Глава 2. Территория

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 2. Территория

1. Существующие теории

Учение о территории в современной теории государства создалось под общим влиянием тех настроений, которые были нами охарактеризованы в первой главе этой книги. И именно общая теория государства совершенно утратила то реальное значение, которое земля играет в жизни государства. Вместо изучения общих реальных связей между землей и живущими на ней человеческими обществами общая теория государства занялась анализом нормативно-юридического и отчасти политического вопроса о том, как должно относиться государство к своей территории. Отсюда и возникли разнообразные современные «теории» о территории, общим признаком которых является более или менее неосознанное смешение вопроса о существующем с вопросом о должном. Одна, менее распространенная из этих теорий, так называемая объектная теория, утверждает, что территория есть объект права государства, вроде того, как кусок земли может быть объектом права собственности. А так как по содержанию своему право государства (так же, как и право собственника) сводится к власти над объектом, то и территория является объектом государственной власти. Различие между собственностью и властью над государственной территорией сводится к тому, что в первом случае это власть частная, во втором же — власть общественная и публичная[389]. Другая, более ныне распространенная теория — теория субъектная — исходит из понятия о государстве как особом субъекте права, юридическом лице или корпорации. Корпорация эта построена на территориальной основе, и территориальность эта является существенной особенностью союза государственной природы. Территория есть, стало быть, необходимый элемент государства, мыслимого как юридическое лицо. Церковь, например, есть также особый субъект права, но не территориальный, а государство есть корпорация, необходимо территориальная. Отсюда и вытекает особое положение территории в государстве. Церковь может иметь землю, но если она ее продаст, то не потеряет тем самым характера церкви. Государство же, лишившись территории, перестает быть государством[390]. Стало быть, территория не может быть простым объектом государственной власти. Отношение власти к территории другое и более сложное — территория есть та граница, в пределах которой действует государственная власть и за пределами которой она прекращает свое действие. Территория есть граница власти над подданными, или, иными словами, государство властвует над территорией не непосредственно, а через посредство подданных, считаясь с ними как с членами общественного целого[391].

Вдумываясь во внутренний состав этих теорий, нельзя не установить, что в них как было сказано, мы имеем дело со смешением некоторых теоретических суждений о государстве с утверждениями нормативно-политическими. Так теоретической истиной является признание территориального характера того союза, который называется государством. Теоретическим наблюдением является и то, что территория определяет границы власти над подданными, хотя всем известно, что в определении такой власти имеет место и не только территориальное начало, но и начало личное: подданный в некоторых отношениях подчинен государству, и находясь вне его территории. Что касается вопроса о том, властвует ли государство над своей территорией непосредственно или посредственно, то решение его зависит от условий места и времени: в одних отношениях власть эта непосредственна (там, где не признается частная собственность на землю) в других — посредственна (где это право признается). Бывают также разные степени этого права распоряжения государства своей территорией. Таким образом, теоретический ответ на поставленный вопрос не может быть однозначным, и если названные теории категорически придерживаются того или иного ответа, ясно, что они это делают не из теоретических, но из чисто политических соображений. В конце концов разница между этими теориями сводится к решению чисто нормативного вопроса, в праве ли государство непосредственно распоряжаться своей территорией, подобно, скажем, собственнику, или же территорией непосредственно уполномочены распоряжаться граждане, а власть государства может регулировать только отношения между непосредственными обладателями территорией, подданными? Если бы эта проблема решалась на основании норм действующего в разных государствах права, она была бы чисто юридической; но так как общая теория государства решает ее скорее умозрительным путем, то проблема приобретает чисто политический характер. Общая теория государства проводит в своих построениях или политические требования утвердить более или менее абсолютные права частных собственников на землю или же требования утвердить более или менее исключительное право государства на распоряжение землей, помимо прав собственников. Потому различные политические системы придерживаются той или иной из этих теорий: абсолютная патримониальная монархия более склонна поддерживать объектную теорию, так как монарх в ней считается «хозяином» земли; социализм и коммунизм склоняются к ней же, ибо придерживаются системы национализации земли государством. Наоборот, система политического либерализма придерживается субъектной теории.

