4 | О ССЫЛКЕ ЁРИТОМО, А ТАКЖЕ О СНЕ, КОТОРЫЙ ПРИСНИЛСЯ МОРИЯСУ

4 | О ССЫЛКЕ ЁРИТОМО, А ТАКЖЕ О СНЕ, КОТОРЫЙ ПРИСНИЛСЯ МОРИЯСУ

Госпожа Икэ-доно всячески хлопотала за Ёритомо, и смертный приговор ему был отменён, а вместо того отправили его в ссылку в землю Идзу. Икэ-доно призвала Ёритомо и изволила молвить:

— То, что до вчерашнего дня разбивало моё сердце, сегодня оборотилось великой радостью, и тебя отправляют в Идзу. Я, монахиня, с годов цветущей юности, если что-то вызывало жалость и сострадание, то не могла молча смотреть, заступалась за многих, и многим сберегла их головы. Сейчас-то я уже ни на что не гожусь, все уже привыкли к тому, что я говорю, и знала я, что Киёмори меня не послушает. Но я всё же надеялась — а вдруг что- то и выйдет? — и вот, может, вовсе и не из-за меня, но как бы то ни было, тебя помиловали. За всю свою жизнь не упомню, чтобы чувствовала я такую радость, и не думаю, что ещё когда-нибудь буду радоваться сильнее, чем нынче! — а Ёритомо отвечал:

Икэ-доно призвала Ёритомо и изволила молвить: «Го, что до вчерашнего дня разбивало моё сердце, сегодня оборотилось великой радостью, и тебя отправляют в Идзу!

— Только благодаря вашей милости остался я жив. В грядущих жизнях, в будущих мирах смогу ли когда отблагодарить вас? Хотя всякое ещё может случиться со мной в дороге, и в далёком краю испытаю печаль, но я ни о чём не сожалею. Только вот, в долгой дороге в глуши некому мне служить, и непосильны мне будут тяготы пути, — и говорила госпожа Икэ-доно:

— Я тоже думала об этом. Многие ведь служили у вас, пока твой отец был жив, но разбежались в испуге. Если объявить о твоём помиловании — разве не объявятся те, кто служил вам долгие годы? — тогда Ёритомо договорился с Яхэй-бёэ, объявил, что помилован, и собралось семь-восемь десятков самураев и челяди.

Среди пришедших к нему было более тридцати самураев. Все они в один голос твердили:

— Уйдите от мира, и тем успокойте сердце госпожи Икэ-доно — а тогда и поедем в край Идзу! — и лишь Минамото-но Мориясу тайно нашёптывал:

— Что бы вам ни говорили, делайте вид, что не слышите! Пожалейте свои волосы!

Как-то раз Мориясу говорил:

— То, что вы спаслись один из тысячи — не случайно! — настаивал он. — Это случилось по воле бодхисаттвы Хатимана!

Ёритомо ничего не отвечал, когда ему говорили: «Постригись в монахи!», и молчал, когда уговаривали: «Не стригись!» Страшно подумать, что было у него на сердце!

В двадцатый день третьей луны первого года Эйряку Ёритомо, получив приказ отправляться в край Идзу, заехал попрощаться к госпоже Икэ-доно. Она приподняла край занавеси и взглянула на него:

— Подойди-ка поближе! — подозвала его, пристально посмотрела на него. — Мне удалось спасти твою драгоценную жизнь, так слушай, и не отступай от моих слов! Лук и стрелы, большие и малые мечи — в руки не брать и в глаза не видеть! Не занимайся охотой и ловлей рыбы, и даже думать о них не смей! Люди злословят, и кто знает, какую клевету могут возвести — так сделай, чтоб я в своей жизни, которой немного уж и осталось, не слышала о тебе плохого. Горько будет, если тебя снова постигнет несчастье. Из-за какой же кармы в прошлых жизнях можно так жалеть чужого ребёнка! Мучительно мне, если люди страдают! — говорила она, не в силах сдержать слёзы. А Ёритомо, хоть и шла ему всего четырнадцатая весна и можно было бы посчитать его ребёнком, тонко чувствовал доброту к нему, и, залившись слезами, не поднимал лица. Спустя какое-то время, когда ему удалось сдержать слёзы, он вымолвил:

— Я, Ёритомо, в первый день третьей луны прошлого года потерял мать, а в третий день этого года утратил отца. Судилось мне стать круглым сиротой, которому не от кого ждать сострадания или жалости, но вы меня спасли. Хоть вы и беспокоитесь за меня — прошу вас быть мне поддержкой вместо почивших отца с матерью! — так сказал и тихо заплакал.

