ГЛАВА 22. УСПЕХИ ПОЛИТИКИ МИНИНА И ПОЖАРСКОГО. СВЕРЖЕНИЕ ПОСЛЕДНЕГО САМОЗВАНЦА. ОСВОБОЖДЕНИЕ МОСКВЫ
ГЛАВА 22.
УСПЕХИ ПОЛИТИКИ МИНИНА И ПОЖАРСКОГО.
СВЕРЖЕНИЕ ПОСЛЕДНЕГО САМОЗВАНЦА.
ОСВОБОЖДЕНИЕ МОСКВЫ
На землях, признавших власть Минина и Пожарского, устанавливался более или менее четкий порядок. Воины Второго ополчения постепенно вытесняли из окрестных городов и сел отряды «воровских» казаков, а кое-где и вышибали их с боем. Довольно быстро ратники Пожарского смогли взять под контроль все дороги, связывавшие центр страны с еще не разоренным Севером. Наряду с поволжскими городами Поморье стало еще одной базой снабжения Второго ополчения. Налоги были, конечно, высоки. «Пятую деньгу», как и в Нижнем Новгороде, взыскивали со всех без исключения. Но фискальная жесткость Минина обходилась жителям дешевле, чем «реквизиции» казаков Заруцкого. По сравнению же с бесчинствами верных Сигизмунду запорожцев и зверствами никому не подчиняющихся банд польских магнатов, вроде тех же «лисовичей»[58], новый порядок казался раем… Налаживая управление подконтрольной территорией, Минин возродил работу приказов, организовал регулярное снабжение продовольствием армии и городов, активизировал работу ремесленных мастерских, начал чеканку монеты… Постепенно ярославский «Совет Всей Земли» стал и внутри страны, и за ее рубежами восприниматься как полноценное правительство России. Вскоре с Мининым и Пожарским начали устанавливать контакты не только соседние города, но и зарубежные страны: Швеция и Германская империя.
Инициатор создания Второго ополчения, Гермоген, был к тому времени лишен любых связей с внешним миром. Надзор за патриархом оккупанты ужесточили до крайности. Предельно строгим стал и режим содержания узника. Одинокого старика, которому к тому времени было уже 82 года, охраняло свыше полусотни тюремщиков. Об успехах Минина и Пожарского патриарх мог судить лишь по возрастающей настойчивости, с которой оккупанты требовали от него подписать грамоту о роспуске Второго ополчения. Упрямого узника держали в подземелье Чудова монастыря, морили голодом и жаждой. Но Гермоген не шел ни на какие уступки. 17 февраля 1612 года он умер в заключении, оставив своим сторонникам пример несгибаемой стойкости и непоколебимой верности долгу. После мученической смерти патриарха симпатии уставшей от Смуты страны сосредоточились на его последнем детище — армии Минина и Пожарского.
Заруцкий довольно быстро понял, что с признанием Лжедмитрия III он здорово погорячился, и попытался отыграть назад. Действовал атаман одновременно в двух направлениях. Во-первых, он всеми способами старался усилить в подмосковном войске симпатии к Марине Мнишек и «государю царевичу Всея Руси Ивану Дмитриевичу». Во-вторых, через Трубецкого и других Заруцкий начал усиленно зондировать почву по поводу соглашения с ярославским правительством. При удачном стечении обстоятельств новая интрига давала атаману двойной выигрыш: он объединял силы обоих ополчений и одновременно повышал шансы на избрание царем выгодного себе кандидата. В этой опасной игре Заруцкий, как уже не раз с ним бывало, легко ставил на кон жизнь… Не свою, естественно, а жизнь Лжедмитрия III.
В апреле 1612 года из подмосковного лагеря выехало на север новое посольство во главе с тушинским «боярином» Иваном Плещеевым. Формально, чтобы еще раз «досмотреть», истинный ли в Пскове государь. На самом деле задачей Плещеева была тайная подготовка ареста Лжедмитрия III. В течение месяца «боярин» разыгрывал из себя преданного слугу «царя», одновременно втягивая в заговор против него жителей Пскова, местных ратников и воевод. А в это время руководство Первого ополчения пыталось найти компромисс с Пожарским.