Подобные, обладающие чисто нормативным смыслом, суждения, современная теория обращает в словесную форму суждений теоретических, что придает им характер наукообразный: «территория есть граница власти над подданными», «территория есть объект права» и т. д. Из этих общих положений выводятся более частные, имеющие также нормативный смысл, но выступающие, как теоретические истины. Так популярная ныне субъектная теория учит, что территория в государстве неотчуждаема, что она неделима и т. д. На примере этих последних положений мы убеждаемся особенно наглядно, что имеем дело с нормами, а не с теоретическими суждениями. Ясно, что территория фактически и отчуждается и делится (например, после войн); вышеназванные положения имеют только тот смысл, что нормальное государство, не распоряжающееся непосредственно территорией (то есть государство либеральное), не должно отчуждать ее и не должно ее делить (или не имеет права отчуждать и делить). Совершается, таким образом, широко распространенная подмена теоретических суждений о территории в государстве политическими нормами — и это выдается за теорию государства.

Между тем в различных специальных исследованиях, посвященных вопросам государствоведения, за последнее время совершенно независимо от так называемой общей теории государства приобретен ряд общих наблюдений, освещающих с новой и чисто теоретической точки зрения вопрос об отношении государства к территории. Специальные исследования бесконечно опередили общую теорию государства и не нашли до сей поры ровно никакого выражения в этой последней. Обстоятельство это требует решительного пересмотра учения о территории, очищения его от нормативных, юридических и главным образом политических влияний и введения в него общего материала, приобретенного в исследованиях специальных.

Вопрос об отношении государства к территории на Западе был пересмотрен и освещен по-новому в науке, называемой геополитикой[392]. То, что в европейской науке подчеркнули геополитические исследования, в русской науке совершенно самостоятельно осветило евразийство. И не удивительно, что выводы западной геополитики и русских евразийцев во многом совпадают — обстоятельство, которое свидетельствует не об отсутствии у нас своеобразия, но о параллельном процессе осознания культурных своеобразий, происходящем и у европейцев, и у евразийцев. Геополитические исследования утвердили прежде всего тот факт, что связь между землей и государством есть реальная, естественная, органическая связь. Поэтому и задача государствоведа сводится к изучению общих закономерностей, наблюдаемых в пределах этой связи, а вовсе не к политическим рассуждениям о том, что должно быть и к чему следует стремиться. С точки зрения западной геополитики государство есть прежде всего «географический индивидуум» или явление, необходимо заключенное в формы земного пространства. Государство не может висеть в воздухе, и связь его с землей столь же естественна, как и связь с почвой растительных сообществ, например, леса[393]. Поэтому связь государства с землей не есть внешняя связь, это есть связь внутренняя, которую можно сравнить со связью между душой и телом. Государство вырастает из своего тела, из земли, и многие черты государственной жизни определяются особенностями территории, на которой вырастает государство. Сходные мысли формулируются и евразийцами. Для территории евразийцы применяют особое, очень удачно изобретенное П. Н. Савицким слово «месторазвитие», как бы особо подчеркивающее органический характер процессов исторической жизни человеческих обществ на определенной земле. С евразийской точки зрения государства являются родами «общежитий», строящихся на основе «генетических вековечных связей» «между растительным, животным и минеральным царствами, с одной стороны, человеком, его бытом и даже духовным миром, с другой». В «общежитиях» этих элементы «взаимно приспособлены друг к другу и… находятся под влиянием внешней среды, под властью земли и неба», и в свою очередь влияют на внешнюю среду. «Взаимное приспособление живых существ друг к другу… в тесной связи с внешними географическими условиями, создает… свой порядок, свою гармонию, свою устойчивость»… По словам П. Н. Савицкого, «необходимо умение сразу смотреть на социально-историческую среду и на занятую ею территорию». «Не только, конечно социально-историческая среда без территории не мыслима, в чисто внешнем смысле этого слова, но действительно, не зная свойств территории, совершенно немыслимо хоть сколько-нибудь понять явления того или иного состава, особенности и «образа жизни» социально исторической среды»[394].

2. Территориальные типы государств

Попытаемся формулировать те наиболее общие наблюдения, которые можно сделать об «образе жизни» государств в зависимости от свойств их территории или «месторазвития». «Месторазвитие», как и всякий протяженный и заключенный в пространственные формы объект, можно рассматривать с следующих четырех точек зрения: 1) с точки зрения величины; 2) с точки зрения формы; 3) с точки зрения местоположения в пространстве; 4) с точки зрения особенностей материи, из которой состоит «месторазвитие». Разберем названные точки зрения по порядку.

1. С точки зрения величины все известные нам государство-образные исторические образования можно разделить на четыре вида[395].

