«Три столицы» Шульгина

«Три столицы» Шульгина

Далеко не все уверовали в «случайность» гибели С. Рейли. Те, кто видели в «Тресте» «филиал» ГПУ, еще больше утвердились в своем мнении. Это одновременно рождало у них и душевную боль: выходит, Россия потеряна, надеяться не на что и вечным уделом становится постылая эмиграция…

Василий Витальевич Шульгин был не из таких. Имя его значилось среди «первых номеров» не только в Гражданскую войну и не только в период Белой эмиграции. Оно было хорошо известно еще до революции. Издатель популярной правой газеты «Киевлянин», он трижды избирался в Государственную думу, был там одним из наиболее ярких ораторов фракции националистов-прогрессистов. В 1915 г. Шульгин вышел из фракции националистов и вступил в Прогрессивный блок, сблизившись со своими бывшими противниками – либералами (кадетами). И все же не дореволюционной общественной и политической деятельностью имя В. В. Шульгина оказалось навсегда вписано в русскую историю. Именно А. Гучков и В. Шульгин приняли у Государя Николая II отречение от престола. Всю Гражданскую войну Шульгин провел с Добровольческой армией. Идеологически он занимал правые позиции, выступал как монархист, пропагандируя свои идеи в издаваемых им газетах «Россия» и «Великая Россия».

Размышляя над причинами краха Белого дела, Шульгин пришел к оригинальному выводу. На смену Ленину, считал он, «придет Некто». Этот «Некто» будет красным по волевой силе, но белым по преследуемым целям. Он будет большевик по энергии и националист по убеждениям… «Весь этот ужас, который сейчас навис над Россией, – полагал Шульгин, – это только страшные, ужасно мучительные… роды самодержца».[23]

В эмиграции Шульгин был близок к Врангелю, хотя между ними существовали и разногласия. Шульгин, как уже отмечалось, открыто пропагандировал монархизм, Врангель, тоже бывший монархистом, считал, однако, что армия должна быть вне партий и не торопился с поднятием монархического флага. А вскоре к этому разногласию добавилось и еще одно. Шульгин был одним из первых белых идеологов, с кем встретился «трестовец» Якушев. Напомним, что на этой встрече, кроме Шульгина, присутствовали Н. Чебышев, Е. Климович и др. Но если, например, Чебышев заподозрил в Якушеве и представляемом им «Тресте» что-то неладное, то Шульгин, похоже, поверил в «Трест», поверил Якушеву, который сказал ему: «Вы знаете, что такое ‘Трест?’ ‘Трест’ – это измена Советской власти, измена, которая поднялась так высоко, что вы не можете себе представить».

Но Шульгин как раз мог себе представить, как с течением времени многие революционные завоевания будут постепенно изживаться, а исконные исторические корни – давать все больше ростков. Судя по многим высказываниям Шульгина, он не был партийным монархистом, т. е. сторонником государственности обязательно в форме монархии. Скорее он был государственником-монархистом. Еще накануне Октября, выступая в собрании думцев и обращаясь к левым депутатам, Шульгин говорил: «Мы предпочитаем быть нищими в этой стране. Если вы можете нам сохранить эту страну и спасти ее, раздевайте нас, мы об этом плакать не будем!»

«Трест» привлекал Шульгина по трем причинам. Во-первых, как идеолога и политика. Во-вторых, Шульгин сам, собственными глазами рассчитывал убедиться в действительной монархичности «Треста». Ведь сомнения таких людей, как Врангель, Чебышев, Климович и др., не могли пройти мимо него. Наконец, была и еще одна причина, притягивавшая Шульгина к «Тресту» – его старший сын Вениамин, пропавший во время Гражданской войны. Шульгин и раньше прилагал все возможные усилия к его розыску. Наконец, дошли сведения, что Вениамин – в Виннице, будто бы в одной из больниц. В разговоре с Якушевым Шульгин поинтересовался, не может ли «Трест» оказать ему содействие в этом важном для него деле. Якушев пообещал.

Шульгин, естественно, хотел, чтобы его поздка в Россию при поддержке «Треста» проходила в полной тайне. Но сделать это не удалось. В Сремских Карловцах, где он жил, пошли слухи о том, что Шульгин-де собирается нелегально проникнуть в Россию и благополучно вернуться. Люди, близкие к Шульгину, пытались отговорить его от рискованной поездки. Чебышев уверял в том, что Шульгин попадет в руки большевиков и ему «припишут различного рода политические отречения», как это произошло с Б. Савинковым. Шульгин был спокоен за себя. В то, что «Трест» – это учреждение ГПУ, он не верит. Но если даже так, то «Тресту» есть смысл «выбросить» Шульгина обратно, т. к. его возвращение лишь укрепит доверие к «трестовцам». Не убедил его и сам Врангель, прямо указавший, что Якушев – провокатор.

