На Украине
На Украине
Молниеносный характер немецкого наступления сказался на Украине менее резко, чем в новых советских областях или в Белоруссии: многие крупные украинские центры подверглись немецкой оккупации лишь через несколько недель, некоторые через несколько месяцев после начала войны. Здесь поэтому было гораздо больше возможностей подготовиться к эвакуации и придать ей более планомерный характер. В частности здесь имелась возможность принять специальные меры для эвакуации евреев, как особенно угрожаемой части населения.
Но сведения в печати об эвакуации Украины, может быть, еще более скудны, чем имеющиеся сведения об эвакуации Белоруссии. В частности на эвакуацию евреев, как таковых, нигде просто нет никаких указаний. Это значит, что такой специальной эвакуации евреев и не было. Но общая эвакуация государственных учреждений и промышленных предприятий со значительной частью их персонала (часто с семьями) приняла здесь во многих местах широкий характер. А социальная структура украинского еврейства — значительный процент евреев среди средних и высших государственных служащих, среди академической и технической интеллигенции и заметное участие евреев-рабочих в украинской тяжелой промышленности — благоприятствовала тому, что среди эвакуированной части населения евреи составляли более высокий процент, чем это соответствовало их доле в составе городского (и тем более в составе всего) населения. Усилению процента евреев среди эвакуированных благоприятствовало и то обстоятельство, что для многих служащих и рабочих эвакуация не носила обязательного характера: им предоставлялась возможность эвакуироваться со своими учреждениями и предприятиями, но их к этому не обязывали. И многие — главным образом не-евреи — оставались. В этих условиях для евреев-рабочих и служащих, которые не подходили под условия обязательной эвакуации, иногда открывалась сравнительно широкая возможность эвакуироваться.
В советской художественной литературе имеется много произведений, изображающих трагические годы войны. В некоторых из них каким-то углом показана и эвакуация, иногда эвакуации уделяется довольно много внимания. Но почти всюду это лишь отход войск и эвакуация правительственных учреждений и важнейших промышленных предприятий с частью персонала, иногда угон на восток скота, часто массовое бегство населения, но нигде не встречается даже и намека на эвакуацию евреев, как таковых.
В названном выше романе Ильи Эренбурга «Буря» (1944 г.) много места уделяется Киеву и в частности киевским евреям непосредственно перед войной и в первые месяцы войны, драматически показана гибель киевских евреев в Бабьем Яру, но эвакуация Киева в романе просто обойдена молчанием. В большом романе Валентина Катаева «За власть советов» (1949 г.) действие развертывается в Одессе, начинается здесь за неделю до начала советско-германской войны и проходит через все ее фазы вплоть до освобождения Одессы; но эвакуации города здесь посвящено лишь несколько скупых строк, а об эвакуации или бегстве евреев вообще нет ни слова.
Гораздо больше внимания уделено эвакуации авторами, писавшими о Донецком бассейне в годы войны. В романах Александра Фадеева «Молодая гвардия» (1945 г.) и Аркадия Первенцева «Испытание» (1944 г.) и в очерках Бориса Галина «В Донбассе» (1946 г.) есть много материала, позволяющего составить себе отчетливое представление об эвакуации промышленных центров Донбасса осенью 1941 года. Галин, бывший в качестве корреспондента в Донбассе в первые месяцы войны и вернувшийся оттуда в дни освобождения Донбасса Красной Армией летом 1943 года, подробно сообщает об эвакуации металлургического завода им. Сталина в г. Сталине. Это был один из крупнейших металлургических заводов Донбасса, число рабочих на котором в предвоенные годы доходило до 10 000 и выше.
Но при эвакуации завода лишь «полторы тысячи рабочих уехали со своими семьями на Урал»283. Об эвакуации населения вне связи с заводом ни Галин, ни Первенцев вообще ничего не сообщают. С этой стороны гораздо интереснее «Молодая гвардия» Фадеева, в которой дается почти эпическая картина эвакуации государственных учреждений, промышленных предприятий, движимого имущества колхозов и совхозов и массового бегства населения284.