а) Волость (славянская «жупа», латинское «pagus», романское «pays», германская «Gau») — часть земли, пахотной или пастбищной, населенной несколькими родами или семейными общинами (славянская «вервь», «задруга»). В состоянии волостного политического быта современники находили древних славян[396]. Отдельные их племена были разделены на волости или жупы (иногда по принципу происхождения на «племена»), во главе которых стояли жупаны, воеводы, владыки или князья. «Разрозненность жуп вела к постоянным раздорам между славянскими племенами, замеченным и нашим летописцем, и писателями византийскими, арабскими и западными»[397]. В подобном же поэтическом состоянии Тацит нашел древних германцев. По описанию Цезаря, галлы жили уже в той стадии политического быта, когда отдельные волости объединены были в более широкие политические образования, которым он присвоил имя государств, civitas, что мы можем наблюдать также и у древних славянских племен[398]. В сходных политических общинах жили, по всей вероятности, древние финские племена, описанные Ибн-Дастом. «Нет у них верховного главы, который управлял бы ими и власть которого признавалась бы законною; есть у них в каждом селении по одному или по двое старшин, к которым они обращаются за судом в своих распрях». «Таковы были, вероятно, мордовские князья, о которых упоминают наши летописи XIV века, и вогульские, встречающиеся позднее: и те и другие, скорее всего, только были старшинами селений»[399]. Идя далее в глубь истории, можно отметить, что из таких самостоятельных волостей состоял, как это изображает Эдуард Мейер, Древний Египет. Каждая волость была отдельным государством, имела собственного бога, была отлична от соседней волости религией и нравами[400]. К подобному же типу первоначальных государствообразных организаций нужно причислить и те территориальные группы, которые исследователи австралийских туземцев открыли как постоянный социальный тип наряду с организациями, основанными на поклонении одному тотему (одушевленному или неодушевленному предмету, от которого по верованиям туземцев они ведут свое происхождение и который считают своим покровителем)[401]. По формам политического устройства все эти первоначальные государствоподобные образования колеблются между первоначальной демократией и монархией, нередко избирательной, как это было и у славян, и у галлов, и у германцев, и у других племен[402]. Дальнейшей существенной особенностью подобных государственных образований является отсутствие у них городов. Здесь мы имеем дело с типичными «государствами деревнями», которые могут совпадать с одним поселением или же включать в себя несколько поселений, как это до наших дней еще существует в центральной Африке, государственные образования которой состоят из суммы деревень и не образуют городов[403]. Но нужен, по-видимому, всего один шаг, чтобы подобное «государство-деревня» превратилось в «государство-город». Группа домов окружается стеной, вырастает замок или кремль. Для развития подобных «государств-городов» особо благоприятствовали географические условия стран, лежащих у Средиземного моря, где эта форма процветала у финикиян, греков и римлян. Пространственно «государство-город» может не превосходить величиной «деревенское государство», однако культурно оно образует особый политический тип, который не без некоторого основания можно противопоставить «государству-земле» как особому политическому образованию, тяготеющему к овладению более или менее широкими пространствами[404].

б) Земля (латинское «territorium», германское «Land»). Это политические образования, возникшие в результате соединения значительного количества волостей и поселений под одной общей властью. Таковыми были древнерусские земли — как-то земля Киевская, Волынская, Северская или по племенным названиям — земля Кривичская, Дреговичская и т. п.[405] Иначе, земли эти назывались княжествами, что указывает на монархический характер объединяющей землю власти. Однако были земли и республиканские, как, например, Новгородская земля. Подобными землями были старые германские герцогства — Бавария, Саксония, Лотарингия, Швабия и другие или старые германо-гальско-романские княжества, например, Бургундия, Нормандия, Аквитания.

Словоупотребление, свойственное народам индогерманского племени, тесно связало государственное образование названного типа с идеей государства вообще, что указывает на общераспространенность «государства-земли» на Европейском и Евразийском континентах. На германских наречиях «Land», «земля» и означают «государство», что отражается в названиях государств (Deutschland, England, Holland и т. п.). Этому же обозначению соответствует и русское слово «земля», в древнем употреблении тоже обозначающее «государство». В исторической науке не раз отмечалось, что в образовании таких государств-земель особую роль играли чисто географические условия — наличие естественных и первоначальных путей сообщения, рек. Так «по речным областям сложились группы древних славянских княжеств». Можно сделать обобщение, которое и произведено было Л. Мечниковым, что все основные «земли», послужившие очагами образования великих древних государств и культур, сложились по речным областям — Египет по Нилу, Ассиро-Вавилония — по Тигру и Евфрату, Индия — по Гангу, Китай — по Хуан-Хе и Ян-Цэ-Цзян, или, как это указано П. Н. Савицким, по водоразделам, как, например, кочевые государства на Евразийском континенте[406]. «Речные» государства пережили стадию государств-земель, превратившись потом в царства и империи. Характерно, что государство-земля уже не является «деревенским государством». Образование этой политической формы всегда связано с образованием городов, к которым «тянется» земля. Таковым был у нас Киев, Новгород, Псков, города других наших княжеств. Так объединившиеся в одно целое древние египетские волости тянулись уже к древним города[407]. История застает первоначальный известный период Ассиро-Вавилонии в состоянии раздробленности на отдельные княжества, в которых сидят городские князья. Но над ними начинает возвышаться один общий, высший князь — другими словами, земли соединяются в одно царство[408].