В начале 1612 года главный очаг агитации за патриотическую идею переместился из кельи, в которой содержали патриарха Гермогена, на подворье Троице-Сергиева монастыря. Оттуда шли по всей стране грамоты, призывающие покончить с польским владычеством и выбрать нового царя из числа русских кандидатов. Как и положено идеологическому центру, архимандрит Дионисий и его старцы стремились проводить сбалансированную политику. Они поддерживали хорошие отношения и с Первым ополчением, и с отрядами Пожарского. Своей главной задачей руководство Троице-Сергиева монастыря считало борьбу за объединение всех патриотических сил.
Минин и Пожарский охотно шли навстречу Дионисию. Они всеми силами старались избегать конфликтов, напрямую не связанных с главной задачей. Формально вожди Второго ополчения не ссорилось с подмосковным «войском». Виновником убийства Ляпунова они объявили лично Заруцкого. Однако никаких ультиматумов, требований или запросов на выдачу преступника в лагерь Первого ополчения Минин и Пожарский не направляли.
Что характерно, даже большинство членов Семибоярщины ярославское правительство не объявляло врагами! «Кремлевских сидельцев», чьи семьи находились в пределах Китай-города, Минин и Пожарский официально считали жертвами оккупационной армии, захватившей в заложники их родных и близких. Всю вину за измену в рассылаемых по стране письмах земские вожди возлагали на бывшего главу «воровской Думы» Михаила Салтыкова «со товарищи».
Эти обстоятельства давали Заруцкому надежду на благоприятный исход будущих переговоров. У него создалось впечатление, что после устранения «псковского вора» отношения с «бесхребетным» Ярославлем удастся восстановить без труда. Достаточно будет лишь согласиться на избрание будущего монарха «Всей Земли»… Атаман не обратил внимания на то, насколько твердо действовали Минин и Пожарский, если считали вопрос по-настоящему важным. Когда ситуация требовала проявить решительность, они не колебались ни минуты. Так, в начале 1612 года земские лидеры с большим скандалом конфисковали «для общенародных нужд» провозимый через Ярославль образ Казанской Божьей Матери.
Икона эта в свое время попала в подмосковный лагерь вместе с поволжскими ратниками, влившимися в войско Ляпунова. И теперь образ возвращался обратно в свою епархию. Но в Ярославле по приказу вождей Второго ополчения с иконы была сделана копия. Она-то и отправилась дальше вместо оригинала. А подлинник Минин с Пожарским торжественно объявили главной святыней Второго ополчения. Из-за самоуправства земдких правителей между Казанью и Ярославлем вскоре разгорелся серьезный конфликт. Но хотя отношения оставались напряженными еще многие месяцы, разрыва в конце концов удалось избежать.
Надо заметить, что так же гибко, но твердо Минин с Пожарским вели и внешнеполитические дела. Переговоры между «Советом Всей Земли» и шведской короной проходили через посредничество «Новгородского государства». Это давало возможность манить северного соседа перспективой избрания на Московское царство принца Карла Филиппа, ничего при этом не обещая наверняка.
Вскоре такая взвешенная политика ярославского правительства начала приносить ему один успех за другим. На сторону вождей Второго ополчения перешли Тверь, Ростов, Рязань, Переяславль-Залесский, Кашин, Торжок, Владимир и многие другие города. 18 мая 1612 года произошел переворот в Пскове. Лжедмитрию III удалось бежать, но уже через два дня казаки догнали его и заключили под стражу. Следом за этим в начале июня Совет Первого ополчения постановил считать недействительной свою присягу «псковскому вору». Однако тщетно Заруцкий ждал в ответ на это примирительных заявлений от Минина и Пожарского. Руководители Второго ополчения четко дали понять, что они готовы идти на соглашение с Трубецким, с «войском», с казачьим кругом, но не с человеком, которого заклеймили в свое время как убийцу Ляпунова.