— Получает помощь свыше тот, кто заботится о просветлении родителей в будущей жизни, и продлевается жизнь его! Читай сутры, возглашай имя Будды Амида и молись о посмертной судьбе отца с матерью! У меня когда-то был сын, Правый конюший Иэмори. С печалью вспоминаю его детский облик. Потом он служил государю-иноку Тоба и обладал немалой властью, да вот Киёмори, тогда ещё в ранге младшего чиновника Дворцового ведомства, учинил беспорядки в храме Гион. По жалобе монахов осудили его на дальнюю ссылку, но государь всё затруднялся его отправить, и тогда монахи решили: «Киёмори не ссылают оттого, что за него заступается Иэмори!» — стали проводить обряды проклятия, и из-за гнева Горного царя[135] Иэмори умер в возрасте двадцати трёх лет. Потеряв его, думала, что ни дня, ни часа не смогу прожить на этом свете — да вот уже минуло одиннадцать лет. До вчерашнего дня к этой моей печали добавлялась и забота о тебе, зато теперь наступает время просохнуть слезам. Сейчас ты уходишь в дальний путь, но через месяцы и годы тебя непременно вернут в столицу, простив вину. Я стара, жизнь моя оборвётся не сегодня, так завтра, и не надеюсь я дожить до того дня, так что накрепко запомни то, что я говорила, как мои последние слова! — сказала она и разрыдалась, и Ёритомо отжимал мокрые от слёз рукава.

Перед рассветом двадцатого дня третьей луны первого года Эйряку[136] Ёритомо со спутниками покинул Усадьбу у Пруда и пустился в путь по Восточной дороге. Народу с ним было немало, но тут один остановился починить обувь, там другой отпросился попрощаться, и осталось всего трое-четверо тех, кто взаправду решил идти с ним. Лишь Минамото-но Мориясу, что пустился с ним, одетый в дорожную одежду, дошёл с ним до Оцу. Ёритомо сказал:

— Сколько их было — а теперь никого! — а Мориясу отвечал:

— Пускаясь в дальний путь, жалеют, что не попрощались, кто с родителями, кто с женой и детьми. Потом догонят! — но никто так и не появился.

Едущие в ссылку обычно стенают, но Ёритомо ликовал в душе. Не случайно, — думал он, — я, осуждённый на казнь, отделался лишь ссылкой. Но всё же печалила его разлука со столицей. То здесь, то там он придерживал коня и оборачивался взглянуть на места, что они покидали. В своё время был он курандо, а потому вспоминалась ему жизнь во дворце. Вспоминал он и службу во внутренних дворцовых покоях. «Как помогла госпожа Икэ-доно, заменившая мне мать и отца! Хорошо бы встретить таких, как она — отзывчивых и открытых душой!» — думал он, но даже встречавшиеся отряды врагов из Рокухара напоминали о родной столице. Ржут кони из Ху, когда подует северный ветер, а птицы из Юэ вьют гнёзда на южных ветвях деревьев[137]. Даже бессловесных тварей гложет тоска по родным местам. Дунпинский ван[138] умер во время странствий, и деревья с травой, растущие на его могильном холме, клонятся в сторону его родины. Ю-цзы[139] стал божеством, охраняющим покинувших родные пределы, а Ду Юй превратился в кукушку, которая поёт о возвращении тем, кто вдали от дома[140].Умершие вдали от дома, похороненные на чужбине, они олицетворяют тех, кто грустит по родной стороне. Вот так же чувствовал себя и Ёритомо.

До выезда из столицы конвоировал его Суэмити, из безродных самураев. У Аватагути он отнимал вещи у ссыльных, но Ёритомо сказал:

— Не делайте этого, потому что не останется втайне то, что Ёритомо был ограблен по дороге в ссылку! — и так усовестил его.

Мориясу сказал:

— Хотел бы пойти с вами до конца вашего пути, но есть у меня мать, которой уже за восемьдесят. Не сегодня-завтра умрёт она, и разлука с сыном перед самой смертью будет для неё чересчур тяжела. Проведу с ней её последние дни, а потом сразу же поспешу к вам на службу! — и отправился проводить Ёритомо до Сэта.

В Сэта переправились на лодке.

— А что это за храм вон там, перед той рощей криптомерии, где виднеются ворота-тории? — спросил Ёритомо, и отвечал Мориясу:

— Это храм, где почитается главное божество этой земли, ведь в Сэта находится земельная управа Ооми.

— А как называется храм?

— Храм Такэбэ, — отвечал Мориясу.

— Нынче заночуем в храме! — распорядился тогда Ёритомо, а Мориясу сказал:

— Давайте остановимся на постоялом дворе!

