12 | ТОКИВА БЕЖИТ ИЗ СТОЛИЦЫ
12 | ТОКИВА БЕЖИТ ИЗ СТОЛИЦЫ
У Левого конюшего Ёситомо было много сыновей. Камакурский Акугэнда Ёсихира был казнён; голову второго сына, Томонаги, тоже пронесли по улицам и повесили у темничных врат. Третий сын, младший военачальник Правой дворцовой стражи Ёритомо, был пойман, и жить ему или умереть, было ещё не решено. А ещё троих детей от Ёситомо родила Токива, придворная дама прежней государыни Кудзё. Были они мал мала меньше, но все трое — мальчики, и говорили люди: «Не может быть, чтоб их оставили как есть».
Токива, слыша это, думала: «И без того я исхожу тоской по ушедшему в мир иной господину конюшему, а если лишусь и детей, то не смогу и минуты прожить. Возьму их, скроюсь, и будь что будет!» — так, не сказавшись ни своей престарелой матери, ни слугам — не знала она, кому ныне можно довериться! — под покровом ночной темноты Токива бежала. Старший Имавака был восьми лет, средний Отовака — шести, а последний — Усивака — двух лет от роду. Старших Токива пустила вперёд, а сама пошла следом, прижимая к груди младшего, так и покинули они своё жилище. Что делать, куда идти — не знала она, а потому шла, куда глаза глядят, и как будто в знак воздаяния за многолетнюю веру, оказалась она с детьми в храме Киёмидзу.
В ту ночь шла всенощная служба перед изваянием Каннон. Двоих детей усадила она себе на колени и прикрыла полами своих одежд, а младшего устроила за пазухой, и проплакала всю ночь до рассвета. Не выразить словами, каково было у неё на сердце! Пришедшие отовсюду и знать и простолюдины сидели рядами, плечо к плечу, колени к коленям. Невозможно надеяться пребывать в этом мире вечно, но молились там и те, кто с трудом сводил концы с концами, и те, кто не смог получить ранг и должность по своему желанию. Токива же молилась: «Спаси этих троих детей!» — и иных мыслей у неё не было. С тех пор, как исполнилось ей девять лет, молилась она в храме каждую луну, а с пятнадцати лет каждые восемнадцать дней читала тридцать три свитка сутры Каннонкё[117], не пропустив ни разу. Настолько почитаемая бодхисаттва не могла не откликнуться на такое усердие! «Верю, что но обету Великого сострадания помогающая даже тем, чьи несчастья предопределены кармическим воздаянием, ты можешь помочь вновь расцвести увядшим травам, а засохшим деревьям — снова принести плоды! Славься, Тысячерукая и Тысячеглазая бодхисаттва Кандзэон! Спаси моих детей!» — так возносила она молитвы день и ночь, и потому, наверное, Каннон снизошла к её мольбам.
Старших детей Токива пустила вперёд, а сама пошла следом, прижимая к груди младшего, так и покинули они своё жилище.
Перед самым рассветом её пригласили в келью настоятеля и предложили риса, разведённого кипятком, но от волнения, теснящего грудь, не могла она сделать ни глотка. Раньше приезжала она сюда в роскошной повозке, даже младшие слуги и погонщики волов были в нарядных одеждах, и было видно — вот прекрасная госпожа, которую осчастливил своей любовью Левый конюший! А ныне — скрываясь от людей, в неподобающих ей лохмотьях, вся в слезах привела она своих малолетних детей, и не смела смотреть людям в глаза. Настоятель гоже проливал слёзы над её горем. «Этот храм слишком недалеко от Рокухара, и не смею я оставаться здесь даже ненадолго. Но кроме будд и богов, помощи искать мне не у кого, и я пришла попрощаться с Каннон», — сказав гак, покинула она храм Киёмидзу, вышла на улицу Яматодзи и поскольку ей было всё равно, куда идти, пошла она в южную сторону.
