Глава 2. ДЕТСКИЕ ГОДЫ ИВАНА IV. ВОЙНА ЕЛЕНЫ ГЛИНСКОЙ. БОЯРСКОЕ ПРАВЛЕНИЕ

Глава 2.

ДЕТСКИЕ ГОДЫ ИВАНА IV.

ВОЙНА ЕЛЕНЫ ГЛИНСКОЙ.

БОЯРСКОЕ ПРАВЛЕНИЕ

Чтобы понять, какие страсти разгорелись в кремлевских палатах в конце 1533 — начале 1534 годов, придется вернуться на несколько лет назад. История второго брака Василия III необходима для понимания того, в какой опасной ситуации оказались после его смерти вдова Елена и наследник Иван, получивший к концу жизни прозвище Грозного.

В 1525 году Василию III исполнилось 46 лет, а детей у него все еще не было. И сам государь московский, и его жена Соломония Сабурова сильно переживали по этому поводу. Дошло до того, что отчаявшаяся женщина обратилась за помощью к знахарям и ворожеям. Бояре с митрополитом давно пытались убедить Василия III в необходимости развода и повторной женитьбы. Естественно, они настояли на «розыске о колдовстве» великой княгини. Вскоре Василию III представили доказательства достаточные, чтобы предать Соломонию церковному суду как ведьму. В просвещенной Европе ее могли бы отправить на костер, но «дикие московиты» в таких делах старались обходиться без крайностей.

29 ноября великий князь приказал увезти жену в девичий Рождественский монастырь на Трубе, где прошел обряд пострижения. Чуть позже новую инокиню Софью выслали из столицы в Покровский монастырь Суздаля. А тем временем бояре уже подыскали великому князю невесту — Елену Глинскую. Ходили слухи, что в этом выборе решающее слово сказали советники Василия III: Захарьины и Шуйские. Резонов для того, чтобы предпочесть Елену, у бояр было сразу несколько. Во-первых, эта невеста никак не угрожала их положению великокняжеских любимцев — юная девушка, отец в могиле, дядя в тюрьме, братья еще слишком малы для дворцовых интриг. Во-вторых, род Глинских был очень популярен и влиятелен в Литве. Ее дядя Михаил бежал в Россию после того, как проиграл Сигизмунду I борьбу за литовскую корону. К тому же род Глинских напрямую происходил от одного из ханов Большой Орды, родственника династии Ордухидов. Так что будущий сын «нищей сироты» мог при удобном случае претендовать еще и на казанский престол.

Таким образом, 21 января 1526 года, через два месяца после пострижения Соломонии, Василий III вступил в брак с племянницей Михаила Глинского, на тот момент еще сидевшего в тюрьме. Юная красавица оказалась далеко не так проста, как думали Захарьины и Шуйские. Она быстро очаровала 47-летнего мужа… По желанию жены Василий III отступил от дедовских обычаев и (первым из московских правителей) сбрил бороду. Стремясь угодить Елене, советники стали засыпать государя просьбами: освободить из тюрьмы великокняжеского тестя под их поручительство. В случае побега Михаила Глинского Горбатые, Захарьины и Шуйские обязались внести в казну пять тысяч рублей, огромную по тем временам сумму. Василий III, естественно, согласился.

Но после свадьбы прошел год, за ним — второй… А детей у Елены все не было. И даже признаков беременности не наблюдалось. Великокняжеская чета горячо молилась о наследнике, делала богатые вклады в монастыри. Не помогало. По Москве меж тем ползли слухи, будто прежняя жена Василия, Соломония, родила в Суздале сына Георгия. Там он якобы вскоре и упокоился в тайной усыпальнице Покровского монастыря. А потому, когда 25 августа 1530 года Глинская наконец-то подарила мужу наследника Ивана, далеко не все восприняли это как результат помощи свыше, ниспосланной в ответ на «благочестивые» усилия. По городу пошли разговоры о слишком уж близком знакомстве государыни с Иваном Федоровичем Овчиной-Телепневым-Оболенским. Если верить этим слухам, с отчаявшейся забеременеть Еленой его свела сестра молодого воеводы, Аграфена Челяднина.

