцев, отдадим должное, рассказывают об этом сражении очень уважительно, особенно о самом Бутурлине, который дрался, как «седобородый дэв», воодушевляя своих людей, дравшихся, «пока не падал последний человек, боясь, – как говорит летописец, – не смерти, а позора». В многочасовой резне полегли и Бутурлин, и Плещеев, и все стрельцы до последнего, однако «двухсотых» горцев, когда все кончилось, насчитали почти вдвое больше, а в их числе оказался и «кошмар Кахетии». После чего оставленные в Тарках больные и раненые русские были по приказу безутешной невесты, так и не успевшей стать женой, выведены на майдан и торжественно разорваны на куски. А затем грянула Смута, и России стало не до Кавказа.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.