— Хочу я провести эту ночь перед божеством, в молитвах о своём будущем! — и они остановились в храме. Спустилась ночь, слуги уснули, и тогда Мориясу признался:

— Когда я в столице говорил вам, чтоб вы не принимали постриг, то были не мои слова, это изволил говорить великий бодхисаттва Хатиман. Перед тем видел я вещий сон. Вы пришли поклониться в храм Ивасимидзу[141], в белых одеждах и в шапке-татээбоси. Я был с вами, но вы стояли на помосте перед храмом, а я ожидал вас за оградой. Тут вышел на помост небесный отрок, лет двенадцати-тринадцати на вид, с луком и стрелами в руках, и сказал: «Я принёс лук и колчан Ёритомо!», а из внутреннего святилища послышался властный голос: «Спрячь это до поры хорошенько! Потом я отдам эти лук и колчан Ёритомо! А сейчас предложи ему вот это!» — отрок подошёл к святилищу, принял то, что ему подали из-под края занавески, и положил перед вами. Смотрю — а это длинные полоски сушёных моллюсков-аваби[142], числом шестьдесят шесть! Тот голос молвил: «Ёритомо! Съешь это!» — тогда вы взяли в руки угощение, съели в три приёма те их части, что потолще, а что потоньше — бросили мне. Я спрятал их за пазуху и обрадовался, а потом проснулся. Стал думать, о чём этот сон. Преподнёсший в храм великого бодхисаттвы Хатимана лук и стрелы Левый конюший Ёситомо стал государевым врагом и погиб, но этот сон сулит вам надежду на лучшее будущее. Шестьдесят шесть аваби предвещают, что вы будете сжимать в своей деснице шестьдесят шесть земель нашей страны. А то, что вы остатки отдали мне и я спрятал их за пазуху, говорит о том, что и нас, тех немногих, что следуют за вами, ждёт удача, — сказал так, но Ёритомо ничего не ответил на это, а лишь пребывал в задумчивости, потом распорядился:

— Идём, Мориясу, проводишь меня хоть до постоялого двора Кагами! — и Мориясу стало его так жаль, что он подумал: «Будь что будет с матерью, пойду с ним до конца!», и когда прибыли на постоялый двор, что у Зеркальной горы, Кагамияма, сказал об этом Ёритомо, но тот запретил:

— Не делай этого! Понимаю твои чувства, но стенания твоей матери лягут виной на меня, Ёритомо. Легкомысленно пренебрегающие сыновним долгом идут против священной воли будд и богов. Мне, Ёритомо, уповающему лишь на помощь свыше, страшно идти против их священной воли! — и так удержал Мориясу от поступка, который мог бы огорчить мать.

Ёритомо миновал заставу в Фува, а когда проезжал мимо постоялого двора в Аохака, что в земле Мино, то опечалился, представив, каково было здесь Ёситомо своей рукой убивать собственного сына, брата Ёритомо — Томонагу[143]. Когда переправлялся через реку Куйдзэ, по которой когда-то плыл на лодке Минамото-но Хикару[144], то всё отзывалось в его душе — и вид плывущих куда-то лодочников, и то, как струится не ведающая человеческих чувств вода. Прибыл он в храм Ацута[145], что в краю Овари и спросил у местных жителей:

— Нома, что в краю Овари, где убили покойного Левого конюшего, — это где? — и ему отвечали:

— Это вон там, где за отмелью Наруми в дымке виднеются горы! — и, обливаясь слезами, принёс Ёритомо

Небесный отрок подошёл к святилищу, принял то, что ему подали из-под края занавески, и положил перед Ёритомо длинные полоски сушёных моллюсков-аваби, числом шестьдесят шесть.

в душе такую клятву: «Славься, великий бодхисаттва Ха- тиман! Позволь мне, Ёритомо, обрести силу! Тогда покажу я покойному батюшке, как расправлюсь с этими Тадамунэ и Кагэмунэ!»

Командир Правой стражи Ёритомо был сыном Ёситомо от дочери управляющего этого храма, Суэнори. Всего она родила Ёситомо троих детей. Девочка, которую прозвали Барышня с улицы Бомон[146], жила в столице, а присматривал за ней Гото-бёэ Санэмото. Сына Ёситомо, жившего в местности Кацура в земле Суруга, связал и выдал Тайра брат его матери, правитель Такуми Томонага. Поскольку взрослого имени у него ещё не было, а отправить в ссылку без имени невозможно, то нарекли его Марэёси и сослали в землю Тоса, в местность Кира, а потому прозывали Кира-но кандзя. Печально, что у братьев оказалась такая карма, идущая из прежних рождений — быть сосланными на восток и на запад, Марэёси — в край Тоса, что у Южного моря, а Ёритомо — в край Идзу, что в Восточных землях.