Трудно сказать, сколько правды в этой истории, но не прошло и сорока дней после смерти Василия III, как вся Москва заговорила о фаворите вдовой государыни. Некоторых историков до сих пор интересует вопрос: был ли Иван Грозный законным сыном великого князя? Думаю, точного ответа мы не узнаем никогда. Однако трудно представить, чтобы скованная этикетом молодая женщина могла обмануть московский сыск. Ведь он без труда раскрывал заговоры таких мудрых и изворотливых политиков, как Михаил Глинский и епископ Варсонофий. И в то же время легко понять, как сильно старались раздуть эти слухи младшие братья Василия, с каким усердием повторяли сплетню все, кто считал себя обойденным в наградах и назначениях. А недовольные властью были и в те времена.

Завещание Василия III в архивах не сохранилось. Если судить по дошедшим до нас документам, суть его состояла в следующем: наследником престола становился трехлетний Иван, его ближайшими советниками назначались Дмитрий Вельский и Михаил Глинский, великая княгиня Елена Васильевна объявлялась опекуншей сына до его возмужания. Младший брат наследника, Юрий, получал в удел Углич, а младший брат Василия III, Андрей Старицкий, — в качестве «прибавки» — Волоколамск.

Нетрудно заметить, что в числе ближайших друзей и родственников, получивших назначения и «дачи», отсутствует старший из братьев Василия III, Юрий Дмитровский. Для него это было фактическим объявлением опалы. Надо признать, Юрий Иванович вполне ее заслужил. В свое время он демонстративно проигнорировал церемонию крещения наследника Ивана. Очевидно, рождение старшего племянника стало сильным ударом для честолюбивых планов Юрия. Неудивительно, что его заключили под стражу уже через восемь дней после смерти Василия III. Детали ареста ясно указывали, что из тюрьмы Юрию Дмитровскому уже не выйти. Во-первых, его демонстративно поместили в «ту самую палату», где закончил свои дни внук Ивана III, Дмитрий Иванович. А во-вторых, вместе с Юрием арестовали всех его бояр. В те времена это было вернейшим признаком серьезных намерений правительства. Так же решительно Елена действовала и дальше: очень скоро в тюрьме оказался Михаил Глинский. Правительница обвинила дядю в попытке захватить престол, повелела заковать в кандалы и ослепить. Меньше чем через год он умер.

Следом за Глинским в темницу отправились князья Иван Вельский и Андрей Шуйский. Таким образом, из тех, кому Василий III доверил опеку наследника, у трона осталась лишь сама Елена. Зато резко пошел в гору фаворит вдовой государыни Иван Овчина. Уже в 1534 году он получил чин боярина, а вслед за этим и московские полки под начало. Из тех, кто мог оспорить права Елены на регентство, дольше всех продержался на воле слабохарактерный Андрей Старицкий. Вел он себя «тише воды, ниже травы», практически не выезжал из своего удела, в дела управления страной не лез. Впрочем, до 1537 года Елену от младшего деверя отвлекали бои на западных границах России…

* * *

В тот момент, когда умер Василий III, у России действовало кратковременное перемирие с Литвой. Причем срок договора истекал уже через 22 дня. Для обсуждения вопросов войны и мира Сигизмунд I отправил в Москву своего посланника Клиновского, но тот уже не застал Василия III в живых. Некоторое время дерущимся за власть боярам было не до переговоров. Король относился к этому с пониманием. Но месяц шел за месяцем, и уже через полгода положение «ни мира, ни войны» литовскую сторону устраивать перестало.

Летом 1534 года гетман Юрий Радзивилл с помощью союзных татарских войск опустошил окрестности Чернигова и Брянска. Затем осенью в Северскую землю вторглись литовские отряды Андрея Немировича и Василия Чижа. Они взяли и сожгли Радогощ, но потерпели поражение под Стародубом и Черниговом. Армия Александра Вишневецкого, посланная королем к Смоленску, вернулась в Литву несолоно хлебавши. В то время как гарнизоны русских городов отбивали атаки врага, главные московские силы недвижимо стояли под Серпуховом. Во-первых, сбору войск сильно мешали внутренние распри и смуты. А во-вторых, неспокойно было на южной границе. И набегов из Крыма воеводы в это время боялись больше, чем ударов со стороны Литвы.

