“ТРЕСТ” ЗА РАБОТОЙ

“ТРЕСТ” ЗА РАБОТОЙ

В правящих кругах Советской России внимательно следили за тем, что происходило в различных политических группировках эмиграции. Ленин лично распорядился выписывать все крупные эмигрантские газеты, с которыми затем знакомились верхи партии и правительства. Наиболее важные материалы перепечатывались в отдельных сборниках и рассылались по обкомам и наркоматам. Но пресса давала, в основном, внешнее описание того, чем жила эмиграция. Задача ГПУ заключалась в том, чтобы заглянуть за кулисы этой жизни. И не только заглянуть, а сделать все возможное, чтобы парализовать деятельность правых эмигрантских центров.

Неизвестно, когда именно А. А. Якушев пошел на службу к Советской власти, конкретно – в Наркомат внешней торговли. Но известно, когда и в связи с чем он был арестован. Это случилось осенью 1921 г. после возвращения Якушева в Москву из служебной командировки в Швецию и Норвегию. По пути туда он сделал остановку в Ревеле (Таллинн), чтобы по просьбе живших с ним в одном доме на Арбате сестер Страшкевич встретиться с их знакомым Ю. Артамоновым. Конечно, это было небезопасно, но Якушеву сказали, что бывший белый офицер Артамонов – воспитанник последнего выпуска Царскосельского лицея, где Якушев когда-то работал. Теперь Артамонов – переводчик в английском консульстве.

Встреча состоялась. Как следует из документов, хранившихся в Пражском архиве (теперь – фонд ГАРФ), Якушев говорил о политике мало, но то, что он сказал, вызвало у Артамонова большой интерес. Якушев отозвался об эмиграции, а именно – о монархическом ее лагере – не без иронии, хотя заметил при этом, что сам является монархистом. Артамонов дал ему посмотреть несколько номеров берлинского журнала “Двуглавый орел” со статьями Г. Лукьянова “Мысли беженца. Советская монархия” и “Наши задачи”.¹² В обеих статьях проводилась мысль о неомонархизме, своеобразном “советско-монархическом народничестве”.

Якушеву статьи понравились. “Вот с такими людьми я согласился бы работать!” – сказал он, заметив, что в России произошли большие перемены, с чем нельзя не считаться; что эмиграция в целом не понимает этого и что именно подпольные монархисты должны ее направлять на путь истинный.

Артамонов был просто-таки очарован Якушевым. Обаятелен, эрудирован, монархист… Позднее, в 1923 году, когда Якушев приезжал в Берлин, Артамонов даже попросил Якушева быть посаженным отцом на своей свадьбе. И Якушев охотно выполнил просьбу своего “молодого друга”. А тогда, в Ревеле, Артамонов тут же написал обо всем услышанном в Берлин своему приятелю Кириллу Ширинскому-Шихматову, брату Юрия, прося довести содержание разговора до сведения руководителей Русского Монархического Совета, в частности, его главы – Н. Маркова-2. Так и было сделано. И Марков-2 “повел дело”.

Якушев уехал, не зная, что Артамонов послал свое письмо диппочтой с эстонским курьером, который сотрудничал с ГПУ. Неизвестно, где письмо было перехвачено ГПУ: в Ревеле или уже в Берлине, но когда Якушев прибыл в Москву, ему показали копию артамоновского письма с его монархическими “пассажами”. После чего Якушев был арестован. Арест, на наш взгляд, не вяжется с существующей версией, по которой Якушев отправился в загранкомандировку и встретился в Ревеле с Артамоновым якобы уже будучи агентом ГПУ и, следовательно, с этой встречи и следует начинать историю “Треста”.¹³

Находясь в заключении, Якушев отрицал существование в России связанной с ним монархической организации. В общем-то, он отрицал даже, что является по убеждениям монархистом: в письменных показаниях называл себя “умеренным элементом”. Эти “‘умеренные элементы’, – писал он, – должны активно бороться с анархией, и если они этого не сделают, то не будут иметь права на существование. Должны найтись люди, должны найтись силы, чтобы спасти государственность, иначе Россия обратится в поле для удобрения для иностранцев, а ее территории в будущем станут колониями Антанты”. По поводу письма Артамонова, в котором тот писал о неомонархизме Якушева, отвечал, что просто немного прихвастнул, грешен, – уж очень хотелось выглядеть не “большевистской приживалкой”, а борцом с советским режимом. Вряд ли ГПУ было настолько наивно, чтобы поверить в подобные “объяснения” бывшего действительного статского советника…