в) Государство в тесном смысле этого слова или «царство» (латинское «regnum», немецкое «Reich»). Это — такой тип государственных образований, который в исторической действительности является преобладающим и которому по преимуществу присваивается название «государство». Так называемые национальные государства нового времени до эпохи европейского империализма и колониальной политики всецело относятся к этому типу (Англия, Франция, Испания, Италия, Польша до раздела, Чешское королевство). Но и более древняя эпоха знает огромные количества таких государств, возникающих, растущих, стареющих и умирающих. Примером образования царств в евразийском месторазвитии можно считать царство древнеболгарское. Болгары разделялись, как известно, на несколько племен (Волжские, Серебреные или Наукротские, Черемшанские, Хвалисские и т. д.), во главе которых стояли племенные князья и цари, потерявшие независимость в момент их соприкосновения с мусульманским миром (в начале X века). В означенное время посол калифа Муктодара Ибн-Фодлан прибыл в Болгарию из Хивы и нашел там одного верховного царя и четырех царей подвластных — по-видимому, предводителей отдельных племен[409]. К такому же типу принадлежало Хазарское царство. Московское царство, образовавшееся в результате «собирания» московскими князьями различных русских земель, по крайней мере, в период своего сложения было именно таким царством, которое к тому же входило в область влияния более широкого политического целого, оставшегося от империи Чингисхана.

Как видно, большинство царств образовалось путем соединения отдельных земель, населенных одним племенем или иногда несколькими. Формы соединения земель в одно царство были весьма различными, начиная с инкорпорации одних земель другими и кончая более или менее свободными федеральными соединениями, каковое имело место, например, при образовании Германского государства (Deutsches Reich). Это последнее было типичным царством до эпохи германской мировой политики, пытавшейся превратить «Reich» в типичную империю. Старая Австрия являлась скорее «царством», чем Империей в смысле государства-мира[410].

г) Государство-мир (латинское imperium). Это самое большое из всех возможных политических образований. Больше него может быть только одно — совокупное человечество, объединенное в мировое государство[411]. Обычно оно составляется из соединения под одной властью нескольких царств, которые входят в него как колонии, доминионы, вассальные государства, федеральные части и т. п.

В качестве территориальной основы таких империй бывает обычно некоторое географическое единство, которое можно назвать «частью света» не в географическом, а в экономическом и политическом смысле. Империя, — как говорит один современный географ, — стремится заполнить собою часть света»[412]. К числу таких государств-миров нужно отнести в современной действительности Британскую империю (площадь 30 миллионов км. кв.), Францию с колониями (11 миллионов км. кв.), Соединенные Штаты (9,7 миллионов км. кв.), Китай (11 миллионнов км. кв.). В истории человечества такими государствами-мирами были императорский Рим, империя Александра Македонского, Персидское царство, Ассиро-Вавилонское царство и др.[413] Для нас особенно поучительно отметить, что таким государством-миром была и империя Чингисхана, наследником которого, как учат евразийцы, является русское государство. Это последнее уже в московский период было промежуточным образованием между царством и империей, ибо перешло от «собирания земли русской» к собиранию «земли татарской» и уже в эпоху Ивана Грозного владело значительной частью «основного ядра» монархии Чингисхана. В период Российской Империи оно достигло основных пределов этого ядра, заполнив собою целую часть света (площадь 22 милллиона км. кв.) — Евразию[414]. Русское государство не по названию, но по существу своему было государством-миром (империей), что признают не только евразийцы, но и западная наука. «Россия не есть национальное государство, Россия есть империя», — писал в 1916 году грейсвальдский экономист Мичерлих[415]. По мнению названного автора, многие из современных государств переросли уже размеры государств национальных (царств). Тенденция современного политического развития ведет к образованию больших политических миров, самодовлеющих и независимых. Мнения этого придерживаются и другие современные государствоведы и политики[416]. В будущем, как предполагает один германский геополитик, национальности удержат, конечно, большое политическое значение, однако эпоху суверенных национальных государств нужно считать перейденной в том смысле, что государства эти будут считать себя вынужденными примкнуть к более крупным политическим единствам. Есть некоторые признаки в пользу того, что подобные федеративные империи, коим поистине принадлежит будущее, скорее всего следует представлять как географически замкнутые «государства — части света», созданные по образцу Соединенных Штатов. В этом смысле Лига Наций идет слишком далеко, даже можно подозревать, что ее несовершенная организация потому охотно поддерживается задающими тон современными великими державами, что она мешает образованию плодотворной континентальной федерации[417].