Не забывая об участи Савинкова, Шульгин оставил генералу Л. Артифексову письмо, в котором писал, что хотя и едет он в Россию по личным мотивам, но в случае ареста все должны знать, что он – Шульгин – был и остается непримиримым врагом большевизма. «Поэтому, – писал он, – каким бы то ни было их (большевиков – Г. И.) заявлениям о моем ‘раскаянии’ или с ними ‘примирении’, прошу не придавать никакой веры».[24] Итак, прямая заинтересованность Шульгина побывать в России очевидна. Но какую цель мог преследовать «Трест», стремясь «вывезти» Шульгина на территорию Советской России? Одно дело Савинков или Рейли. Савинков концентрировал вокруг себя боевые силы. Рейли имел тесные связи с разведками и контрразведками многих стран. А Шульгин? В эмиграции он был известен и даже знаменит не как террорист, боевик или разведчик, а как идеолог, талантливый писатель, публицист, автор нескольких книг о революции и Гражданской войне, множества статей по политическим вопросам. Шульгина читали во всех эмигрантских кругах. Его слово было значимо. Книги Шульгина – «Дни» и «20-й год» были хорошо известны и в Советском Союзе. Были они и в ленинской библиотеке. Шульгин – монархист по убеждению – был все же лишен партийных шор. Так, например, рассказывая о Белом движении, он не обошел тему его разложения в конце Гражданской войны. Литератор, писатель часто брал в нем верх над человеком политики, человеком партии. И именно такой писатель, по расчетам советских властей и руководства ОГПУ, не чуждый сменовеховства, понимания эволюции событий, мог увидеть в СССР черты роста и развития, показать их в своей книге, если он ее напишет. Неизвестно, кто и где принял решение через «Трест» «пригласить» Шульгина в Россию, имея в виду дать ему возможность ознакомиться с ситуацией в СССР и порекомендовать написать книгу обо всем увиденном. Без ОГПУ и, скорее всего, лично без Дзержинского, это решение, конечно, не обошлось…

Осенью 1925 г. Шульгин выехал из Сремских Карловиц в Польшу. В Варшаве обсудил с Ю. Артамоновым «нелегальный переход» в Россию через «трестовское» окно близ станции Столбцы и получил паспорт на имя Иосифа Карловича Шварца. Сопровождал «Шварца» некий Иван Иванович, в действительности чекист М. Криницкий. Шульгин прибыл в СССР 6 февраля 1926 г. В сопровождении сотрудников КРО ОГПУ он побывал в Киеве, Москве и Ленинграде. В Винницу его не пустили: сказали, что сами займутся поисками Вениамина. 26 января 1926 г. Шульгин в сопровождении того же Кривицкого выехал обратно. Через то же «окно» возле Столбцов они перешли границу и прибыли в Варшаву, где Шульгин вновь встретился с Ю. Артамоновым. От своей поездки он был прямо-таки в восторге: мысли «контрабандистов» (так он называл «трестовцев») во многом совпадали с мыслями некоторых правых кругов эмиграции и его, Шульгина. В конце марта Шульгин прибыл в Париж, где полным ходом под руководством П. Струве шла подготовка к Зарубежному съезду, который, как предполагалось, определит политическую линию монархической эмиграции. Вдохновленный своими радужными наблюдениями, Шульгин полагал, что они так или иначе должны быть отражены в съездовских резолюциях. Он знал, что на съезде будут бороться различные направления монархизма и считал, что те выводы, к которым он пришел в России, могут и должны объединить съезд, тем более в вопросе о стратегии и тактике борьбы с большевизмом на новом этапе. Действительно, если в своей объединительской работе Зарубежный съезд не достиг цели, другая часть его деятельности, заключавшаяся в «подготовке к активной борьбе с большевиками», завершилась при почти полном согласии. Делегат Ю. Семенов заявил, что борьба с Советской властью «должна вестись всякими способами и не должна исходить из единых выступлений». «Зарубежная Россия, – говорил он, – войну с коммунистическим интернационалом приняла и от нее не откажется».[25]

Но это и было как раз то, от чего «Трест» всеми имеющимися средствами должен был помешать эмигрантским боевым центрам и в чем, видимо, «трестовцы» сумели убедить Шульгина. Предвидя выступления, подобные Семенову, Шульгин заранее писал П. Струве из Варшавы: «Для меня центр тяжести переместился после того, что я видел ipsissimus oculis. Я боюсь, что съезд возьмет неверную ноту, трактуя беспомощным и бесплодным то, что полно сока жизни. Во мне возродилась добрая вера Алексея Константиновича Толстого: ‘…А если над нею беда и стряслась, / Потомки беду перемогут’. Потомки? Что-то мне сдается, что дело будет скорее. Во всяком случае трактовать, как quantitй nйgligeable нашу метрополию совершенно невозможно… Будем помнить старину: ‘что город решит, на том и пригороды станут’».[26]

Однако шульгинские замечания и рекомендации не были учтены в резолюциях Зарубежного съезда. Прежде всего потому, что фактический организатор и руководитель съезда Струве в большей мере склонялся к кутеповским мерам борьбы с большевизмом, чем к «трестовским». Он вообще считал, что борьба эта требует разных методов и способов, в том числе и кутеповского террора, и изживания большевиков внутренними силами. Не обязательно, что город решит, на том пригород и станет. Может случиться и наоборот. Пригород (т. е. эмиграция) начнет, а город его всеми своими силами поддержит…