Добавим: в показаниях Якушева хорошо просматриваются сменовеховские и евразийские мотивы. В ГПУ знали, что эти идеи разделяют многие “спецы”, работавшие в советских учреждениях. Этой части показаний Якушева можно было верить. Так, возможно, и возник у ГПУ деловой интерес к подследственному. И ревельский разговор Якушева с Артамоновым, и письмо последнего к Ширинскому-Шихматову, а также идеи, высказанные Якушевым в тюрьме, все это могло быть хорошей “наживкой” для белоэмигрантских политических и военных кругов. Они не должны были упустить возможности привлечь к борьбе организации своих единомышленников, находящиеся в советском подполье. Так что у ГПУ были все основания начать раскручивать легенду о “конспиративной” Монархической организации Центральной России (МОЦР), кодовое название – “Трест”.

Кому первому пришла в голову мысль об этом – сказать трудно. В литературе обычно идея операции “Трест” приписывается А. Артузову, начальнику Особого отдела ВЧК, а с мая 1922 г. – начальнику созданного в ГПУ Контрразведывательного отдела (КРО). Правда, высказывается и другая версия. Авторами “Треста” называют В. Кияковского-Стецкевича, перешедшего к большевикам бывшего польского разведчика, и бывшего начальника жандармского корпуса генерала В. Джунковского, пошедшего на службу в органы ВЧК (накануне революции Джунковский прославился как гонитель Г. Распутина, за что был уволен). Можно вполне допустить, что так оно и было. Однако независимо от того, кто первым подал идею, она не могла быть “взята на вооружение” без детальной “обкатки” в верхах ГПУ, а возможно, и в высшем партийном руководстве. В любом случае замысел “Треста” не прошел мимо А. Артузова, В. Менжинского и Ф. Дзержинского. И не мог пройти, потому что противник был противником общероссийского масштаба.

Оставался вопрос, кто возглавит фиктивную монархическую организацию? Кандидат на эту роль должен был обладать выдающимися качествами: умом, волей, обаянием, артистизмом. Ему предстояло сыграть смертельную игру. И если верить тому, что писал о себе Опперпут после разрыва с ГПУ в 1927 г., то была его роль. В начале марта 1922 г. Опперпута выпустили из тюрьмы, за несколько дней до того сообщив, что он зачисляется в сотрудники КРО ГПУ для использования в контрразведывательной работе. И с этого момента Опперпут… исчез. Зато появился Стауниц.

Поселили Стауница у сотрудника ГПУ И. Соcновского. Сюда частенько приезжали Кияновский, Пузицкий, другие чекисты и даже сам Артузов. Вели непринужденные беседы, играли в карты, но Опперпут-Стауниц понимал: к нему приглядываются, его оценивают. Рассказывали ему и об эмигрантских центрах, причем Стауниц поражался широте чекистской информации. Однажды Кияковский сказал ему, что начальство ГПУ готовит план создания большой легенды – организации, которая должна будет “подмять под себя все зарубежные монархические центры” и навязать им политическую линию, которая “гарантирует им разложение от бездействия на корню”.¹⁴ Но и это не все. Внедрив в монархические зарубежные центры свою агентуру, ГПУ планирует дезинформацию и дезориентацию штабов и спецслужб некоторых стран-лимитрофов. Кияковский и другие говорили, что борьба с монархической эмиграцией приобретает особое значение ввиду роста фашизма в некоторых странах Европы и попыток монархистов сблизиться с ним. В общем, речь шла о “Тресте”. Этой же весной 1922 года Стауниц – новый сотрудник КРО – стал одним из активных членов “Треста”. Но не его главой. Чекисты, повидимому, посчитали, что имеются обстоятельства, не позволяющие Опперпуту руководить столь масштабной легендой.

