ГЛАВА 9. ГЕРОИЧЕСКАЯ ОБОРОНА ПСКОВА. ЯМ-ЗАПОЛЬСКИЙ ДОГОВОР 1582 ГОДА

ГЛАВА 9.

ГЕРОИЧЕСКАЯ ОБОРОНА ПСКОВА.

ЯМ-ЗАПОЛЬСКИЙ ДОГОВОР 1582 ГОДА

18 августа 1581 года в ближних окрестностях Пскова у реки Черехи появились польские отряды. Русские воеводы тут же пошли на вылазку и отогнали противника на несколько верст. Таким образом, с первого дня оборона Пскова носила активный характер. Ратники Шуйского не только защищали стены, при малейшей возможности они сами атаковали врага.

Активность обороняющихся заставила Батория отозвать к Пскову отряды, распущенные в дальние рейды. Именно тогда его конные сотни прекратили прощупывать окрестности Ржева и Старицы и вернулись к своему королю. По иронии судьбы в это время в Старице находился сам Грозный, да еще и с семьей. Отослав жену с младшим сыном прочь, царь начал спешно готовить крепость к обороне. В распоряжении Ивана IV было в тот момент не более семи сотен дворян и стрельцов. Однако королевские ратники, к счастью для малочисленного гарнизона, отступили без боя.

26 августа основные силы польской армии во главе с Баторием подошли к стенам Пскова. Король выбрал место для стана неподалеку от города, у погоста Любятова на Московской дороге. А дальше, как рассказывает летописец в «Повести о прихождении Стефана Батория на град Псков», «государевы же бояре и воеводы не велели стрелять по шатрам днем, но все орудия для этого велели днем приготовить. Когда же были поставлены многие шатры и наступила ночь, приблизительно часу в третьем, повелели ударить по ним из больших орудий. Наутро же не увидели ни одного шатра, и, как рассказывали языки, многие знатные паны были тут убиты»^{38}. Надо сказать, что ночной артналет не был в те времена обычным делом. Во всяком случае, король подобного сюрприза явно не ждал. Его удивила не только точность, но и дальнобойность русских орудий, ведь шатры ставили на расстоянии, которое считалось недоступным для огня артиллерии.

Чтобы обезопасить свои войска от подобных сюрпризов, Баторий велел перенести лагерь к реке Черехе, что в пяти километрах от Пскова. 1 сентября королевские ратники приступили к земляным работам, чтобы безопасно подобраться к Пскову и установить осадные орудия. Как гласит все та же «Повесть о прихождении Стефана…», поляки «…начали копать большие траншеи от своих станов по большой Смоленской дороге к Великим воротам и к церкви Алексея, человека божия, и также от нее к городу — к Великим, Свиным и Покровским воротам. И выкопали за три дня пять больших длинных траншей. А в тех траншеях, как впоследствии подсчитали ходившие туда, выкопаны в земле большие землянки, как целые дома, и даже с печками, сто тридцать две большие избы и девятьсот четыре меньшие. В больших тех землянках расположились ротмистры и сотники, в меньших устроились жить гайдуки. И так, окопавшись землею, хитрым таким способом совсем приблизились к городу, так что между ними и городской стеной был только один городской ров. Злоумышленно и очень хитро они приблизились к городу, копая и роя землю, как кроты; из земли, которую выкапывали из траншей, они насыпали огромные горы со стороны города, чтобы с городской стены не было видно их передвижения. В насыпных земляных валах провертели бесчисленные окна, предназначенные для стрельбы во время взятия города и вылазок из города против них»^{39}.

Таким образом, удачным артналетом Шуйский выиграл не только время! Необходимость вести к городу длинные траншеи поневоле сужала фронт наступления Батория. Гарнизон в этих условиях мог перебрасывать на отражение штурма силы со «спокойных» участков стены. Не стоит думать, что русские воеводы в это время бездействовали. Во-первых, по свидетельству секретаря королевской канцелярии ксендза Пиотровского, они освещали ночью места работ с помощью зажженной деревянной башни, которую воздвигали в сумерках над крепостной стеной. При помощи этой подсветки, горящей вплоть до полуночи, защитники Пскова прицельно обстреливали польские окопы ядрами и пулями, чем существенно затрудняли работы. Но главное, заметив благодаря дополнительному освещению места установки осадных батарей, русские ратники получили возможность заранее укрепить опасное направление.