Загнанный в угол атаман подослал лазутчиков с приказом убить Пожарского. Заговорщики собирались зарезать воеводу в то время, когда он будет осматривать новые пушки на центральной площади Ярославля. Однако охрана князя Дмитрия сработала четко. Покушение не удалось. Схваченные на месте преступления казаки во всем признались и указали на заказчика убийства… Как выяснилось, Заруцкий спешил не зря. Ситуация под Москвой начала стремительно обостряться. Конфликты между дворянами и казаками все чаще заканчивались кровавыми столкновениями. Одновременно с запада стали поступать известия, что армия гетмана Ходкевича, собрав большой обоз, начала движение к Москве.
После того как подмосковные таборы сложили с себя присягу самозванцу, Пожарского продолжали держать в Ярославле лишь долгие переговоры со шведами и «Новгородским государством». Армия Делагарди к этому времени взяла штурмом последние пограничные крепости и готовилась перейти к захвату Русского Севера. Сил на то, чтобы воевать одновременно со шведами и поляками, у Пожарского не было. А значит, ему требовалось добиться от молодого Густава Адольфа[59] обещания сохранять на время битвы за Москву благожелательный для Второго ополчения нейтралитет. Переговоры шли трудно. Россия в тот момент мало что могла предложить шведам. Густава Адольфа усиленно манили призрачной возможностью усадить на русский престол его брата, Карла Филиппа. Шведский король желал, естественно, получить хоть какие-то гарантии.
26 июля все спорные вопросы были наконец согласованы. Новгородские послы выехали из Ярославля с поручением заключить формальное перемирие со Швецией. Земские представители выразили готовность принять в качестве царя принца Карла Филиппа, притом что он перейдет в православие и прибудет в Россию до конца лета. Выполнить оба условия за оставшийся месяц шведский претендент явно не успевал, так что в целом соглашение об его избрании носило беспредметный характер. Но войны с Густавом Адольфом теперь можно было не опасаться, а именно этого в конечном итоге и добивалось ярославское правительство. Для страховки оно укрепило ставшие пограничными Каргополь, Белозеро, Углич, Устюжну и оставило там небольшие гарнизоны. Обеспечив таким образом нейтралитет и безопасность на северной границе, Пожарский с главными силами без промедления выступил в поход на Москву. Его движение к столице углубило и ускорило размолвку в Первом ополчении. 28 июля Заруцкий призвал «войско» сняться с лагеря и отступить к Коломне. За ним последовало около двух с половиной тысяч казаков. В дальнейшем атаман со своими сторонниками разграбил город и, захватив «царицу Марину с царевичем Иваном», двинулся на юго-восток к Рязани. С Трубецким под Москвой осталось ориентировочно от трех до четырех тысяч ратников.
Полки Пожарского шли к Москве с большим обозом, в котором было все, вплоть до тяжелых пушек. Воевода не исключал, что придется пробивать ядрами крепкие стены Кремля и Китай-города. Естественно, быстро двигаться земская армия не могла. Чтобы прикрыть заслонами дорогу на Смоленск, Пожарский выслал вперед два конных отряда общей численностью 1100 человек. Эти воины заняли позиции на западных подступах между Тверскими и Никитскими воротами. Их приход усилил блокаду Кремля и Китай-города, которую с юга вот уже больше года обеспечивали казаки Трубецкого.
14 августа главные силы Второго ополчения разбили лагерь под стенами Троице-Сергиева монастыря. Переговоры с Трубецким о создании объединенного командования не дали результатов. В том, что боярин не желал формально подчиняться стольнику, ничего необычного не было. Пожарский этого от Трубецкого и не требовал. Уже в Ярославле глава Второго ополчения подписывал соборные грамоты десятым, уступая первенство боярам и окольничим Андрею Куракину, Василию Морозову, Семену Головину и прочим. Но Трубецкой, в отличие от них, желал еще и фактически командовать Пожарским. И вот на это-то глава Второго ополчения никак не мог согласиться, поскольку полководческих талантов у Дмитрия Трубецкого не было и в помине.