Конечно, Опперпута подвергали проверке и перепроверке. Но слишком большое стремление Опперпута убедить ГПУ в своей будущей преданности как раз работало не в его пользу. Главное же, пожалуй, заключалось в другом. Опперпут бесспорно обладал умом, смелостью, волей, владел пером. Но главе “Треста” предстояло поддерживать прямые контакты с политическими, военными и идеологическими лидерами Белого движения в эмиграции. А это по большей части были люди глубоко исторически да и философски мыслящие. Надо было тщательно обдумать и решить, какую именно политическую и общественную концепцию “Трест” может им предложить в качестве основы для переговоров. Короче, руководитель “Треста” обязан был быть эрудитом, обладать широким кругозором. И Якушев, сидевший с Опперпутом в одной камере, обладал всеми необходимыми качествами.

Находясь в заключении, Якушев естественно подвергался постоянной “обработке” со стороны сотрудников ГПУ самого высокого ранга: с ним беседовали В. Менжинский, А. Артузов, В. Стырна и др. Большую роль, конечно, играл и сокамерник Э. Опперпут. Вот как он описывал ГПУ уже после бегства в 1927 году: “При первом же знакомстве с аппаратом ГПУ бросается в глаза его мощь. Кажется он настолько всемогущим и всезнающим, что всякая борьба против него бесполезна. Куда ни глянь – всюду щупала ГПУ. Внутри страны все более-менее значительные антисоветские организации насыщены осведомителями ГПУ. Во всех заграничных организациях агенты ГПУ… всякими провокационными доводами склоняют эмиграцию прежде всего надеяться на советскую эволюцию, отказаться от террора, верить в пресловутый ‘внутренний взрыв’”.¹⁵

В эмигрантской литературе бытует версия, согласно которой Якушев стал “чекистом поневоле”, так как оказался в “железной клетке”. Так, к примеру, считал В. Шульгин. В таком утверждении, надо думать, есть часть правды. Не окажись Якушев в руках ГПУ, он бы вряд ли явился туда сам. Тем не менее чекистам все же удалось найти ключик к патриотическим государственническим чувствам Якушева. По мемуарным свидетельствам, Артузов писал Якушеву: “Вот Вы говорите, что являетесь националистом по убеждениям. Хорошо. А скажите, какая реально власть ныне способна с внутриполитической и внешнеполитической точки зрения восстановить и создать сильное Российское государство?..”

КРО ГПУ в Якушеве не ошибся. Кураторы “Треста” А. Артузов и В. Стырна понимали, что сменовеховская “философия” в чистом виде в широких эмигрантских кругах поддержки не найдет. Но “в чистом виде” никто и не собирался предлагать ее эмигрантам-монархистам. Главный же аргумент состоял в том, что внутри Советской России имеется антисоветская монархическая организация, не связаться с которой было бы просто преступно.

Сотрудники ГПУ рассчитали правильно. Объяви они программой “Треста” реставрацию дореволюционной монархии, их шансы значительно понизились бы. Искушенные идеологи и политики правых эмигрантских кругов понимали, что после происшедших социальных потрясений, внутри России такая организация вряд ли возможна. Некоторые правые видели в сменовеховстве средство для содействия внутреннему разложению и трансформации большевизма. “Сменовеховско-евразийский” вариант был, пожалуй, наиболее подходящей идеологией для “Треста”.

Помимо освобожденного из тюрьмы Якушева (ему дали фамилию Федоров) в Политсовет “Треста” решено ввести бывших царских генералов. Известно, что по разным причинам на службу к большевикам перешло несколько десятков тысяч офицеров и генералов, служивших ранее в Русской армии. Особенно вырос этот приток в 1920 году во время советско-польской войны. Тогда в мае было опубликовано воззвание группы генералов царской армии, призывавшее офицерство перейти на сторону красных. “Наши потомки, – говорилось в воззвании, – будут нас справедливо проклинать и правильно обвинять за то, что из-за эгоистических чувств классовой борьбы мы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли родной русский народ и загубили свою матушку-Россию”. Воззвание подписали А. Брусилов, А. Поливанов, А. Зайончковский, В. Клембовский, Д. Парский и другие крупные военачальники. На воззвание откликнулись многие.