Это единственная по своей изобразительности и широте картина эвакуации в советской литературе. Но и здесь об эвакуации или бегстве евреев ни слова.
В печати — за пределами Советского Союза, — правда, нередко можно было встретить утверждение о широком содействии со стороны советских властей эвакуации евреев, особенно на Украине, утверждение, поддерживавшееся нередко совершенно безупречными людьми. Так в бюллетене «Хайаса» (Еврейского О-ва Помощи Иммигрантам) в 1946 году можно было прочесть:
«Не вызывает сомнений, что советские власти принимали специальные меры для эвакуации еврейского населения или для облегчения его стихийного бегства. Наряду с государственным персоналом и промышленными рабочими и служащими всем евреям отдавалось преимущество [при эвакуации]… Советские власти предоставили тысячи поездов специально для эвакуации евреев, сознавая, что они являются наиболее угрожаемой частью населения».285
Это принималось на веру. Никаких данных в подтверждение этих утверждений не приводилось и советская печать — в частности и советская еврейская печать — остерегалась касаться этом больной темы. Лишь в заграничной печати была сделана попытка привести некоторое подобие фактов в подтверждение положения об энергичном содействии со стороны советских властей эвакуации евреев из угрожаемых областей. Еврейско-американский коммунистический журналист Б. Ц. Гольдберг по возвращении из поездки по Советскому Союзу написал статью под многообещающим заглавием «Как во время войны эвакуировали евреев в Советской России»286. Во время пребывания своего на Украине автор, оказывается, проявил большую активность по выяснению этого вопроса:
«Важно знать, какова была политика власти и как складывалось положение в большинстве случаев, в самых обыкновенных случаях.
Об этом я расспрашивал многих — евреев и христиан, военных и эвакуированных; все отвечали, что политика власти заключалась в том, чтобы предоставить преимущества по эвакуации евреям, стараться вырвать их чем больше, чтобы наци не могли их уничтожить. И многие евреи подтвердили мне: евреев прямо торопили, предостерегали и отсылали в числе первых.
При эвакуации руководствовались такой мыслью: высылать евреев тотчас после эвакуации женщин и детей. Многие эвакуированные евреи, выбравшиеся позже заграницу, подтвердили это».
К сожалению, из всех высказываний его многочисленных собеседников о широком содействии эвакуации евреев со стороны советских властей Гольдберг приводит лишь одно свидетельство — раввина Шехтмана, который рассказал Гольдбергу в Киеве следующее:
«Длинные поезда, целые эшелоны стояли у вокзала, а по улицам ходили люди из милиции и раздавали пропуска, карточки на отъезд с эшелонами: берите, уезжайте из города. Но люди не торопились уезжать; не верилось вообще, что враг возьмет Киев. Евреям говорили: ведь ты же еврей, ты будешь среди первых жертв, вот тебе пропуск, уезжай. К нему самому, раввину Шехтману, два раза приходили на дом и говорили: уезжай, батюшка, ты еврей, тебя убьют первым, вот тебе билет, уезжай.
И он действительно уехал со всей семьей, поскольку члены ее не были призваны в армию».
Милиционеры, раздающие на улице направо и налево билеты на эвакуацию или уговаривающие «батюшку»-раввина287 (у Гольдберга так и написано еврейскими буквами «батюшка») уехать, — эта картина эвакуации сама за себя говорит. Во всем этом рассказе явственно чувствуется официальная выдумка, рассчитанная к тому же на очень нетребовательного и доверчивого слушателя. Но это единственный претендующий на конкретность рассказ об эвакуации украинских евреев, который нам удалось обнаружить среди огромного количества просмотренного материала.
При таком состоянии источников нашего осведомления об эвакуации определить — хотя бы суммарно — количество эвакуированных и бежавших с Украины евреев чрезвычайно трудно. С известным приближением можно было бы судить о масштабах эвакуации и бегства по данным о реэвакуации и о количестве евреев в различных украинских центрах после войны. Такого рода полу-официальных данных для отдельных городов в еврейской печати рассеяно довольно много, но большого доверия они не внушают: на них слишком часто лежит явственная печать преувеличений, продиктованная желанием не видеть, а то и прямым стремлением скрыть действительные размеры еврейского бедствия.