Сигизмунд поначалу старался действовать малыми силами, чтобы не мешать «русским усобицам». До него доходили слухи, будто московские бояре так сильно конфликтуют друг с другом, что временами у них доходит до поножовщины. Следом за этими новостями в Литву явились и первые беглецы — князья Семен Вельский и Иван Ляцкий. Король их щедро наградил. Он ждал массового исхода из Москвы аристократов и детей боярских[7]. Однако эти надежды не оправдались. И вместо новых перебежчиков к концу октября 1534 года в Литву двинулась вся московская рать. Передовым полком командовал фаворит государыни Иван Овчина. Большой полк вели князья Михаил Горбатый и Никита Оболенский. С севера на соединение с главными силами шли новгородские отряды во главе с князем Борисом Горбатым. Но если летом «в поле» не было московских войск, то теперь от генерального сражения уклонился Сигизмунд I. Русские полки опустошили литовские области чуть ли не до самого Вильно. Так и не встретив за все это время королевскую армию, воеводы с богатой добычей ушли восвояси.

На следующий год русские снова попытались вызвать противника на «прямой» бой. Заблаговременно узнав о подготовке королевских отрядов к походу, навстречу им отправилась главная московская рать. Большой полк на сей раз вел в бой князь Василий Шуйский. А передовой снова возглавил Иван Овчина. Этой армии поручили взять Мстиславль, в то время как псковские и новгородские ратники должны были построить город на литовской территории у озера Себеж.

Однако королевкие воеводы, как и в 1534 году, рисковать не стали. Пройдя южнее Мстиславля, армия Сигизмунда I нанесла удар в район Гомеля, Почепа и Стародуба. Гомель сдался без боя, а гарнизон Стародуба во главе с князем Федором Овчиной сопротивлялся отчаянно. Однако немецким инженерам удалось незаметно подвести подкопы. Когда взорвались фугасы, в стене образовался широкий пролом. Ворвавшись в город, литовские отряды перебили не только ратников, но и многих мирных жителей. Из военных в плен взяли одного воеводу, понадеявшись на богатый выкуп. Городок Почеп, не надеясь его удержать, русские покинули и сожгли до прихода литовцев. Осмотрев пепелище, королевское войско повернуло назад.

А в это время главная русская армия безуспешно пыталась взять Мстиславль. Посад захватили быстро, но цитадель последовательно отбивала атаки. Через несколько недель, опустошив окрестности, московская рать ушла восвояси. К этому времени новгородцы и псковичи под руководством дворецкого Бутурлина успели построить укрепленный город, получивший то же название, что и озеро, на берегу которого его возвели, — Себеж.

Сигизмунду I, естественно, не понравилось появление на его землях русской крепости. И уже в феврале 1536 года к себежским стенам подошли отряды воеводы Андрея Немировича. По зимнему пути литовцы легко подвезли осадную артиллерию. Однако их пушки не смогли разрушить крепостные укрепления. Немирович приказал увеличить пороховые заряды, но это привело лишь к разрыву нескольких орудийных стволов. А вскоре русский гарнизон сам перешел в атаку. Литовцы бежали через озеро. Лед под ними провалился, и вода поглотила часть отступающих в беспорядке воинов.

Весной и летом того же года последовал ответный удар. Московская армия вторглась в литовские земли. Русские воеводы разорили множество сел и деревень, разграбили и сожгли посады Витебска и окрестности Любеча. Домой они вернулись с богатой добычей. В то же самое время вторая русская рать, вдохновленная прошлогодним успехом под Себежем, построила в литовских пределах еще две крепости: Велиж в Торопецком уезде и Заволочье в Ржевском. Кроме того, были восстановлены покинутые литовцами Почеп и Стародуб.

Успехи русских полков ясно показали Сигизмунду I, что московские неурядицы подошли к концу. А значит, с надеждой на легкую победу пора прощаться. И пусть воеводам Ивана IV не удалось навязать королю генерального сражения, чаша весов с каждым месяцем все явственней клонилась в сторону России.