Точно известно, что в руководство “Треста” ГПУ ввело генералов А. Зайончковского и Потапова (возможно, и еще кого-то). Зайончковский до революции симпатизировал правым, был монархистом. Он окончил Академию Генштаба, участвовал в русско-японской и мировой войне как командир полка, дивизии, корпуса, армии. В мае 1917 г. ушел в отставку, а в 1919 г., еще до публикации генеральского воззвания, вступил в Красную Армию, где занимал ответственные посты. В 1922 г. он (до кончины в марте 1926 г.) – профессор Военной Академии РККА, автор фундаментальных трудов по военной истории. Как и почему Зайончковский, генерал и крупный ученый, был завербован ГПУ, сказать трудно. Формально генерал Зайончковский считался председателем политсовета МОЦРа (“Треста”), но это было продиктовано, главным образом, его положением в царской армии, известностью его имени в эмигрантских кругах. Зайончковский председательствовал, заседал, но за рубеж ни разу не выехал.

Проще, пожалуй, было привлечь в “Трест” генерала Н. Потапова, одно время – сослуживца Кутепова по Преображенскому полку. До революции он долго работал военным атташе в Черногории, выполняя задачи разведывательного характера. Потапов перешел на сторону большевиков одним из первых среди генералов, еще в ноябре 1917 года. Его назначили начальником Главного управления Генштаба, в дальнейшем он снова в военной разведке. С сентября 1921 г. Н. Потапов – помощник главного инспектора Всеобуча и занимается военно-преподавательской работой.

Включение в руководство “Трестом” видных военных не было, конечно, случайным. Белое движение было в основе своей военное движение, и доверие белой эмиграции к военным (генералам и офицерам) было выше, чем к “гражданским”, даже членам антибольшевистских партий. В эмиграции знали (и не ошибались), что в верхах Красной Армии были командиры, сочувствовавшие Белой Армии. Вообще эмигрантские газеты были полны слухов о том, что тот или иной военачальник Красной Армии тайно связан с каким-либо эмигрантским центром. Часто желаемое выдавали за действительное… Вот довольно любопытный факт. В бывшем Пражском архиве хранятся записки публициста Н. Корженевского. В одной из них сообщается, что на совещании белых генералов упоминался “бывший офицер” Тухачевский, который ныне, якобы, связан с некоторыми эмигрантскими центрами и иностранными спецслужбами.¹⁶

Наличие в высших рядах Красной Армии скрытых сторонников монархизма должно было представляться эмиграции главной гарантией надежности и успеха подпольной монархической организации, если такая действительно существует. Организаторы “Треста” не могли этого не понимать. Кроме того, к “философии” решено было добавить “боевого элемента” – некоторые якобы намечаемые планы военного переворота.

В общем, программа “Треста” содержала три пункта. Во-первых, с помощью организации “втянуть” как можно больше контрреволюционных элементов внутри страны и тем самым поставить их под наблюдение и контроль ГПУ. Это была “внутренняя задача”. Имелись и две внешние: прежде всего, установить связи с правыми эмигрантскими центрами, чтобы контролировать их, а в идеальных случаях – разложить; кроме того, по возможности “выводить” лидеров на советскую территорию для ареста или необходимой политической дезинформации. Наконец, предполагалось войти в сношение с некоторыми иностранными разведками для выявления их агентуры, главным образом – из среды эмигрантов. Шел 1922 год…

В январе 1922 г. в Ревель к Ю. Артамонову нелегально прибыл бывший полковник Иванов, служивший теперь у красных. Он доставил Артамонову письмо от Якушева. Тот сообщал, что после возвращения в Москву из командировки у него имелись “неприятности”, однако теперь все “уладилось”. Главное же, он писал, что здесь, в Москве, создана небольшая подпольная группа “Монархическая организация Центральной России” (МОЦР), которую для конспирации называют завод “Металло-Объединенный Центр ‘Рельса’”. Иванов предложил пользоваться для связи почтой эстонского посольства, и, в частности, его сотрудником Р. Бирком (он был агент ГПУ – Г. И.).