Поставим в заключение вопрос об отношении между величиной государства и формами политической жизни. В отношении этом есть один непреложный закон: величина территории есть одно из условий мощи государства или, другими словами, увеличение пространства является фактором увеличения государственной мощи. Однако ошибочно было бы истолковать названное отношение в смысле полного отожествления величины и силы[418]. История знает существование государственных колоссов на глиняных ногах, так же, как существование незначительных государств, обладающих огромной мощью. Но мощное государство, именно в силу своей мощи, стремится к пространственному распространению, к увеличению территории, ибо, не обладая территориальной величиной, оно теряет одно из существенных условий, обеспечивающих силу. Впрочем, существуют чисто естественные пределы пространственной экспансии государств, переступая которые, государство рискует ослабить себя, а не усилить. Если считать, что предельной формой государственной величины является государство-мир, которое стремится заполнить собою «часть света», то, естественно, каждое существенное увеличение государства за границы «части света» является, скорее, бременем, чем преимуществом. В указанном смысле можно утверждать, что, по крайней мере, государство-мир, живущее на единой территории и совпадающее с определенным культурным типом, имеет самой природой и культурой поставленные границы. Можно говорить далее о влиянии размеров государственной территории на душевные качества и склонности живущих на ней народов. И можно не без основания вскрывать политическое влияние «широких пространств» и «узких пространств» на народную душу. «Широкие пространства» России или Соединенных Штатов действуют своей величиной и величиной того, что в них заключено. К нашим представлениям о пространственной величине России присоединяется мысль о величественном однообразии ее равнин, о незнакомых Европе высотах Кавказа, о мощности рек и озер и величайших внутренних морей. Чем шире пространство, тем более верную картину всей земли оно представляет… Это способствует образованию величественных представлений в душе народов, обитающих в подобных странах и над ними господствующих… В великих пространствах гаснут природные различия земли, иногда просто исчезают за широтой горизонта. И так смотрит не только духовное око — и политическая воля не придает им никакой цены, всячески подавляя их. Узкие пространства, напротив, придают подобным различиям большую цену… Германия, бедная естественными границами, настаивает на значении Вогез. Но Урал тянется между широкими равнинами северо-восточной Европы и северо-западной Азии. И именно вследствие сходности земель, лежащих по обе стороны Урала, граница эта не ощутима, она является только теоретической линией между странами, которые по климату и почве представляют единое целое и стремятся сделаться таковым и по своему населению. Урал не может умалить великое свойство России быть наиболее единообразной из всех континентальных держав»[419]. Напротив того, узкие земельные пространства порождают то, что можно назвать узостью, политическим провинциализмом маленьких государств (Die Kleinstaaterei). Ее описал Нибур в лекциях по древней истории эллинской культуры. «Народ имел довольство, — говорит он, — но не соединенное с возможностью упражнять свои силы, и это довольство морально его понижало. Такое состояние не опасно, когда малые государства находятся в соприкосновении с большими государствами той же национальности. Но если они существуют изолированно, независимо друг от друга и приведены в состояние внутреннего покоя, то в них должно умереть все мужественное и значительное, уступив место жалкому, локальному тщеславию»[420]. Наконец, политики издавна ставили вопрос об отношении величины государства к форме правления. Руссо, как известно, хотел вывести общий закон этого отношения, который он формулировал так: «Чем более государство растет, тем более уменьшается свобода граждан»[421]. Предположим, говорит он, что государство состоит из десяти тысяч граждан, тогда каждый из них, будучи гражданином, обладает одной десятитысячной долей в распоряжении государством; если же государство состоит только из ста граждан, то доля распоряжения каждого равняется одной сотой. Таким образом, в подданстве своем люди равны в любом государстве, гражданство же или политическая свобода уменьшается в зависимости от количества населения. А так как количество это зависит от территории, то политическая свобода, как думал Руссо, осуществима только в маленьких государствах-общинах. Чем больше государство, тем более оно расположено к деспотии. Обобщение это в общем является верным, с той поправкой, что может быть ряд привходящих условий, его изменяющих, и что при их наличии деспотии могут процветать в маленьких государствах так же, как в больших государствах может долговременно преобладать свободный политический строй.