Потом, как пишет автор «Повести…», поляки «…месяца сентября в 4 день ночью прикатили и поставили туры. Первые — у церкви человека божия Алексея, на расстоянии около полупоприща[31] от града Пскова, тут решено было съезжать двору; также и другой двор турами защитили, рядом с первым, но ближе к Великой реке; да туры боевые поставили: один против Свиных ворот, вторые — против Покровской угловой башни, третьи туры боевые — за Великою рекою против того же Покровского угла. Все пять тур засыпали в ту же ночь землею. В пятый день сентября приволокли и поставили в три боевые туры орудия…»

Из этого рассказа видно, что Стефан Баторий планировал провести штурм хорошо укрепленного города на узком участке — чуть больше версты. Для опытного воеводы, считавшегося одним из лучших полководцев Европы, — не самое удачное решение. Однако так поступить его вынудили обстоятельства: активные действия гарнизона и сокрушительный огонь со стен убедили короля в том, что без траншей и тур к городу лучше не соваться, а проводить осадные работы вокруг всей стены было слишком тяжело и долго. Меж тем до зимних холодов времени оставалось немного.

Еще одни сутки у королевских пушкарей ушли на подготовку. А затем «…месяца сентября в 7 день, в четверг, в первом часу дня, начали бить из орудий по городу — из трех тур, из двадцати пищалей; и били по городу беспрестанно весь день до ночи. Так же и утром пять часов по граду били из орудий и разбили двадцать четыре сажени городской стены до земли, и Покровскую башню всю до земли сбили, и у Угловой башни разрушили весь охаб[32] — до земли, и половину Свиной башни сбили до земли, и стены городские разбили местами на шестьдесят девять саженей. Все это разбили и городскую стену во многих местах проломили»^{40}.

Таким образом, пушкари Батория показали себя с самой лучшей стороны. Эффективность их огня оказалась небывало высокой. Но как видно из дальнейших событий, она не стала сюрпризом для русских воевод. Еще в то время, когда ратники Батория рыли траншеи, по другую сторону каменной стены русские ставили частоколы, копали рвы, насыпали валы. А пока королевская артиллерия крушила стены и башни Большого города между реками Великой и Псковой, царские воины и жители посада устанавливали на новой линии обороны снятые с этих стен пушки и пищали.

В общем, когда 8 сентября войска Батория пошли на приступ, их ждала не только жаркая, но и хорошо продуманная встреча. В первой атаке полякам удалось захватить две башни: разрушенную Покровскую и наполовину целую Свиную. Со второй они тут же открыли огонь по городу. Однако длился он недолго. Сначала с Похвального раската плюнул огнем знаменитый «Барс», а затем русские розмыслы взорвали заложенный под башню порох. Раздался страшный грохот, и бесформенная груда камней стала могилой для захвативших Свиную поляков. А потом из поднятой взрывом пыли на ошеломленного врага обрушились русские ратники.

В первых рядах шли с иконами монахи: Арсений — келарь Печерского монастыря, Иона Наумов — казначей Снетогорского монастыря и игумен Мартирий. Все трое «в миру» были детьми боярскими, а потому их участие в вылазке вряд ли можно считать импровизацией. С увеличением точности стрельбы огонь врага все чаще концентрировался на командирах наступающих колонн. Потеря же управления в условиях такого численного перевеса, что был у поляков, грозила защитникам крепости катастрофой. Поэтому Шуйский подстраховался, снабдив атакующие отряды «кадровым резервом». Святые отцы, кстати, показали себя в рукопашной схватке с самой лучшей (в военном отношении) стороны…

Вскоре русские ратники не только вытеснили поляков из пролома, но и ворвались во вражеские траншеи. Удержать их, конечно же, было невозможно, а на то, чтобы быстро завершить разгром, сил у воинов недоставало. В этот момент, рассказывает нам «Повесть…», на помощь мужчинам пришли храбрые горожанки: «Тогда все бывшие в Пскове женщины, по домам сидевшие, хоть немного радости с печали узнали, получив благую весть, и забыв о слабости женской, и мужской силы исполнившись, все быстро взяли оружие, какое было в доме и какое им было по силам. Молодые и средних лет женщины, крепкие телом, несли оружие, чтобы добить оставшихся после приступа литовцев; старые же женщины, немощные телом, несли в своих руках короткие веревки, собираясь ими литовские орудия в город ввезти. И все бежали к пролому, и каждая женщина стремилась опередить другую. Множество женщин сбежалось к проломному месту, и там великую помощь и облегчение принесли они христианским воинам. Одни из них, как уже сказал, сильные женщины, мужской храбрости исполнившись, с литвою бились и одолевали литву; другие приносили воинам камни, и те камнями били литовцев со стен города и за нею; третьи уставшим воинам, изнемогшим от жажды, приносили воду и горячие их сердца утоляли водою…»^{41}