В июле 1536 года с мирными предложениями в Москву прибыл кревский наместник Никодим Техановский. Переговоры шли долго и непросто. Только 18 февраля 1537 года сторонам удалось прийти к соглашению. Договор об очередном перемирии подписали на пять лет, начиная с 25 марта 1537 года. По нему Гомель остался за Сигизмундом I, зато русские получили контроль над спорными городами по левой стороне Днепра: Кричевом, Рославлем, Мстиславлем и Черниговом. Новопостроенные крепости Себеж и Заволочье тоже остались в руках Москвы.

Устранив угрозу со стороны Литвы, Елена вернулась к вопросам внутренней политики. Когда 26 августа 1536 года умер в заточении Юрий Дмитровский, последним живым дядей шестилетнего Ивана IV остался Андрей Старицкий. Вел он себя достаточно тихо, но как-то неопределенно: то смиренно бил челом Елене и просил прибавки к уделу, то публично оплакивал судьбу брата Юрия и неосторожно хулил правительницу.

Конец этим метаниям наступил в начале 1537 года, когда Елена пригласила деверя приехать в Москву на совет. Андрей Иванович, естественно, заподозрил недоброе и принялся отговариваться болезнью. Поступивший следом категорический приказ — ехать немедля — лишь усилил подозрения удельного князя. Прихватив жену и сына, он двинулся из Старицы в Новгород. По дороге Андрей рассылал «мятежные грамоты» к горожанам и детям боярским. «Великий князь — младенец! — писал он. — Вы служите всего лишь боярам! Идите ко мне — я буду вас жаловать!» Адресаты вели себя по-разному. Кто-то согласился помочь Андрею Старицкому в борьбе за престол. Но многие просто переслали его грамоты в Москву.

Правительство Елены действовало быстро и решительно. Иван Овчина с московской ратью настиг мятежников около Старой Руссы. Андрей Иванович вел себя как обычно: трусливо, бесхребетно и глупо. Сначала он согласился на переговоры, потом поверил клятве Овчины, что если они вместе поедут в Москву, то там ни один волос не упадет с головы Старицкого-князя. Очевидно, Елена очень любила своего фаворита, потому что она не допустила нарушения клятвы. Более того, выполнила ее условия буквально: когда князя Андрея заковали в цепи, на голову ему надели «тяжелую шляпу железную», предшественницу знаменитой «железной маски» времен Людовика XIV. Через полгода Андрей Иванович умер в темнице, так и не уронив на каменный пол не единого волоса со своей мятежной головы. В отношении его бояр, советников и слуг Иван Овчина обещаний не давал, а потому их пытали и казнили без церемоний. К примеру, тех детей боярских, что явились на зов Андрея Старицкого, повесили как изменников на Новгородской дороге.

Рассказывая о том времени, Н.М.Карамзин писал: «Таким образом в четыре года Еленина правления именем юного Великого Князя умертвили двух единоутробных братьев его отца и дядю матери… Елена предавалась в одно время и нежностям беззаконной любви, и свирепству кровожадной злобы!»^{6} Расправы матери-регентши с ближней родней Ивана IV не устранили угрозы ее власти. Просто кандидатов на престол сменили претенденты на регентство. На авансцену беспринципной борьбы выдвинулись ведущие кланы московских бояр, в первую очередь — князья Шуйские и Вельские.

3 апреля 1538 года Елена Глинская внезапно умерла. Немецкий барон Герберштейн, живший в те годы в Москве, утверждал в своих записках, что ее отравили. Версия эта кажется вполне обоснованной: мать Ивана IV была еще довольно молодой женщиной и никогда не жаловалась на здоровье. Зато своими непродуманными действиями она разрушила сложившуюся при Иване III систему взаимного сдерживания боярских родов. Результаты не замедлили последовать — ее семилетний сын Иван IV не только остался круглым сиротой, но и попал в самую гущу ожесточенной борьбы за власть. В жизни мальчика отныне не было материнской любви и ласки, заботливых сюсюканий нянюшек и воспитательниц. Зато в нее пришел ад дворцовых интриг, где все враждовали со всеми, где ежедневно и ежечасно предавали и подличали, где не было ничего постоянного, кроме звериной злобы, распрей, предательств, пыток и смерти.