Передовые заставы меж тем доносили, что войско Ходкевича уже на подходе. Медлить дальше было невозможно. 18 августа главные силы Пожарского выступили из-под Троицы к Москве и через два дня остановились в районе Арбатских ворот. Его армия насчитывала в тот момент тысячу стрельцов, полторы тысячи казаков, три тысячи конных дворян и наряд с пушкарями. Всего с учетом прибывших ранее передовых отрядов — от семи до восьми тысяч ратников. В то время как в войсках подходившего с запада Ходкевича имелось более 12 тысяч бойцов. Еще от двух до трех тысяч поляков готовились ударить по русским позициям с тыла, со стороны Кремля и Китай-города. Пожарский же надеялся лишь на помощь отрядов Трубецкого, у которого было до четырех тысяч бойцов. Однако твердо рассчитывать на казаков глава Второго ополчения не мог: позиция их руководства до последнего момента оставалась неясной.
Направление главного удара Ходкевича Пожарский определил верно. Он знал, что полякам нужна дорога, максимально удобная для прохода обоза. Учитывал князь Дмитрий и то, что обладавший полуторным превосходством в силах гетман не станет особо мудрить. Ведь раньше в полевых сражениях с русскими ополченцами регулярные польские войска показывали себя с самой лучшей стороны. Но на сей раз Ходкевичу предстояло столкнуться с неприятными сюрпризами. Ратники Пожарского были отлично вооружены и прекрасно экипированы. В Нижнем Новгороде и Ярославле воевода не жалел времени и сил на их обучение и тренировку.
Сейчас Пожарский считал, что наступление поляков следует ждать со стороны Смоленской дороги. При этом он понимал, что форсировать Москву-реку непосредственно перед Арбатскими воротами Ходкевич не станет. Его войска постараются сделать это где-то в районе Лужников. А потом поляки двинутся по ровному месту, где смогут в полной мере использовать преимущества своей многочисленной конницы. В этом случае удобнее всего Ходкевичу будет идти мимо Новодевичьего монастыря на Чертолье. Здесь излучина реки, в случае чего, прикроет его армию и обоз от фланговых ударов. Чтобы измотать врага на дальних подступах к московским укреплениям, Пожарский выдвинул дворянскую конницу к Новодевичьему монастырю. Пехота же заняла укрепления у Чертольских ворот. Только в самый последний момент Пожарскому удалось убедить Трубецкого придвинуть часть сил к Крымскому броду, чтобы не пропустить по нему поляков в Замоскворечье. Не особо надеясь на казаков, воевода отправил им в помощь пять дворянских сотен.
Сражение началось 22 августа 1612 года. Как и ожидал Пожарский, конница Ходкевича ранним утром форсировала реку возле Новодевичьего монастыря и атаковала русскую кавалерию. Здесь гетман встретился с первым сюрпризом. Несмотря на численное превосходство, его жолкнеры не смогли опрокинуть врага. Лишь после семичасовой жестокой сечи дворяне прервали сражение и отступили за линию укреплений своей пехоты. Скачущих за ними жолкнеров русские стрельцы и пушкари встретили шквалом огня и обратили в бегство. Как только польские кавалеристы покинули поле боя, их сменила наемная немецкая пехота. Она тоже имела полуторное превосходство над стрельцами и казаками, да плюс к этому одновременно в атаку пошли ратники кремлевского гарнизона.
И тут Ходкевича ждал второй сюрприз. Пехоты у Пожарского вдруг стало чуть ли не вдвое больше. Это, сдав коноводам лошадей, за банники и пищали взялись русские кавалеристы. Вылазка московских сидельцев закончилась быстро и безрезультатно, а на внешних валах Земляного города закипела жестокая битва. Польский гетман верил в победу. Его наемники, в отличие от спешенных дворян Пожарского, не были утомлены утренним боем у Новодевичьего монастыря. Казалось, еще одно маленькое усилие — и русская оборона рухнет. Однако нарастить удар Ходкевичу было уже нечем.