Упорное сражение длилось больше шести часов. Дольше всего не удавалось сбить противника с наскоро укрепленных им развалин Покровской башни. Тогда, как рассказывает «Повесть…», «государевы же бояре и воеводы вновь бога на помощь призвали и христианский бросили клич, и в едином порыве все, мужчины и женщины, бросились на оставшихся в Покровской башне литовцев, вооружившись кто чем, как бог надоумил: одни из ручниц стреляли, другие камнями литву побивали; одни поливали их кипятком, другие зажигали факелы и метали их в литовцев, и по-разному их уничтожали. Под Покровскую башню подложили порох и подожгли его, и так с божьей помощью всех оставшихся в Покровской башне литовцев уничтожили, и по благодати Христовой вновь очистилась каменная псковская стена от поправших ее поганых литовцев»^{42}. Вряд ли слова автора стоит понимать дословно. Скорее всего, во время последней атаки был взорван заранее оставленный под Покровской минный заряд, аналогичный тому, что в середине боя обрушил ее соседку — Свиную башню.

Таким образом, первый штурм города провалился. По русским данным, войска Батория только убитыми потеряли свыше пяти тысяч человек. Сравнить эту цифру не с чем. По польским источникам, об убитых в этот день было «не велено говорить». Что касается обороняющейся стороны, то из защитников Пскова погибло 863 человека и 1626 получили ранения.

Неудача врага не расхолодила Шуйского, оборона по-прежнему была очень активной. Практически ежедневно псковские ратники ходили на вылазки. «Языков» доставляли в город, где каждого допрашивали о состоянии дел в лагере противника. 17 сентября во время одной из стычек у Варлаамских ворот русские захватили пленника, который рассказал на допросе, что под стены Пскова ведется сразу десять подкопов. Однако точного их расположения он указать не мог. Воевода Иван Шуйский немедленно распорядился рыть «слухи» — встречные подземные галереи.

Вскоре русское командование смогло получить более точные сведения о польских подкопах. 20 сентября из королевского лагеря явился перебежчик, бывший полоцкий стрелец Игнаш. Он смог не только рассказать, откуда поляки роют подкопы, но и показал со стен, к каким местам их собираются вывести. Контрминные работы тут же были ускорены. А через трое суток, как пишется в «Повести…», «…сентября в 23 день, божьей милостью, наши русские слуховые сошлись с литовскими подкопами между Покровских и Свиных ворот, и злодейский их умысел с помощью Христовой расстроился. Так же и другой подкоп, под Покровскую башню, перехватили, а остальные литовские подкопы за городом сами обрушились. И так, божьей милостью, и этот литовский план окончательно расстроился»^{43}.

Минная война успеха полякам не принесла. Между тем их армия ежедневно несла потери от вылазок псковского гарнизона, а отправленные за фуражом и продовольствием отряды регулярно попадали в лесные засады. Уйти домой после стольких неудач было немыслимо, и Стефан Баторий решился на новый штурм. Теперь его воины поставили батареи на левом берегу реки Великой. Тяжелые орудия, стрелявшие с другого берега, разрушили часть каменной стены, но это не принесло ожидаемого результата. Оказалось, что во время бомбардировки за этой стеной выросла еще одна, деревянная с земляной засыпкой.

Исчерпав обычные способы взять город, Стефан Баторий перешел к новаторским. Вот как рассказывает об этом «Повесть…»: «28 октября со стороны реки Великой под городскую стену пробрались литовские гайдуки, градоемцы и каменотесы и, закрывшись специально сделанными щитами, начали подсекать кирками и всякими орудиями для разбивания камня каменную стену от Покровской угловой башни и до водяных Покровских ворот, чтобы вся стена, подсеченная, упала в реку Великую. А деревянную стену, что построена для укрепления рядом с каменной, хотели зажечь. В то же время из-за реки Великой по народу, стоящему у городской стены, решили стрелять из орудий, и так надеялись окончательно взять город»^{44}. Таким образом, начав штурм с артиллерийской подготовки, королевские пушкари не прекратили обстрела после того, как пехота подошла к каменным стенам, а перенесли его на вторую линию обороны — насыпную. Судя по всему, то был один из первых в военной истории случаев перехода от предварительной артподготовки к артиллерийскому сопровождению действий наступающей пехоты.

