Глава 3. О гарантийном государстве

Глава 3. О гарантийном государстве

Нам остается в заключение сказать о тех гарантиях, которыми должна быть обставлена власть в совершенном государстве для того, чтобы обеспечить государственный порядок и оградить его от возможного уклонения в произвол. Традиция, которая идет в русской мысли от славянофилов, настаивает на том, что в правильном, справедливом государстве гарантии вообще излишни, гарантии вредны. Говоря о гарантиях, славянофилы разумели те, которые они называли правовыми. Что касается до религиозных и нравственных гарантий, то они славянофилами вовсе не отрицались. Напротив, организация совершенного государства для славянофилов вся покоилась на чисто нравственных отношениях между народом и властью, на так называемой «внутренней правде». Предпосылкою славянофильских воззрений служит взгляд на право, как на «внешнюю правду», покоящуюся на насилии и оторванную от основ истинной духовной жизни. Если придерживаться такого взгляда на право, то придется признать справедливость славянофильских воззрений. Славянофилы с глубокой ясностью прозрели ту истину, что в конечной основе своей всякая власть связывается только нравственными узами. Мы видели уже, что власть в государстве построена иерархически, что возглавления своего государственная иерархия достигает в верховных государственных органах, которые являются носителями суверенитета. Нет такой внешней силы, которая могла бы принудить суверенных носителей власти к исполнению их государственных обязанностей, что и разрешило бы «внешним путем» проблему государственных гарантий. Если предположить, что такая сила находится внутри государства, в таком случае она будет носительницей суверенитета, то есть будет властью высшей. Тогда по отношению к ней приходится утверждать то самое, что утверждалось относительно высших суверенных органов государства, то есть что она, эта сила, будет наивысшей и не будет никакой иной, новой силы, которая могла бы принудить ее к определенному поведению. Предполагая, что такая новая сила есть, мы явно упираемся в бесконечность. Но, может быть, нужно предположить, что такая сила стоит где-то вне государства. Если такое предположение истолковать в том смысле, что названная сила стоит вне государственного аппарата принуждения, вне иерархии официальных верховных органов, сконцентрирована, например, в ведущем слое, как мы его описывали выше, то по отношению к этой силе снова повторяются наши прежние соображения: гарантировать, чтобы ведущий слой действовал не по произволу можно в конце концов только духовно-религиозно или нравственно. Можно, наконец, сделать предположение, что принудительные гарантии помещены где-то вне государства, как целого, в международном общении и в международном правопорядке. Такое предположение особенно популярно в современной европейской науке, считающей, что международный правопорядок выше, чем государственный, что он вообще высший из возможных правопорядков, так как он есть самый широкий и всеобъемлющий. Он стоит над отдельными государствами, может внешним путем принуждать отдельных членов международного общения к тем или иным действиям и таким образом вторгаться во внутреннюю государственную жизнь, быть внешним стражем справедливости и права. Но если допустить, что международный правопорядок обладает правом принудительно вмешиваться в государственную жизнь, то международный союз приходится считать государство подобным обществом, носителем международной власти и надгосударственного суверенитета. Международный союз превращается в некоторое большое государство — civitas maxima — в род широкой федерации, которая образует свои высшие органы власти, своих носителей международного суверенитета. Тогда снова возникает вопрос, какими внешними гарантиями можно уберечь от произвола международную власть. Где та сила, которая может принудить наиболее сильных этого мира? Международная жизнь особенно богата примерами произвола и насилия, в истории международных отношений до сей поры господствовал известный закон: «большие рыбы да пожирают малых». Вселенская власть, поставленная во главе планетарной федерации, действительно будет чудовищем силы, превыше которого не может уж стоять никакой другой властный союз. И ясно, что если здесь говорить о гарантиях, то они могут быть только основанными на внутренней правде, а не на внешней, нравственными, а не принудительными. При всех предположениях мы упираемся таким образом в эти нравственные гарантии, как в последнюю основу. Вопрос только, где эту основу благоприятнее искать — в жизни ли отдельных государственных единиц или же в необъятном пространстве вселенского государства. Отдельные государственные единицы, в особенности если они объединяют собою целую культуру, покоятся, как мы видели, на известных духовных и нравственных принципах, объединяющих людей в одно организованное целое. Интернациональные же идеалы, скорее, заданы, чем даны, содержание их слишком широко и потому пусто. И на них гораздо труднее объединить людей в одно властное целое. Таким образом, возникает опасность, что вселенское государство, призванное заменить современное международное общение, будет в большей мере лишено духовных основ, чем отдельное, историческое государство, и будет покоиться на чисто физической силе, проявление которой нельзя уже связать никакими гарантиями.

Нужно не только принять старую традицию русской политической мысли, считающей, что вопрос о гарантиях в государстве есть вопрос преимущественно нравственный — нужно пойти еще далее и отрешиться от славянофильского взгляда на право, как только на внешнюю правду. Отличительным моментом права, как учило большинство русских юристов, отнюдь не является внешнее принуждение. Право есть та область духовно-нравственной жизни человека, которая имеет дело с тем, что человек «свободно может» и к чему он насильственно не принужден. Принуждение и насилие в праве начинаются только тогда, когда право нарушается и когда нужно вступиться на его защиту. Мы уже видели, что организация такой принудительной защиты далеко не всегда возможна. Из нее изъята область деятельности верховных органов государства, которые никто не может принудить и которые могут принуждать только сами себя. Самого же себя можно принуждать только духовно и нравственно — и это суть основы последних гарантий, допускаемых существом государства, как союза властного и принудительного.

Славянофилы упустили из вида только одно — при том очень существенное и важное. «Внутренней правде» далеко не всегда подобает оставаться без внешнего обнаружения — обычной же формой этого последнего является торжественный акт провозглашения государственной воли в виде государственного закона (см. Отд. II, гл. I, § 4). Справедливо то, что изданный закон содержит нравственное обязательство его исполнять, является, так сказать, всенародно произнесенной клятвой. Нельзя преуменьшать социального значения таких актов обнаружения «внутренней правды». Историческими формами для их выражения является опубликование конституций, издание деклараций, заключение союзных договоров и т. п. Нельзя сомневаться в ценности этих актов, и потому они обычны в государственной практике. Даже та власть, которая максимально стремилась отделаться от всякого «буржуазного фетишизма», не нашла иной формы для закрепления своих основ, чем издание конституции и торжественный договор об учреждении союза. В подобных актах мы имеем особую форму гарантий, которую можно назвать юридической — поскольку изданный закон есть один из наиболее часто встречаемых источников права.

Само собой разумеется, что обязанность соблюдать закон для самого законодателя является чисто нравственной. Чувство законности, пронизывающее государство, есть одно из моральных чувств, и те государства, в которых это чувство наиболее развито, можно назвать государствами гарантийными. Стремление к наибольшему обеспечению гарантийного порядка составляет последнюю необходимую черту того государственного строя, который мы назвали совершенным.