Представляется, наконец, небезынтересным установить отношение величины государств к формам хозяйства. Государству, живущему натуральным хозяйством, может соответствовать территория в несколько квадратных верст (первоначальное государство-волость); стадия городского хозяйства требует территории в десятки и сотни кв. верст; стадия хозяйства территориального — в тысячи и десятки тысяч кв. верст; стадия народного хозяйства — сотни тысяч верст; стадия материкового хозяйства — миллионы кв. верст; и, наконец, мировое хозяйство обнимает всю земную сушу. Из этих хозяйственных форм первые четыре соответствуют Европейскому континенту, а первая и пятая — характерны для континента Евразийского[422].

2. Форма государственного месторазвития может быть рассматриваема с разных сторон. Прежде всего можно говорить о форме государства в смысле географического положения его на земном шаре, с этой точки зрения государства можно разделить на расположенные симметрически и асимметрически. Асимметрией месторазвития мы называем его непропорциональное удлинение, которое может идти или по меридиану или по параллели. Примером меридиональной асимметрии государства можно считать республику Чили, территория которой тянется узкой полосой (от 110 до 140 км, лишь в одной провинции достигает 400 км) вдоль берега Тихого океана на протяжении 4200 км. Примером асимметрии по параллели может служить современная Чехо-Словацкая Республика. Сама по себе удлиненность государства не является еще отрицательным явлением, хотя удлиненность по меридиану отвлеченно есть более положительное явление, чем удлиненность по параллели: первая доставляет государству более естественных возможностей, так как обуславливает большее богатство климатов и природных свойств. Удлиненность по параллели абсолютно невыгодна, если государство лежит в землях Крайнего Севера или юга, в таком невыгодном положении было бы государство, образовавшееся на всем протяжении северной Сибири. Однако удлиненность превращается в прямой минус с точки зрения положения государства среди других государств. Удлиненное государство стратегически находится всегда в положении худшем, чем государство симметрично расположенное, примером чего может служить стратегически тягостное положение Чехо-Словакии.

О симметричности и асимметричности государства можно говорить и с другой точки зрения, с точки зрения характера его границ. Асимметричным является государство с границами, неправильно изогнутыми, имеющие пограничные впадины и выпуклости. Типичным примером такого асимметричного государства является современное Польское государство с выходом в море в виде Данцигского коридора. Чрезвычайно асимметрично пролегала граница Австрии с довоенной Италией. Русско-германская граница с выдающимся углом Польши также не отличалась симметричностью.

Классический пример симметричного государства представляют Соединенные Штаты Северной Америки. Вытянутость по параллели уравновешивается значительным протяжением по меридиану (от 50° с. ш. до 30° с. ш.). Такая меридиональная удлиненность доставляет государству возможность пользоваться всеми выгодами умеренного и субтропического климата. Границы Штатов, особенно северные, отличаются особой выпрямленностью. Наличность всех этих условий доставляет Штатам положение некоторого «самодовлеющего мира». В общем симметричным представляется нам и месторазвитие Китая и Русского государства. «Беря только восточные части Китая, мы видим, как вслед за областями, доступными всего лишь «северным» зерновым культурам, областями со средними годовыми ниже нуля… идут в континентальной непрерывности провинции, где процветают все сельскохозяйственные культуры, свойственные умеренному климату… сменяясь затем странами хлопка и риса (субтропическими) и, наконец, тропическими у южного предела Китая». В России «гамма климатического разнообразия» не имеет такой полноты, как в Китае и Северной Америке, однако «независимо от указанного климатического «изъяна» Россия заключает в себе удивительное богатство и разнообразие районов холодного и умеренно холодного пояса…, дополняемых областями умеренно теплыми и… частью субтропическими»[423]…

Наибольшее значение при характеристике формы государства имеет, впрочем, понятие территориальной сплоченности и раздробленности. Существуют государства единотерриториальные и многотерриториальные, и это обстоятельство служит основой для установления двух совершенно различных типов государственных образований. Раздробленными бывают и царства (например, Голландия и Бельгия с их колониями), но сплоченность и раздробленность месторазвития есть преимущественное свойство государств-миров. Среди них Россия-Евразия и Британская империя являют собой примеры противоположностей прямо классических. Как было уже указано, из числа новейших государств, это суть два государства с наибольшими размерами месторазвития.