На рассвете десятого дня второй луны был сильный заморозок, река Отова начала покрываться льдом, с горных пиков повеяло холодом, а наледь на дорогах не таяла. Сгустились тучи, повалил снег, и не стало видно, куда идти. Мать подбадривала детей, но ноги у них распухли и кровоточили, они падали и плакали от бессилья. «Как же быть?» — кручинилась мать, и не передать, что было у неё на сердце. Когда дети плакали особенно громко, сердце её сжималось: «Вдруг кто услышит?»; когда встречные участливо расспрашивали её, душа уходила в пятки: «А что у них на уме?» Так кручинясь, шла она, ведя детей за руки, останавливались они у чьих-то домов, немного отдыхали и шли дальше, куда несут ноги. Когда поблизости не было любопытных глаз, Токива сказала восьмилетнему сыну:
— Что ж ты, совсем ничего не понимаешь? Мы поблизости от врагов, от места, что зовётся Рокухара. Будете плакать — вас заметят и схватят, потому что вы — дети господина Левого конюшего, и обезглавят. Если жизнь дорога — не плачьте. Говорят, хорошие дети слушают свою мать, даже ещё будучи в чреве. А вам-то по семь- восемь лет! Так что же вы таких простых вещей не понимаете! — так со слезами уговаривала она, и после таких уговоров восьмилетний сын, будучи старше других, примолк, хоть слёзы так же лились из глаз. Шестилетний ребёнок по-прежнему падал и плакал: «Холодно! Замёрз!» — а Токива, что уже несла двухлетнего сына, не могла взять его на руки. Могла она только взять его за руку и продолжать идти. С тех пор, как узнала она, что господин Левый конюший убит, не могла она даже выпить горячей воды, а потому слабела, как бабочка-однодневка. От волнения и лишений в дороге она, казалось, вот-вот испустит дух, но от жалости к детям она забыла о том, как длинны весенние дни, и со звоном колокола, возвещавшего закат, добрались они до Фусими.
Закончился день, надвигалась ночь, а пристанища у них не было. У подножья гор при дороге виднелись дома, но думала Токива: «Враги все ещё близко! Верно, это дома вассалов Рокухара!» — и не смела попросить ночлега. Ей ничего не оставалось, кроме как плакать: «Как же приходится страдать, будучи матерью детей того господина, что принёс мне столько печали!» И так, опасаясь недобрых людей в горах и полях, забились они все четверо в заросли при дороге, обнялись, взявшись за руки, и плакали.
Прошло время сумерек, дорога опустела, и казалось, что не переживут они эту ночь, если останутся здесь. Думала Токива: «Найти бы хоть травяную хижину в горной деревне, где нас никто не знает. Переждать бы хоть одну эту ночь, чтоб спасти детей!» — и повела детей на свет, видневшийся где-то недалеко. Вышли к дому, она постучала в бамбуковые ставни, и на стук из дверей появилась женщина постарше Токивы, вероятно, хозяйка этого дома. С удивлением взглянула она на Токиву:
— Куда же это вы направляетесь, по такому снегу, без охраны, да ещё и с малыми детьми? — спросила она.
— Видите ли, мой муж был со мной жесток, и я взяла детей и ушла из дома, не в силах вытерпеть такое его обращение. А в дороге нас застал снег, и мы заплутали, — отвечала с заплаканным лицом Токива, пытаясь убедить хозяйку, хоть догадывалась, что та вряд ли поверит, и рукава у неё промокли от слёз. Хозяйка сказала:
— Что-то не очень верится — непохоже, чтобы вы были из простых людей. Смута наступила в мире, и думается мне, что вы изволите быть супругой кого-то из знатных господ. За укрывательство беглецов меня, старуху безродную, свяжут и потащат в Рокухара, испытаю я унижение да и жизни, пожалуй, лишусь. А всё же — не выгонять же вас. Кто вас ещё приютит в этой деревне? А в полях и горах вам оставаться негоже, на такой стуже разве доживёте вы до завтра? Много в деревне домов, много семей, но именно ко мне вы постучались — верно, из-за обета, принятого ещё в прошлых жизнях. Извольте же зайти в мою убогую хижину! — так впустила она беглецов. Достала и постелила новую циновку, на очаге разогрела им еды. Токива обрадовалась, но из-за перенесённых тягот не могла проглотить ни кусочка, лишь как могла накормила детей. Хозяйка, у которой сердце сжималось от жалости при виде Токивы, старалась им всячески услужить. «Верно, в ней воплотилась Каннон из Киёмидзу!» — думала Токива, и вновь затеплилась исчезнувшая было надежда на то, что всё как-нибудь обойдётся.