Первыми власть над государством захватили Шуйские, старшие из потомков суздальско-нижегородских князей, возглавлявшие «клан потомков Рюрика». Уже на седьмой день после смерти Елены по приказу Василия Шуйского арестовали двух самых близких ей людей: Ивана Овчину и Аграфену Челяднину. Бывшего фаворита заковали в «железо» и уморили голодом в темнице, а Челяднину отвезли на постриг в Каргопольский монастырь. Одновременно отправился в тюрьму и князь Иван Вельский, возглавлявший боярский «клан потомков Гедимина». Реальных конкурентов у нового регента не осталось…

Однако торжество Шуйских оказалось хоть и полным, но кратковременным. После смерти Василия на роль правителя заступил его младший брат Иван. Он не обладал ни умом, ни прозорливостью старшего. А главное, не умел строить отношения с помощниками и союзниками. Довольно быстро Иван Шуйский рассорился с думскими боярами и митрополитом. Конечно, бояр он приструнил, а митрополита Даниила отрешил от власти, поставив на его место троицкого игумена Иоасафа. Однако добился этим лишь того, что недовольные перешли от громкого ропота к тихим заговорам. Иоасаф вскоре покинул лагерь Шуйского и поддержал его врагов. В результате в 1540 году власть захватил вышедший из тюрьмы Иван Вельский. Шуйский вынужден был уехать во Владимир. Спустя два года он вернулся в Москву с вооруженным отрядом верных людей. Иван Вельский отправился в заточение на Белоозеро, где вскоре был задушен. Его сторонников разогнали по ссылкам. Иоасаф лишился сана, а на метрополию Шуйские возвели новгородского владыку Макария.

Вся эта ожесточенная борьба за власть протекала на глазах у малолетнего Ивана IV. Историки расходятся в оценках: насколько сильно повлияла она на формирование характера первого русского царя. Кто-то считает, что большинство переворотов никак не задевало детскую душу, поскольку мальчик не мог понимать, что именно вокруг него происходит. Однако многие сходятся на том, что ни одна из безобразных историй не прошла даром для психики юного государя. И с этим трудно не согласиться. Если кровавых сцен времен «восцарения» Елены юный Иван мог и не видеть, то после смерти Глинской он лишился мамки-воспитательницы, Аграфены Челядниной, с которой до того практически не разлучался. Из дворца исчезло все окружение правительницы Елены, и восьмилетний ребенок не мог этого не заметить…

Как большинство одаренных детей, Иван IV был очень впечатлительным. По свидетельству современников, он легко переходил от радости к гневу, от веселья к глухой тоске и все принимал близко к сердцу. За таким ребенком нужно было смотреть заботливо и внимательно, вовремя сдерживая его горячий и крутой нрав. Но захватившие власть бояре заботились лишь о сиюминутных выгодах для себя и своих родов. Ворвавшись во дворец, очередная группа заговорщиков хватала, избивала, а иногда даже убивала людей, близких юному государю, несмотря на его просьбы пощадить того или иного боярина. В присутствии Ивана временщики оскорбляли память его покойных родителей, присваивали себе вещи великокняжеской семьи. Все это порождало в сердце ребенка досаду, гнев, скрытую злобу, вызывало стремление уединиться от бояр, уйти от этой мерзкой жизни в иной, более совершенный мир. Иван рано начал читать, и вскоре книги стали для него настоящей страстью… Неуемная жажда знаний в сочетании с выдающимися природными способностями позже сделали государя Ивана Васильевича одним из самых образованных правителей своего века…

А тем временем наступила пора новых переговоров с Литвой. Срок пятилетнего перемирия, заключенного в 1537 году, подходил к концу. Обе стороны все это время строго его соблюдали. Россия была занята внутренними проблемами, а кроме того, ее часто беспокоили дела соседней Казани. Литва и Польша сильно страдали от крымских набегов, к тому же Сигизмунд I был стар и болен. Он устал от походов и боев. Паны повоевать были не прочь, но собирать деньги на армию категорически отказывались.