Причем территория первой представляет собой единый континент, территория второй разбросана по всему лицу земли и разделена величайшими водными пространствами. Экономические, политические и культурные последствия этих явлений неизмеримы. Только своеобразная политическая поверхностность, свойственная современной цивилизации, решается обходить их молчанием и не делать из них необходимых социологических выводов. Великобритания есть государство-мир, в основе которого лежит океанический принцип. Политическое единство Великобритании есть единство океана, связующего ее разбросанные по всей нашей планете территории. Экономические выгоды такого положения ясны. Английское хозяйство есть хозяйство океаническое и мировое. Океан есть более удобный, более дешевый путь обмена, чем континент, английское хозяйство поэтому «гораздо менее зависит от расстояний», чем континентальное хозяйство. Государство-континент с точки зрения океанического принципа неизбежно находится в некотором «обездоленном» состоянии, неизбежно стоит на задворках «мирового хозяйства»[424]. Свойственное каждому государству стремление к благосостоянию, очевидно, разрешается совершенно иными средствами в государстве океаническом и континентальном. В первом оно удовлетворяется более всего тяготением к свободе морей, во втором — путем экономической политики, направленной на удачное использование «континентальных соседств». В принципе, таким образом, океаническое государство, подобное Великобритании, лучше всего выполняет свои экономические задания, превращаясь в некоторую свободную «торговую компанию»; напротив того, континентальное государство достигает тех же целей путем увеличения мощи государственного аппарата и путем государственного регулирования. Таким образом, противоположность типов «свободного», «торгово-промышленного» государства как Англия, и «тяглового», «военного» государства как Россия, объясняется не размерами территории, но хозяйственными условиями. Наконец, нельзя не отметить весьма важных культурных различий между государствами многоматериковыми и единоматериковыми. Очевидно, в последних культурная связь населения должна быть более тесной, чем в первых. Океаническое государство, подобное Британской империи, является агломератом народов совершенно различных культур, живущих в совершенно разных месторазвитиях. Все эти народы объединяются гегемонией правящей расы, в нашем случае англосаксонской. В континентальном государстве-мире различные национальности живут в одном месторазвитии и образуют одно культурное целое или, по крайней мере, находятся на пути к такому образованию. Политически Великобританию называют классическим типом демократии, — и это условно верно, пока мы имеем дело с политическими условиями жизни самой англосаксонской расы. Но если мы перейдем к народам, населяющим колонии, то «демократия» эта приобретает черты весьма антидемократические.

Учебники конституционного права почему-то забывают, что английская демократия всего более похожа на демократии античные, которые знали «свободных и равных» граждан, с одной стороны, и бесправных, с другой. Презрение рядового англичанина к чернокожему — общеизвестно, и в этом презрении уже нет места никакому биллю о правах. Русское государство никогда не считалось «демократией», но колонизация русскими континента-океана далеко не всегда была основана на порабощении и истреблении населения колонизируемых стран. Русские историки отмечают, что финские и тюркские элементы Евразийского континента не были уничтожены славянами, но вошли органической частью в славянство. Так было и с татарским элементом, который преодолела и восприняла Московская Русь. По справедливости нужно сказать, что органической частью России стали и кавказские народы. Немыслимо видеть в Англии министра-негра и даже индуса, но Россия знает военачальников-грузин и министров-армян.

Разве только в императорский период заимствованные из Европы приемы колонизации стали приводить к гибели отдельные народности Сибири, да и то более стихийно, чем в порядке плановости. Евразийский мир создавался путем превращения многокультурного и многонационального содержания океана-континента в наднациональную евразийскую культуру.

3. Местоположения государства в чисто физическом смысле этого слова мы отчасти уже касались, когда говорили о его форме, ибо форма необходимо связана с местоположением на земном шаре. К сказанному (см. выше) нужно прибавить только часто трактуемое различие между государствами островными и континентальными. Различию этому до сей поры придают принципиальное значение в смысле его влияния на политические условия государственной жизни. Еще но так давно Шпенглер пытался объяснить все особенности политического быта Англии островным характером этого государства, которое может жить в свободных, договорных формах, без постоянной армии, без сильной государственной машины[425]. На этом было построено противопоставление Англии Пруссии как континентальному государству. Шпенглер только упустил из вида, что другое островное государство, Япония, выработало как раз государственные формы, похожие на прусские. Недаром японцы заслужили имя восточных пруссаков. Следует с большой осторожностью относиться к слишком широким геополитическим обобщениям, помня их значительную условность. Что касается до островных государств, то одно остается несомненным: островное государство имеет больше шансов жить в состоянии обособленного самодовления, другой вопрос, на каком экономическом уровне и с каким количеством населения. И ясно, что при повышении того и другого для островного государства создастся потребность экспансии, что случилось с Англией и Японией (см. ниже).