Иванов уехал, а Артамонов сразу же создал заграничную ячейку МОЦР – ЗЯРМО. По некоторым сведениям, первое свидание Якушева с ЗЯРМО состоялось в декабре 1922 г. в Берлине. На встречу, кроме Артамонова, прибыл Ю. Ширинский-Шихматов, который, видимо, должен был “оценить” Якушева по поручению Высшего Монархического Совета. Участвовал в совещании и товарищ Артамонова, племянник Врангеля А. Арапов. Видимо, Якушев выдержал экзамен, так как вскоре была организована встреча Якушева и членов Высшего Монархического Совета. Сделано это было через К. Ширинского-Шихматова и представителя Врангеля в Берлине генерала А. фон Лампе. На некоторых деятелей Высшего Монархического Совета Якушев не произвел хорошего впечатления, но за него были А. Масленников и особенно А. Лампе. Решили поддерживать и расширять дальнейшие связи, условились о кодировке названий мест и действующих лиц, которые будут упоминаться в переписке. Так, Врангель становился Сергеевым, Кутепов – Бородиным, сам Якушев – Рабиновичем, Зайончковский – боярином Василием или Верховским, Потапов – Медведевым и Волковым, Артамонов – Посредниковым, Опперпут – Касаткиным и т. д.

В ГАРФ хранится огромный (собранный за много лет и с приложением множества писем и документов) архив А. Лампе. Из него, по записям начала 20-х годов, следует, что “Трест” поначалу “ориентировался” на Врангеля и врангелевцев, у которых отношения с ВМС не заладились. В дневнике Лампе имеется запись о встрече Якушева, на которой, помимо самого Лампе, присутствовали близкие к Врангелю В. Шульгин, Н. Чебышев и Я. Климович, у Врангеля ведавший контрразведкой. Лампе так передает основные тезисы доклада Якушева. В России происходит распад большевизма, “ищут замену Ленину”. Ставка делается на Г. Пятакова как на человека русского (в стране растет антисемитизм), а главное – “ярого антибольшевика”. Режим опирается на армию, ядро которой составляют части особого назначения, дислоцированные в Москве и Петрограде – “у Зиновьева”. В самом Кремле – “2 тысячи янычар-курсантов”. Ориентироваться надо на антибольшевистские силы Красной Армии. Белая Армия “свое уже отслужила”. Вообще, не следует преувеличивать роль эмиграции в борьбе с Советами. Далеко не вся она теперь нужна “дома, в России”. Что касается Верховного Монархического Совета, то в существующем виде он себя изживает. Нужны новые люди, ориентирующиеся на антибольшевизм в самой России. Федоров детально ознакомил собравшихся с “подпольной” работой “Треста”. Он назвал ряд имен бывших царских генералов, входивших в “Трест”. На этой и других встречах также решено было укрепить постоянную связь. Якушев уехал. И действительно, уже вскоре стали поступать сведения о том, что в России будто бы все “бурлит”. Полученные материалы печатались, в частности, в “Еженедельнике ВМС”.

Якушев еще несколько раз приезжал в Варшаву, Берлин и Париж, встречался с видными монархистами, в том числе с Великим князем Дмитрием Павловичем. Некоторые из них уже тогда обратили внимание, что в беседах Якушев слишком уж настойчиво проводил мысль о том, что, несмотря на “взрывное” положение в России, недопустимо вмешательство в ее внутренние дела иностранцев, интервенция – недопустима. Это настораживало: в эмигрантских монархических кругах еще не была изжита идея иностранной поддержки как важного фактора “белой борьбы”.