В ответ на это русские воеводы «…повелевают зажженное смоляное тряпье на литву и на щиты их метать, чтобы от огня щиты их загорелись, а сами они от удушливого дыма из-под стены выбегали или же там сгорали. Литовские же воины, понуждаемые силой, все это терпели и стояли, упорно и настойчиво подсекая стену»^{45}. Судя по дальнейшему описанию, против ведущих подкоп королевских ратников защитники города использовали весь возможный арсенал: стрельбу через бойницы, импровизированные ручные гранаты (кувшины с порохом), горячую смолу, деготь и кипящую воду. А значит, они быстро поняли, что огонь вражеских батарей большого урона не наносит. Оно и понятно: точность стрельбы не позволяла в то время вести эффективное артиллерийское сопровождение — король, вероятно, больше рассчитывал на психологический эффект.

И хотя эффект этот вскоре перестал действовать, к тому времени «…некоторые литовские градоемцы так глубоко продолбили стену, что уже могли и без щита ее подсекать, и ни горячей водой, ни огнем пылающим их нельзя было выжить, но и против этих, особенно смелых, благомудрые государевы бояре и воеводы с мудрыми христианскими первосоветниками придумали для спасения города следующее: повелели навязать на шесты длинные кнуты, к их концам привязать железные палки с острыми крюками. И этими кнутами, спустив их с города за стену, стегали литовских каменотесов и теми палками и острыми крюками извлекали литву, как ястребы клювами утят из кустов на заводи…»^{46} Выдернутые из-под стены поляки попадали под огонь русских пищалей и ручниц. В конце концов почти все, кто участвовал в приступе, оказались перебиты.

Меж тем наступили холода. Понимая, что вскоре можно будет использовать для атаки застывшую речную поверхность, король приказал оборудовать на левом берегу позиции для осадных батарей. Пять дней тяжелые пушки били по укреплениям Пскова. 2 ноября, как только рухнула часть стены, королевские войска по льду пошли на приступ. Однако русские заранее подтащили пушки к пролому. Орудия эти не вели контрбатарейной борьбы, а стояли в укрытиях, хорошо замаскированные. И лишь когда ратники Батория добежали до развалин стены, псковские пушкари и стрельцы встретили их убийственным огнем в упор. По свидетельству автора «Повести…», уцелевшие поляки бросились назад, «оставив на льду реки мост из трупов». Последняя попытка штурма провалилась.

В три часа ночи 6 ноября польские войска начали тихо вытаскивать из тур и траншей осадные орудия. От плотной осады Стефан Баторий перешел к блокирующим действиям. Король был вынужден это сделать, поскольку его армия оказалась не готова к зимней кампании. Вывод войск из траншей в лагерь и упавшая дисциплина не замедлили сказаться на положении дел. Вскоре королевские часовые «проспали» стрелецкий полк Федора Мясоедова, который прошел мимо их лагеря в крепость и провез в Псков огромный обоз с продовольствием и воинскими припасами. Поляки заметили стрельцов лишь в тот момент, когда за их арьергардом уже закрывались городские ворота.

С этого дня блокада потеряла смысл: осаждающие терпели большие лишения от зимней стужи и недостатка продовольствия, в то время как защитники получили все необходимое для успешной обороны. Из польской армии началось массовое дезертирство. 1 декабря король Стефан сдал командование гетману Яну Замойскому и уехал в Литву. Следом за ним лагерь покинул большой отряд немецких наемников, не получивших вовремя жалованья.

Русские воеводы продолжали придерживаться плана активной обороны. Они регулярно предпринимали вылазки, нанося при этом значительные потери противнику. Так, к примеру, 4 января 1582 года несколько тысяч конных и пеших воинов напали недалеко от лагеря на польских жолнеров и гайдуков, многих перебили или взяли в плен и при этом захватили богатую добычу.

Вскоре последовал ответный удар. 9 января из польского лагеря в город прибыл бывший пленный стрелец. На вьючной лошади он привез большой ларь, по размеру скорее смахивающий на сундук. Перебежчик заявил, что ларец и грамоту ему велели вручить воеводе Шуйскому лично. В письме, если верить автору «Повести…», от имени одного из служивших раньше в России немцев было написано: «Первому государеву боярину и воеводе, князю Ивану Петровичу, Гансумеллер челом бьет. Бывал я у вашего государя с немцем Юрием Франбренеком, и нынче вспомнил государя вашего хлеб-соль, и не хочу против него стоять, а хочу выехать на его государево имя. А вперед себя послал с вашим пленным свою казну в том ларце, который он тебе принесет. И ты бы, князь Иван Петрович, тот мой ларец у того пленного взял и казну мою в том ларце один осмотрел, и иным не давал бы смотреть. А я буду в Пскове в скором времени».

