Чем болели сексоты ГПУ
Чем болели сексоты ГПУ
Из «Отчёта Петрогублита за 1923/24 год»[65]:
«ГПУ, в частности Политконтроль ГПУ, — это тот орган, с которым Гублиту больше всего и чаще всего приходится иметь дело и держать самый тесный контакт. Политконтроль осуществляет последующий контроль изданий, предварительно разрешённых Гублитом, и привлекает всех нарушителей закона и правил о цензуре. Гублитом зачастую выполняются задания, исходящие из Политконтроля, которые он по тем или иным причинам не может взять на себя в целях конспирации, и наоборот. В отношении просмотра изданий (предварительного) также бывают случаи совещаний с Политконтролем и обязательная отсылка копий отзывов о запрещённых изданиях для сведения и установления источника получения оригиналов. В большинстве случаев последнее приходится выполнять Гублиту, как учреждению расшифрованному. Политконтроль не всегда достигает цели. (…) Всё, что мог при контроле установить представитель Гублита, не установит представитель ГПУ, перед которым язык и голова слишком неразговорчивы и настороже (!)».
Здесь уже прямо и недвусмысленно говорится об агентурносыскных функциях советских цензоров. Заведующий Ленинградским гублитом Энгель с некоторым сожалением говорит далее о том, что он не видит иного выхода, как «делить нашу работу с ГПУ», поскольку «штат Гублита не даёт возможности взять на себя её полностью». Позднее, в 1927 году, он даже жалуется на то, что до сих пор «не налажены взаимоотношения с Политконтролем ГПУ — он и мы несём (так! — А. Б.) одну и ту же работу. (…) Имелись случаи, когда разрешённые нами книги задерживались Политконтролем ГПУ по идеологическим соображениям».
Советская цензура всегда работала рука об руку со «славными органами» и строго пресекала любые попытки освещения и тем более критики их в печати. В двадцатые годы журналисты ещё позволяли себе кое-какие вольности, касаясь табуированных тем. На это последовал строгий окрик Главлита, разославшего по всем инстанциям такой совершенно секретный циркуляр: «В связи с появившимися в печати заметками о деятельности ОГПУ (…) вновь предлагаем вам не допускать в печати каких бы то ни было сообщений, связанных с деятельностью ОГПУ, не согласовав предварительно вопрос о напечатании с Политконтролем ОГПУ».
Первоначально эти органы должны были заниматься контролем над книжными предприятиями: типографиями, библиотеками, издательствами, редакциями журналов и газет, а также подвергать физическому уничтожению издания, запрещённые Главлитом.
Однако начиная с 1923 года каждое печатное произведение — книга, журнал, газета, любая публикация — внимательно изучалось в Политконтроле ГПУ (затем ОГПУ, НКВД, КГБ) на предмет выявления огрехов, допущенных цензурой. Руководство местных отделений Главлита должно было давать объяснения — кем, когда и по какой причине пропущен в печать «криминал». Так, в 1928 году заведующий Ленгублитом Энгель прислал в Политконтроль объяснительную записку «По поводу списка книг, представленных Политконтролем ОГПУ как конфискованные». В числе девятнадцати конфискованных книг оказались даже две книги, повествующие о провокаторах, слежке, охранке и секретных застенках в дореволюционной России, — видимо, из опасения, что они могут вызвать у нашего самого проницательного в мире читателя ненужные и опасные параллели и аллюзии. По настоянию ОГПУ конфискованы были книги В. Л. Бурцева «В погоне за провокаторами» и П. Е. Щёголева «Секретные сотрудники и провокаторы». По справке Энгеля, они были «задержаны ГПУ в типографии из-за соображений специального характера», под которыми подразумевались, очевидно, сведения о самом механизме, технике политического сыска, взятые на вооружение преемниками жандармских отделений.