А в это время Трубецкой, то ли из зависти к сопернику, то ли по обычной глупости, стоял без движения у Крымского брода. Спесивый боярин удерживал на месте не только своих казаков, но и кавалеристов, присланных ему Пожарским. Наконец те не выдержали. Нарушив запреты начальства, пять дворянских сотен и свыше четырехсот стерегущих брод казаков переправились через Москву-реку и ударили во фланг наступающим поляками. Неожиданная атака свежей конной тысячи ошеломила врага. Ратники Ходкевича попятились. И Пожарский шанса не упустил. Не мешкая ни секунды, его полки дружно атаковали врага. Свое потрепанное воинство гетман смог остановить лишь у Поклонной горы.
Однако Ходкевич был опытным командиром и не считал дело проигранным. Не удалось прорвать оборону Пожарского? Не беда! Можно перейти реку и ударить по позициям Трубецкого…
Русские рубежи в Замоскворечье были укреплены гораздо хуже, чем на Арбате и в Чертолье. Стены Деревянного города сгорели до основания во время пожара 1611 года и с тех пор не восстанавливались. Оборона казачьих таборов опиралась лишь на два острожка, один из которых находился ближе к Кремлю у Егорьевской церкви, а второй растянулся от Большой Ордынки до церкви Святого Климента. Наученный вчерашним поражением Ходкевич решил действовать наверняка. Перед самым рассветом 23 августа его гайдуки, проведенные мимо казачьих застав посланцем Семибоярщины Григорием Орловым, атаковали ближний к Кремлю острожек. Одновременно с другой стороны по нему нанесли удар ратники кремлевского гарнизона. Застигнутые врасплох казаки не смогли отбиться от неприятеля.
Ободренный успехом Ходкевич перевел свою армию в Донской монастырь. Трубецкой же за весь день даже не попытался вернуть утраченную утром позицию. Понимая, что самостоятельно удержать Замоскворечье казаки не смогут, Дмитрий Пожарский направил им в помощь полки Туренина и своего брата Лопаты-Пожарского. Еще одну группировку воевода сосредоточил у брода напротив Остоженки. Тем самым он не только прикрыл Чертолье от возможного удара поляков, но и обеспечил переправу для переброски подкреплений в район Замоскворечья.
На рассвете 24 августа Пожарский послал конные отряды к Донскому монастырю. На поле перед Земляным городом развернулось кровопролитное кавалерийское сражение. По плану атаку должна была поддержать и конница Трубецкого. Однако наступала она вяло и не предпринимала решительных действий. Это позволило Ходкевичу сконцентрировать силы против ратников Пожарского. После упорного боя дворянские сотни отступили через Крымский брод на левый берег Москва-реки.
Как только опасность флангового удара миновала, гетман направил все силы на позиции Трубецкого. После упорного сражения отборная венгерская пехота захватила острожек на Ордынке и открыла для польской армии путь в Кремль. Не теряя времени, Ходкевич двинул в прорыв телеги с продовольствием и воинскими припасами. Огромный обоз, включавший более 400 тяжелых возов, заполонил собой всю Ордынку. Трубецкой к этому времени утратил контроль над ситуацией, но казаки сдаваться не собирались. Бой в городских развалинах, когда все решает не строй, не приказ начальства, а личная инициатива каждого воина, был для них привычной стихией. Вскоре на помощь подошли ратники Второго ополчения. И в тот момент, когда поляки уже праздновали победу, из развалин по обе стороны от Ордынки внезапно раздались плотные ружейные залпы. Когда же испуганные выстрелами обозные лошади начали переворачивать телеги и топтать идущих рядом людей, русские кинулись врукопашную. Занявший острожек полк погиб почти полностью, оставшиеся в живых венгры обратились в паническое бегство.