Поездка Шульгина в Россию и его благополучное возвращение, когда об этом стало известно из печати, выступлений и вышедших позднее «Трех столиц», произвело в эмиграции сенсацию. «Я был в совершенном восторге от моих ‘контрабандистов’» – писал сам Шульгин. Однако далеко не все разделяли радужную позицию Шульгина (он даже согласился послать текст книги на просмотр в Москву). Чебышев задавал ему вопрос: не считает ли он, что его поездка и возвращение связаны с некой большевистской организацией? Разве тезис о том, что не следует спешить со свержением Советской власти, пока не созреют для того соответствующие условия, не повторяет то, что настойчиво проводит в своих беседах Якушев, Потапов и др.? На подобного рода вопросы Шульгин давал ответ в «Трех столицах». «То, что казалось мне совершенно невероятным в эмиграции, удивительно просто формулировалось здесь. Ибо какой же выход? Злобно сидеть в подполье и ничего не делать? Или же делать все то, что позволяют обстоятельства? Первый выход – ни к чему. Второй есть что-то. Конечно, самый лучший выход – третий. Это одной рукой участвовать в жизни страны, делая все, что можно, а другой, понимая бренность советской власти, готовить ей, в подполье, преемников. Идеал – ‘коварно-приспособившиеся’. Впрочем, это еще вопрос: коварно ли это? Или просто знание того, что неизбежное неизбежно?»[27] Из этой логики следовал ответ на вопрос, что же делать после падения большевиков?

Шульгин передавал совет Якушева, с которым, как видно, полностью соглашался. «Поменьше ломки, не повторять ошибок революции 1917 года, сохранить следует все, что можно сохранить… Не надо углублять революцию, а локализовать ломку. Даже Советская конституция не так уж плоха; достаточно убрать из нее все глупости и модифицировать».

В «Трех столицах» Шульгин писал: «Когда Ленин голосом Чингиз-хана, стегающего нагайкой племена и расы, крикнул 6-ой части суши апокалиптическое слово ‘НЭП’ и в развитие сего прибавил издевательское, гениальное: ‘Учитесь торговать!’, – он сжег все то, чему поклонялся и поклонился тому, что сжигал. Так поступают или великие преступники или герои. Пусть Ленин герой! Так повернуть руль корабля мог только человек, который властвует над стихией!»

Как впоследствии показывал Шульгин допрашивавшим его смершевцам при аресте в 1945 г., за время пребывания в СССР он трижды встречался с Якушевым. Первый раз с Якушевым его свел Шульц (Радкевич). На встрече присутствовали еще двое, «по виду представлявшие собою солидных людей». Их интересовало положение эмиграции, но особенно – фигуры Врангеля и Кутепова и взаимоотношения между ними. Вторая встреча состоялась в январе 1926 г. Кроме Якушева, присутствовал некий «Антон Антонович», которого Шульгин счел за Опперпута, впоследствии разоблачившего «Трест». Во время этой встречи Якушев много говорил о программных установках «Треста», о его ориентации на Великого князя Николая Николаевича, предполагаемого в Верховные правители России. Говорил о крестьянском вопросе, причем предлагал решать его в духе столыпинской реформы. Любопытно, что Якушев в ходе этой встречи выразил сожаление, что не может связать Шульгина с Л. Троцким, которого назвал «государственным деятелем большого ума».

В феврале состоялась третья встреча с Якушевым. Тут Якушев высказал два «напутственных пожелания». Он выразил удовлетворение контактами с Кутеповым и, напротив, некоторое недовольство слабыми связями с Врангелем. И Якушев просил Шульгина посодействовать улучшению отношений Врангеля с «Трестом», что Шульгин принял с удовольствием. Второе напутствие имело литературный характер. Якушев просил Шульгина «отразить» в его литературной деятельности свои впечатления о поездке в СССР. Речь шла о будущей книге.

Напутствие относительно Врангеля Шульгину выполнить не удалось. Ни Шульгин, ни Климович не поколебали его отношение к «Тресту». Врангель был непримирим к Кутепову. В письме к Шатилову он писал о Кутепове: «Много сложнее вопрос о работе его в порученной ему Великим князем области. Как показал опыт, работа эта гибельна для тех, кто там в России творит то же дело, что и мы… Говорить с Великим князем, как показал опыт, бесполезно. Остается, быть может, одно – потребовать от А. П. или неопровержимые доказательства его утверждений, что работа его не потерпела краха, или потребовать от него от этой работы отойти… Удар по А. П. был бы ударом по В. К. Мы стоим перед заколдованным кругом».[28] Зато вокруг другого напутствия – написания книги – в эмиграции, когда книга вышла, разразилась настоящая шумиха. Книгу Шульгин хотел назвать «Контрабандисты», но в издательстве «Медный всадник» ее переименовали в «Три столицы». Под этим заголовком она и получила сенсационную известность.