И тем более вызывали гнев и раздражение «органов» публикации, в которых фигурировали не их достойные предшественники, а непосредственно сами их сотрудники. Особенно красочен случай запрещения 22-го номера ленинградской «Врачебной газеты» (на самом деле это научный журнал). В объяснении Энгеля по этому казусу сказано кратко: «Описание случая болезни сексота ГПУ. Редактор тов. Кантор. Явная наша ошибка». Дело возникло по поводу разрешённой Ленгублитом статьи «Алкоголизм в этиологии неврозов», присланной из Курского невро-психиатрического диспансера доктором К. К. Спицыным. В совершенно академическом тоне доктор рассказывает о «больном И. В. И., 37 лет, члене ВКП(б), сексоте ГПУ», который поступил в больницу «в крайне депрессивном состоянии». Он жаловался на то, что «не может находиться в людных местах, хотя по роду своей работы ему это необходимо», «всё вселяет в него непобедимый ужас», «непонятный страх»: он даже направил в партийную ячейку письмо, в котором грозился покончить с собой. «Анамнез», приведённый в статье, таков: больной И. пить начал с 1915 года, но умеренно; однако в конце 1917-го, вступив в партию и одновременно в ЧК, окончательно поддался своей «слабости».
«Как сознательный человек, — продолжает курский психиатр, — он понимал, что позорно быть членом партии, агентом ГПУ, быть на хорошем счету и пить». Поэтому он свою болезнь — хронический алкоголизм — скрывал всеми доступными ему способами и больше всего в мире боялся разоблачения… А разоблачить его, когда «И. был в открытой службе», прежде всего могли его непосредственные начальники. С переходом же в сексоты (секретные сотрудники) разоблачителями его могли стать такие же сексоты, как и он сам, — он же их не знает, — то есть, по его словам, «любой гражданин». Ему стало мерещиться, что его окружают одни лишь сексоты… И. стал избегать людных мест: перронов, площадей, демонстраций, что очень затруднило, по его признанию, выполнение им служебных обязанностей. Далее доктор подробно описывает методику лечения больного И. — не без допускаемых тогда ещё приемов фрейдистского психоанализа — и заканчивает эту замечательную в своём роде историю болезни весьма оптимистически: «Гражданин И., будучи весьма сметливым от природы человеком, понял суть своего заболевания, условные связи распались, и он служит вновь», — с чем мы его и поздравляем…
Не менее любопытна история запрещения до выхода в свет книги Рубуса «НТУ». О ней в ответе Энгеля сказано: «Отзыв благоприятный. Советский авантюрно-научный роман, идеологически вполне выдержанный. Смущает подробное описание органов ГПУ. ГПУ высказалось против издания романа. Роман не был выпущен». Как удалось выяснить, под коллективным псевдонимом Рубус скрылись два автора — Лев Александрович Рубинов, бывалый человек, популярный в Ленинграде двадцатых годов адвокат, и 25-летний студент Лев Васильевич Успенский, ставший затем известным писателем. В «Записках старого петербуржца» младший из Львов рассказывает, как они пришли к мысли написать что-то вроде пародии на современные научно-фантастические романы. Роман в Ленинграде тогда не вышел, но в 1928 году харьковское издательство «Космос» осуществило издание книги Льва Рубуса «Запах лимона». В нём повествуется об изобретении в Советской России нового вещества — «революционита», неисчерпаемого источника энергии, о борьбе сотрудников ГПУ с английскими шпионами, пытавшимися овладеть этим секретом, и т. п. Судя по всему, это и есть запрещённый в Ленинграде роман «НТУ» (расшифровывается в «Запахе лимона» как «Нефть. Транспорт. Уголь»; кроме того, это инициалы главного чекиста-разведчика, эдакого предтечи «майора Пронина», — Николая Трофимовича Улитина). Встретив затруднения в ленинградской цензуре, авторы, изменив название, послали рукопись в Харьков. Тамошние чекисты и цензоры оказались не столь бдительными, и книга благополучно вышла в свет. Такая проделка могла ещё состояться в двадцатые годы; в дальнейшем сведения о запрещённой каким-либо местным гор-литом рукописи вносились в особые циркулярные списки Главлита и рассылались на места.