Шестилетний сын, устав с дороги, уснул у колен Токивы, обо всём забыв. Восьмилетний ребёнок же, видя мать, без конца проливающую слёзы, тоже вспоминал своего отца, Ёситомо, и не мог успокоиться и задремать, а лишь плакал, отвернувшись к стене, не в силах сдерживаться. Наступила глубокая ночь, все в доме улеглись, и тогда мать сказала восьмилетнему сыну на ухо:
— Несчастные вы мои! Ведь есть люди благоденствующие, что растят по десять, двадцать детей! Хоть и говорят, что в нашем непостоянном мире одни умирают раньше, другие — позже, но ведь бывает же, что вместе доживают до седых волос, а потом дети провожают их в последний путь. А мы не знаем, кто нас завтра схватит и что нас ждёт впереди. Может, утопят в омуте, а может, зароют в землю. Годы, что ты меня поддерживал, годы, что я тебя растила — пролетели, как одна ночь, за которой следует расставание! — плача, сетовала она, и Има- вака спросил:
— А что ты, мама, будешь делать, если нас убьют?
— Разве смогу я прожить хоть день, хоть минуту после вашей смерти? Я тоже умру с вами! — отвечала она.
— Как хорошо, что ты, мама, тоже умрёшь с нами, и мы не расстанемся с тобой! Если мы будем с тобой, то и жизни не жалко, — сказал Имавака, и они, рука в руке, голова к голове, проплакали до рассвета. Долго для них тянулось время ожидания рассвета, хоть и коротки весенние ночи, но наконец-то начало светать, послышались крики петухов и звон колоколов в храмах.
Постепенно рассвело, и Токива потихоньку разбудила детей и собралась уходить. Хозяйка того дома вышла к ним и принялась уговаривать:
— Дайте отдохнуть детям хотя бы ещё один день! Снег перестанет — тогда и пойдёте, куда вам нужно! — всё настаивала она. Горько было покидать столицу, и хоть спешила Токива увести детей подальше от врагов, но уступила хозяйке, пожалевшей её, и так они остались в Фусими ещё на день.
В пути им встречались люди, что их жалели и помогали — кто подвозил их на лошади, а кто нёс детей на руках по пять-десять тё, и наконец-то пришли они в уезд Уда, что в земле Ямато.
Ещё одна ночь прошла, и Токива снова разбудила детей, попрощалась с хозяйкой и собралась в путь. Хозяйка проводила их до ворот, и сказала на прощанье:
— Глубоко скрыты причины нашей связи в прошлых рождениях. Боязно прятать вас и дальше так близко от столицы, и сегодня я не смогу вас оставить здесь. Не переживайте, что побеспокоили меня, хоть я вас вовсе и не знаю. Лучше просто навестите меня, если будете снова жить в столице, хоть я вам вовсе и не ровня!
— Наверное, были вы моей матерью в прошлой жизни, а иначе как появилась бы между нами такая связь! Век не забуду я вашей доброты, если только суждено мне остаться в живых! — говорила Токива, и так они расстались в слезах.
В пути им встречались люди, что их жалели и помогали — кто подвозил их на лошади, а кто нёс детей на руках по пять-десять тё[118], и наконец-то пришли они в уезд Уда, что в земле Ямато. Там жили родичи Токивы, которых она попросила:
— Чтобы спасти детей, надеялась на вашу помощь, потому и пришла к вам, хоть и не знала дороги.
Те опасались, как бы чего не вышло, и, посовещавшись о том, как поступить, решили: «Нехорошо будет отказать в помощи, раз она, женщина, пришла в надежде на нашу помощь, не побоявшись дальней дороги!» — и радушно приняли её. Насколько долго продлится их расположение, не ведала Токива, но хоть сейчас могла на некоторое время успокоиться.