Какое-то время сражение шло с переменным успехом. Дворяне Пожарского, его основная ударная сила, после трех суток маршей и боев (то в конном, то в пешем строю) были измотаны до предела. Наемники Ходкевича еще удерживали многие из захваченных утром позиций, но уже категорически отказывались идти вперед…
Стремясь переломить ситуацию, Пожарский решил нанести удар во фланг и тыл основной группировки противника со стороны Крымского брода. Возглавить атаку вызвался Кузьма Минин. После недолгого смотра он отобрал три дворянские сотни, выглядевшие посвежее прочих. Внезапным ударом эта горстка удальцов смяла охранявшие брод роты наемников и погнала их к польскому лагерю. Воспользовавшись паникой, в наступление перешли все русские силы. Польские войска бежали под защиту стен Донского монастыря. 25 августа остатки армии Ходкевича ушли по Смоленской дороге к Можайску и Вязьме.
Победа была полной. Но сражение за Москву не закончилось. Польский гарнизон сидел за крепкими стенами Китай-города и сдаваться не собирался. Перед уходом к литовскому рубежу Ходкевич смог отправить к Струсю гонца. Гетман клялся, что вернется через три недели со свежей армией и новым обозом. А тем временем в рядах победителей вспыхнули разногласия. Благодаря стараниям Минина Второе ополчение не знало недостатка в одежде и продовольствии. Совсем иным было положение в отрядах Трубецкого. О регулярном снабжении казаки могли лишь мечтать. Деньги и при Заруцком им выдавали нечасто, а после его отъезда вообще перестали платить. Пока стояли жаркие дни, ратники Первого ополчения не обращали внимания, как износилась их одежда. Но наступили холодные сентябрьские ночи, и казаки заволновались. Недовольство бойцов постарались использовать «тушинские бояре» — Григорий Шаховской, Иван Плещеев и другие. Именно в их карманы утекали средства, собираемые на Первое ополчение. Подогревая мятеж, тушинцы указывали голодным, замерзающим казакам на соседние полки Пожарского как на виновников бедственного положения таборов.
«Дворяне сыты и одеты, — говорили заводчики мятежа, — потому что все забирают себе! Им платят жалованье, к ним в лагерь идут обозы с продовольствием, а вам ничего не достается!» Это была наглая ложь. Перед решительной атакой на прорвавшихся к Кремлю наемников, Минин сказал казакам, что воеводы уступят им весь польский обоз, если его удастся захватить. Пожарский выполнил обещание: его воины не взяли себе ни единой телеги, ни одного мешка из этой добычи. В том, что продовольствие и снаряжение не дошли до ратников, виновато было руководство Первого ополчения во главе с Дмитрием Трубецким. Но он и не думал каяться. Вместо этого боярин снова потребовал, чтобы стольник Пожарский признал его верховную власть и уступил командование земской армией.
Конфликт мог погасить лишь «внешний арбитр», решение которого согласятся принять обе стороны. Эх, если бы был жив Гермоген!.. Если бы он находился на свободе!.. Но патриарх к этому времени уже погиб в польском застенке. Вместо него роль переговорщиков взяли на себя троицкие монахи. До этого они неоднократно помогали «воинству» деньгами и припасами. В критический момент, когда у осаждавших Москву казаков закончился порох, иноки отдали весь свой запас, даже вынули заряды из крепостных орудий. Денег, которые таборы требовали за службу, у монастыря не было, поэтому архимандрит Дионисий прислал грамоту с обещанием выплатить в ближайшее время тысячу рублей, а в качестве заклада прислал церковное имущество: ризы, стихари, епитрахили и прочее. Расчет старца оказался правильным. Казаки вспомнили, как часто выручал их Троицкий монастырь, сколько сил и средств вложил он в общее дело. Атаманы вернули церковные вещи и дали клятву не отступать от Москвы до полной победы над врагом.