Это начало проявляться особенно отчетливо с осени 1945 года, когда И. Фефер, полемизируя с пессимистической оценкой положения евреев на Украине и в Белоруссии американским еврейским «Форвертсом» от 1-го июля 1945 года, прислал в Комитет еврейских писателей, художников и ученых в Америке статью, в которой сообщил, что еврейское население Одессы будто бы вновь достигло 45 000, еврейское население Киева 50 000, еврейское население Бердичева 10 000 и т. д.288
С этого времени на огромном большинстве приходивших из Советского Союза сообщений о размерах еврейского бедствия лежит печать недостоверности. Если, например, Б. Ц. Гольдберг телеграфирует в августе 1946 года из Киева (в котором до войны жило около 175 тысяч евреев), что еврейское население Киева вновь «близится к 100 000»289, или если мы читаем, что в Одессе (с довоенным еврейским населением около 180 000) количество евреев в апреле 1946 года достигало 80 тысяч290, а Гольдберг двумя месяцами позже сообщил уже даже о «почти 100 000» (и одновременно довел довоенное население Одессы до 260 000)291, или если о Днепропетровске (до войны около 100 000 евреев) мы узнаем, что его еврейское население достигло в июле 1946 года 50 тысяч292, — к этим сообщениям трудно отнестись с доверием.
Тем более, что немало эвакуированных и беженцев осели на новых местах и не вернулись в города своей довоенной оседлости. Правда, крупные городские центры притягивали при реэвакуации не только выходцев из этих городов, но и беженцев и эвакуированных из менее значительных украинских городов, в которых возвращавшиеся евреи встречали еще более трудную обстановку, чем в крупных центрах. Но и сообщенные в печати данные о многих менее значительных городах показывают для периода после войны более значительные числа евреев, чем это кажется отвечающим действительности. Так в Виннице (в 1926 г. 21 816 евреев, в 1939 г., если много, 25–28 тысяч), очень рано занятой немцами, уже в начале осени 1945 года еврейское население будто бы вновь достигло 14 тысяч293, а в мае 1946 года даже 18 тысяч294; в Житомире (до войны около 30 тысяч евреев) в августе 1945 г. количество евреев достигало будто бы 10–12 тысяч295, а через год даже 18 тысяч296. Более убедительные данные для Бердичева (в 1926 г. 30 812 евреев, в 1939 г., может быть, до 35 тысяч), где в марте 1946 года числилось вновь 6 тысяч евреев297; но и тут Гольдберг в августе того же года определяет число евреев уже в 10–12 тысяч298. Правдоподобной кажется и цифра для Могилева Подольского (до войны около 15 тысяч евреев), где в апреле 1946 года количество евреев достигало 3 тысячи299, или для Белой Церкви (в 1926 г. 15 624 еврея, в 1939 г., вероятно, не больше), где в мае 1945 года числилось около 1000 евреев300.
Трудно на основании этих данных подвести итоги по Украине: в небольших городах и местечках и тем более в сельских местностях процент захваченных немцами и погибших евреев был очень высок, в правобережной Украине, может быть, не ниже, чем в Белоруссии. В более крупных центрах положение было значительно менее неблагоприятно и при большой концентрации евреев в крупных центрах это должно было сказаться благоприятно на общем количестве эвакуированных или спасшихся бегством евреев. Но при всех обстоятельствах трудно допустить — перед лицом приведенных выше фактов, — чтобы количество эвакуированных или спасшихся бегством за пределы немецкой оккупации превысило треть украинского еврейства. Из 1 533 000 — а за вычетом мобилизованных в Красную Армию почти 1 400 000 — украинских евреев (в старых границах Украины), вероятно, не менее 900 000 были захвачены немцами и погибли.