Возникли и другие сомнения. Якушев говорил, что “внутренние монархисты”, объединившиеся вокруг “Треста”, считают необходимым, чтобы эмиграция отказалась не только от иностранной интервенции, но и от связи с бывшими вождями Белого движения как людьми, не имеющими политического престижа в Советской России. Он шел еще дальше, проводя “идеи о вреде террора, вредительства и т. п.” Основная тяжесть борьбы, выработка ее стратегии и тактики, по его убеждениям, должны быть возложены на внутренние антибольшевистские силы. Эмиграции отводилась как бы вторая, вспомогательная роль. Якушев доказывал, что многие революционные преобразования уже необратимы, в их числе и система Советов. “Только под влиянием Федорова, – пишет Чебышев, – в ‘Еженедельнике ВМС’ стали появляться статьи о необходимости сохранения Советов, но ‘очищенных от коммунистов и противонародной революционной накипи’.”¹⁷

Несмотря на некоторые сомнения, по предложению Якушева было все же решено направить в Россию, на съезд внутренних, “советских” монархистов, представителя Высшего Монархического Совета. Вызвался ехать некий “доблестный офицер гвардии Г.” Ему было сказано, что по плану после него в Россию поедет сам Марков-2 (если Г. благополучно вернется). Что стало с Г. – неизвестно. Марков-2 в Россию не поехал, но Чебышев в своих мемуарах свидетельствует, что он, Марков-2, полностью доверял Якушеву. Когда однажды между Чебышевым и Марковым-2 возник острый спор относительно стремления ВМС навязать Врангелю “монархический лозунг”, Марков-2 заявил: “Вы не знаете, что делается в России. Красная Армия требует монархического лозунга. Монархическое движение переходит в России в стихию злобы”. “Мне стало ясно, – писал Чебышев, – это осведомление получалось прямо от Федорова.”

Конечно, находившийся в Сремских Карловцах Врангель получал от Чебышева, Шульгина, Климовича всю необходимую информацию о Якушеве, “Тресте” и его программе. Надо отдать должное Чебышеву и Климовичу: зародившиеся у них сомнения крепли. Но и Врангелю была свойственна проницательность. Неверно было бы думать, что “врангелисты” не имели никаких контактов с людьми из “Треста”. Имели. Более того, некоторые правоэмигрантские лидеры (например, П. Струве) вообще считали, что “Трест” вышел на Кутепова и кутеповцев, так сказать, по наследству от Врангеля. Так что он имел возможность присмотреться к “трестовцам” и в определенной мере оценить их. Одному из близких соратников он писал: “Обращение ко мне Федорова (Якушева) и Волкова (Потапова) и само содержание их писем усиливает бывшие у меня ранее подозрения. Я не считаю себе вправе не сообщить их Великому князю. Вместе с тем, эти подозрения все же не непреложная уверенность, а потому убедительно прошу тебя, буде Великий князь сочтет необходимым в интересах дела поддержать с ним (Якушевым – Г. И.) дальнейшие сношения, чтобы это письмо и препровождаемые документы остались бы для всех, кроме тебя и Великого князя, неизвестными”. Врангель явно не хотел нанести хоть какой-либо ущерб авторитету Великого князя. А Великий князь, по-видимому, не был склонен разделять сомнения Врангеля. В этом его настойчиво поддерживал Кутепов, считавший, что Врангель вообще стал проявлять излишнюю осторожность, пассивность, тогда как время требовало решительных действий в контакте с людьми “Треста”.

Информация о том, что Якушев и другие “трестовцы” пытаются укрепить связи и с врангелистами, естественно, не могла пройти мимо Высшего Монархического Совета. Якушеву, по некоторым данным, были высказаны претензии: ведь связь “Треста” с монархической эмиграцией впервые была установлена через представителей Высшего монархического совета Ю. Артамонова, К. и Ю. Ширинских-Шихматовых и др. В конце концов решено было устроить Якушеву аудиенцию у самого Великого князя. Она состоялась при активном содействии Маркова-2 и Кутепова в августе 1923 г. Хорошо осведомленный бывший посол Временного правительства в Париже В. Маклаков позднее писал об этой встрече своему коллеге в США Б. Бахметеву: по имевшимся у него (Маклакова) данным, некоторые из “трестовцев” “приезжали сюда, были приняты Николаем Николаевичем и большими генералами; уверяли здесь, что для переворота все, если не готово, то подготавливается, и звали больших генералов съездить в Россию и посмотреть… Говорят, опять-таки, что им здесь дали деньги, но никто не поехал, а лично Врангель будто бы отнесся ко всей этой затее с большим недоверием”.¹⁸