Гораздо важнее в смысле обобщений политическое положение государства среди других государств или вопрос о политических границах и политическом соседстве. Политических соседей не имеют только чисто островные государства, которые и можно назвать изолированными, как изолировано было первоначальное тело Великобритании и Японии. Можно сказать, что относительно не имеют соседей государства, возникшие в оазисах или чисто горные государства, но в мире историческом ни те, ни другие не играют видной исторической роли. Не нужно забывать также и того явления, что группы государств, неизолированных, если рассматривать их в пределах этой группы, могут быть изолированы от другой группы государств, неизолированных друг от друга. Так например, древние государства, возникшие на американском материке (государство майя), были совершенно изолированы от государств, возникших в так называемом Старом свете (если только не считать реальностью Атлантиду). Это были две совершенно разных линии культуры, одна из которых отцвела к тому времени, как ветви другой в эпоху Христофора Колумба начали с ней соприкасаться. Обычно государства имеют политических соседей, причем количество их весьма различно. Небезынтересно установить сравнительную таблицу таких соседств. Португалия имеет одного соседа, американские владения в Аляске граничат с одним соседом (Канадой, английским доминионом). Сама Канада соприкасается с одним и тем же государством с двух противоположных сторон (США). Соединенные Штаты имеют двух соседей, так же как Испания и Норвегия. Трех соседей имеет Италия, четырех соседей имеют Китай, Югославия. Чехия имеет пять соседей, Франция — 7, Германия — 10 и нынешняя Россия (СССР) — 12. Вот это политическое соседство, конечно, не может не иметь влияния на внутренний строй государств. Чем более соседей, тем более государство должно развивать свой оборонительный аппарат. Государства, имеющие много соседей, принадлежат к типу государств военных и государств с сильной властной организацией, если только нет условий, нейтрализующих политическую роль соседей. Замиренные соседи не будут толкать государство к устройству военного аппарата, но в истории, как мы знаем, не было еще вполне замиренных соседей.

4. Остается рассмотреть государство с точки зрения тех особых природных качеств, которыми могут обладать месторазвития различных государств. Качества эти играют огромную роль в государственной жизни, ибо государство прежде всего питается соками своей земли, используя ее и обрабатывая (особенно в случае государств земледельческих). И у государства как известного хозяйственного единства всегда более или менее отчетливо проявляется стремление закрепиться на своей земле так, чтобы при помощи ее природных богатств удовлетворить все свои, хотя бы важнейшие, потребности. Поэтому все территории государств можно разделить на такие, которые способны доставить требуемые средства жизни, и на такие, которые не способны к этому. Деление это, конечно, не абсолютное. Необходимые средства жизни диктуются потребностями, и то, что нужно культуре первоначальной, является недостаточным для культуры развитой. Однако существует ряд общих условий, делающих определенные части земной поверхности как бы специально приспособленными для образования самодовлеющих политических единств и их счастливого произрастания. Существуют территориальные очаги культуры, на которых имеется все необходимое для рождения государств, и на них-то государства имеют тенденцию возникать с необходимостью некоторых естественных фактов. Стремление государств основать свою жизнь на пользовании территорией вытекает из элементарной хозяйственной психологии: если мы попали после кораблекрушения на неизвестную землю, на которой принуждены долгое время самостоятельно жить, даже зная, что это не есть необитаемый остров, что где-то могут жить другие люди, первым нашим стремлением будет устроить свою жизнь так, чтобы ни от кого не зависеть, чтобы самим удовлетворять все наши потребности. Еще неизвестно, получим ли мы что-нибудь от других людей, дадут ли они. Это и есть стремление к самодостаточности, к автаркии, которое еще больше должно проявляться в жизни государств, чем в личной человеческой жизни. Пример, приведенный в пользу стремления к автаркии в отдельном частном хозяйстве, есть пример фиктивный, ибо люди обычно не хозяйствуют изолированно и находятся под защитой государства. Государству же в целом никто добровольно не помогает, и оно всегда может быть поставлено внешними отношениями в положение, в котором жизнь может поддерживаться только самопомощью[426]. Поэтому каждое государство имеет стремление к самодостаточности, к автаркии, и если оно в этом отношении чувствует себя слабым, оно делает все, чтобы увеличить свои пределы и иметь возможность опираться на собственные силы. Разумеется, нельзя говорить об абсолютной автаркии государств, особенно развитой материальной культуры, так же, как неправильно истолковывать автаркию как стремление отгородиться от других государств непроходимой «китайской стеной». Когда мы говорим о стремлении к самодостаточности, мы разумеем под этим желание быть независимым от Других в основных и необходимых процессах жизни. И надо сказать, что достижение такого состояния, конечно, является для каждого государства некоторым практическим идеалом, доставляющим истинное сознание своей мощи.