Покончив с мятежом в таборах, Дионисий обратился с обширным посланием к Трубецкому и Пожарскому. «О благочестивые князи Дмитрие Тимофеевич и Дмитрие Михайлович! — писал воеводам архимандрит. — Сотворите любови над всею Русскою землею, призовите в любовь к себе всех любовию своею»{139}. Переговоры между представителями Второго ополчения и казачьих таборов при посредничестве троицких монахов продолжались несколько дней. В результате Трубецкому пришлось умерить аппетиты. Соглашение о совместном командовании предписывало воеводам основать новую ставку — у Неглинной на Трубе. Там вскоре был выстроен объединенный Разрядный приказ. Формально главнокомандующим теперь считался Трубецкой, но реально его влияние заметно уменьшилось. Все основные вопросы решал триумвират: Трубецкой, Пожарский и Минин. Однако была в этом соглашении и привлекательная для боярина сторона: ему больше не приходилось думать о снабжении воинства. Эту задачу взял на себя Кузьма Минин.
Объединение отрядов Первого и Второго ополчений покончило с влиянием на казаков «тушинских бояр» — Григория Шаховского и Ивана Плещеева. В последних числах сентября Трубецкой и Пожарский известили земские города о том, что объединили свои усилия, подчиняясь приговору соборных представителей. «Ныне, — писали воеводы, — меж себя мы, Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарский, укрепились, что нам да выборному человеку Кузьме Минину Московского государства доступать»{140}.
Пожарский использовал слияние двух ополчений для активизации осадных работ. В районе Пушечного двора, в Егорьевском монастыре и у церкви Всех Святых на Кулишках земские ратники оборудовали батареи, немедленно открывшие огонь по Кремлю и Китай-городу. Каленые ядра и мортирные бомбы теперь круглосуточно сыпались на головы оккупантов. Одновременно с этим решено было перегородить Замоскворечье глубоким рвом и палисадом. Укрепленная позиция позволяла исключить возможность прорыва к Кремлю деблокирующих отрядов. Пожарский и Трубецкой попеременно следили за ходом земляных работ.
В осажденных кварталах наступил жуткий голод. Цены на продукты поднялись неслыханно. Хлеб пропал из продажи. Воловью шкуру продавали за три рубля, лепешку с лебедой — за рубль. В городе исчезли кошки и собаки. Даже мыши теперь считались чуть ли не деликатесом. Из поляков первыми стали умирать солдаты, оставленные Ходкевичем. Они прибыли без запасов продовольствия и почти без денег. К тому времени, как голод добрался до остального гарнизона, новая пехота погибла практически вся.
Позже, рассказывая о своем житье в осажденной русской столице, наемники всячески напирали на эпизоды их мучительной смерти. Описанием того, как один гайдук съел своего брата, а другой — сына, пестрит вся историческая литература. Однако трудно представить себе, что голодные польские ратники все время бездумно кидались друг на друга, вместо того чтобы объединиться и есть безоружных русских. Собственно, так чаще всего и происходило. Бояр и их семьи оккупанты, конечно, не трогали. Но остальные жители Китай-города уже с начала октября не могли чувствовать себя в безопасности. Польское командование не только не пресекало в гарнизоне людоедство, но и фактически узаконило его. Так, в частности, по приказу полковников Струся и Будилы «на прокорм» гайдукам были отданы заключенные московских тюрем.
Поляки понимали, что выхода у них нет. Но наемникам было жаль расставаться с награбленными богатствами. 21 октября начались переговоры о капитуляции. Однако в этот день достичь соглашения не удалось. Представлявший «рыцарство» полковник Будила настаивал на почетной сдаче, чтобы уйти за кордон с оружием и добычей. Пожарский соглашался лишь на безоговорочную капитуляцию. И неизвестно, как бы решился этот спор, но в него «вмешались» казаки. 22 октября они внезапно бросились на штурм Китайгородской стены. Поляки не ожидали атаки. Их оборона рухнула в считаные часы. Остатки гарнизона в панике бежали в Кремль. Этот бой сбил с гонористых панов последние остатки спеси. Теперь на переговоры с Трубецким и Пожарским выехали главные действующие лица: командующий гарнизоном полковник Струсь и глава Семибоярщины Федор Мстиславский.