В итоге ровно день в день по истечении срока договора, 25 марта 1542 года, королевские послы подписали в Москве соглашение о продлении перемирия на семь лет. Ивану IV в то время шел уже двенадцатый год. И он, естественно, присутствовал на официальных церемониях. Наблюдательный подросток не мог не заметить, как преображаются в это время ненавистные временщики. Их публичная покорность наводила Ивана IV на мысль, что власть по праву принадлежит ему, а не боярам, что они незаконно присвоили себе право распоряжаться ею, воспользовавшись юным возрастом великого князя.

К этому времени он уже успел привыкнуть к сценам насилия и произвола. Мстительность и злоба окружающих больше не пугали Ивана, как раньше. Выросший в гуще интриг юноша стал равнодушен к чужой боли. Сначала он мучил кошек и собак. Чуть позже начал развлекаться тем, что давил конем встречных прохожих, забавляясь их страхом и криками. Недалекие и корыстные воспитатели не удерживали юношу от подобных «забав». Наоборот, восхваляли его за «храбрость» и «мужество». Очень похоже, что бояре специально «натаскивали» своего юного государя, разжигали в нем низменные инстинкты. Детскую жестокость Ивана они хотели использовать как оружие против своих личных врагов.

Результаты «воспитания» не замедлили сказаться. Свой первый в жизни смертный приговор Иван IV вынес, когда ему только-только исполнилось 13 лет. Увлеченные борьбой с «кланом потомков Гедимина» Шуйские совсем забыли о притихших на время Глинских. А те спокойно ждали своего часа. И дождались! В конце 1543 года по наущению родственников матери Иван IV приказал схватить Андрея Шуйского и отдать на растерзание псарям. Временщик, если уж быть честным, вполне заслужил такую участь: еще не прошло и полугода, как он со своими сторонниками (прямо в Думе и на глазах у великого князя) точно так же пытался расправиться с боярином Воронцовым^{7}. Но не стоит думать, что после этого убийства закончилось боярское правление. Совсем нет. Просто Шуйских у руля государства сменили Глинские.

В результате стало только хуже. При дворе еще больше расцвели раболепие и беззаконие. Злоупотребления властью достигли невиданных размеров. В народе тем временем росло недовольство боярскими интригами и распрями. Крестьяне и горожане все чаще спасались от произвола бегством на окраины. В центре и на местах резко выросло число «татебных» и «разбойных» дел. В управлении страной царили бестолковщина и некомпетентность. Особенно ярко они проявились в последние дни правления Глинских, во время пожара Москвы 1547 года, самого разрушительного за всю историю ее существования.

Что же касается Ивана IV, то после убийства Шуйского он выехал на богомолье в Калязин монастырь. А вслед за этим четырнадцатилетний монарх отправился в большое путешествие по наиболее почитаемым обителям страны: вначале в Троице-Сергиев монастырь, а оттуда через Ростов и Ярославль — в Кирилло-Белозерский, Феропонтов, Корьильев-Комельский и Павлов-Обнорский монастыри. Путешествие продолжалось несколько месяцев.

Можно ли утверждать, что Иваном двигало только желание замолить невольный (а даже самые ярые недоброжелатели признавали, что приказ убить Шуйского подросток отдал «по боярскому наущению») грех? В какой-то мере это бесспорно так — люди XVI века были очень религиозны. Но имелись у дальнего выезда и другие причины. В дороге юный монарх мог отдохнуть от дворцовых интриг и опостылевших церемоний. Переезжая от одного монастыря к другому, он тешился медвежьей охотой и ловлей зверя.

Надо заметить, что монахи, принимавшие у себя государя, не особо чинились со знатными гостями. Так, в Кириллов монастырь Иван и его свита прибыли к ночи. К этому времени иноки уже закончили трапезу, а припасы снесли в погреб. «Государя боюся, а Бога надобе больше того боятися!» — нравоучительно заявил подкеларник и отказал в ужине московским гостям, сославшись на строгость монастырского устава.