Потеряв Китай-город, поляки согласились на все условия русской стороны. 26 октября через Троицкие ворота Кремля оккупанты выпустили «сидевших в плену» бояр. А на следующее утро земские воеводы приняли капитуляцию вражеского гарнизона.
Полк Струся вышел в Китай-город, в расположение отрядов Трубецкого. Полк Будилы сдался Пожарскому. Как только пленных поляков разоружили и взяли под стражу, войска Трубецкого и Пожарского торжественно вступили в Китай-город. Впереди обеих ратей шли представители духовенства с крестами и иконами. В тот момент, когда русские полки встретились у Спасских ворот, створки их торжественно растворились и из Кремля со святыми образами вышли те церковные иерархи, что сидели в осаде с Семибоярщиной. По замыслу руководителей ополчения это действо должно было символизировать, что отныне все русские люди объединяются против оккупантов и берутся за нелегкий труд по возрождению истерзанной смутами родины.
А в это время Сигизмунд III собрал наконец войска для спасения московского гарнизона и двинулся с ними в Россию. Его армия выступила в поход из Смоленска и в конце октября соединилась в районе Вязьмы с отрядами Ходкевича. Вместе у них было, по разным данным, от 10 до 12 тысяч ратников. Едва переступив границу, король объявил, что идет усадить сына на московский трон. Россиянам в своих воззваниях он обещал умиротворение и благоденствие. В армейском обозе ехал низложенный еще при Шуйском патриарх Игнатий. По замыслу Сигизмунда он должен был короновать Владислава в Успенском соборе Кремля. Ради возвращения на должность Игнатий признал Брестскую унию и согласился подчинить Русскую церковь римскому папе. Предусмотрительность эта оказалось излишней. Войска Сигизмунда III преследовали неудачи. Сначала поляки несколько дней безуспешно атаковали Погорелое Городище. После очередного штурма местный воевода в шутку посоветовал Сигизмунду: «Пойди под Москву, будет Москва с тобой, и мы готовы быть твои»{141}. Король не знал о капитуляции кремлевского гарнизона. Он спешил на выручку к Струсю, а потому не стал связываться с русским «нахалом».
Для земских воевод появление Сигизмунда оказалось неожиданным. Продовольствия в Москве было мало, и большую часть дворян Пожарский распустил зимовать по поместьям. Однако о каких-либо переговорах с поляками народ не желал даже слышать. Подойдя к столичным предместьям, королевские войска попытались с наскока прорваться в Белый город. Этот штурм был легко отбит. Узнав о сдаче Кремля, Ходкевич посоветовал не искать генерального сражения, а отойти на зимние квартиры в село Федоровское, где он провел предыдущую зиму. По дороге король решил взять хотя бы Волоколамск. Однако его гарнизон отбил все приступы. А после третьего штурма русские ратники пошли на вылазку и захватили нескольких королевских пушек.
Наступили ранние морозы с сильными снегопадами. Окрестное население попрятало хлеб и скрылось в лесах. В осадном лагере начались проблемы со снабжением. 27 ноября Сигизмунд отдал приказ об общем отступлении. Переход к Смоленску оказался на редкость тяжелым. Холода несколько раз сменялись оттепелями, снегопады — проливными дождями. В лесах появились партизаны. Реки и ручьи вздулись от осеннего паводка. Болота стали непроходимыми. Королевская армия бежала из России, теряя людей, повозки и снаряжение. Так закончились мечты Сигизмунда III о создании обширной и могучей империи, которая включала бы в себя земли Речи Посполитой, России и Швеции. Всего год назад королю казалось, что планы эти уже близки к завершению. И вот теперь остатки его радужных надежд тонули в непролазной русской грязи.