На что рассчитывал Ян Замойский, даже в этом послании не потрудившийся выписать Ивану IV хотя бы краткий царский титул, понять сложно — разве что на слепую удачу. Но его наивная уловка не сработала. Шуйский сразу заявил, что ларец «с обманом», и велел найти «мастеров, которые ларцы отпирают». Псковский умелец вскрывал адскую машинку вдали от воеводской избы. В ларце он нашел «двадцать четыре самопала, занаряженных на все четыре стороны, наверх же взсыпано с пуд зелья». Замки пистолетов были взведены и соединялись ремешками с запором ларца. Стоило только приоткрыть крышку, как спускались курки. Одновременно с пистолетным залпом срабатывал механизм, поджигающий порох.

Этот террористический акт поляки пытались провести формально уже в невоенное время, потому что еще 6 января 1582 года в деревне Киверова Гора между Россией и Речью Посполитой был заключен очередной договор о перемирии сроком на десять лет. В историю он вошел как Ям-Запольский, по названию расположенной на дороге из Новгорода в Великие Луки деревни Запольный Ям, у которой 13 декабря 1581 года съехались русские и польские послы, чтобы начать переговоры. Польшу на этой встрече представляли воевода Януш Шбаражский, гетман Криштоф Радзивилл и секретарь Михаил Гарабурда. С русской стороны были князь Дмитрий Елецкий и печатник Роман Олферьев-Безнин. В качестве посредника присутствовал посол папы Григория XII при дворе русского царя Антонио Поссевино.

Приехав на встречу, послы увидели, что Запольный Ям сожжен во время боевых действий. И все дальнейшие переговоры проходили в 15 километрах от него, в Киверовой Горе. Обсуждение шло настолько бурно, что о переносе места заседаний в русских документах упомянуть забыли, а потому в историю этот договор вошел под именем сгоревшей деревни, где произошла первая встреча. Причем деревня, с легкой руки историка С.М. Соловьева, была еще и переименована из Запольного Яма в Ям-Запольский.

По условиям перемирия Россия отказывалась в пользу Речи Посполитой от всех недавних приобретений в Прибалтике, а также от владений своих тамошних вассалов и союзников: от Курляндии, от 40 городов в Ливонии. Польша получала также Полоцк с уездом и Вележ с округой. Зато она возвращала царю многие русские города, захваченные королем в последние три года войны: Опочку, Порохов, Великие Луки, Невель, Холм, Себеж и другие.

В русском экземпляре договора за Иваном Грозным сохранялся титул царя, в польском — его не было. В царском варианте Иван IV именовался также «властитель Ливонские и Смоленский», в королевском — «Ливонским» значился Баторий, а титул «Смоленский» не упоминался вовсе. «В первый раз мы заключили мир столь безвыгодный, едва не бесчестный с Ливонией, — писал об этом событии Н.М. Карамзин, — и если удерживались еще в своих древних пределах, не отдали и более, то честь принадлежит Пскову: он, как твердый оплот, сокрушил непобедимость Стефанову; взяв его, Баторий не удовольствовался бы Ливонией… Псков или Шуйский спас Россию от величайшей опасности, и память сей важной заслуги не изгладится в нашей Истории, доколе мы не утратим любви к отечеству и своего имени^{47}».

При всем своем уважении к Карамзину не могу согласиться с этими утверждением. Псковская победа, как мне кажется, в первую очередь является заслугой руководства страны. Именно оно, еще на предварительном этапе, смогло сконцентрировать в городе и вокруг него нужные для обороны силы. Затем с помощью «перебежчика» Вельского армию Батория искусно «вывели» именно к тому пункту русской обороны, где ее на заранее подготовленных позициях поджидали царские войска. В самый последний момент, когда направление главного удара окончательно определилось, дальний рейд Хворостинина заставил короля приостановить наступление до тех пор, пока Шуйский завершит подготовку к достойной встрече вражеской армии. В решающий момент осады, когда в городе стало трудно с припасами и военным снаряжением, русское командование организовало проход в Псков большого обоза под охраной стрелецкого полка. Все это — несомненные заслуги Ивана IV и его ближайших советников.

Многие историки делят правление первого русского царя на два больших этапа: эпоху блестящих успехов во внешней и внутренней политике (когда страной правила Избранная рада) и «период сумасбродств» (времена опричнины и ее аналогов).

Оригинальную мысль на эту тему высказал Р.Ю. Виппер: «Если бы Иван IV умер в 1566 году, в момент своих величайших успехов на западном фронте, своего приготовления к окончательному завоеванию Ливонии, историческая память присвоила бы ему имя великого завоевателя, создателя крупнейшей в мире державы, подобного Александру Македонскому. Вина утраты покоренного им Прибалтийского края пала бы тогда на его преемников: ведь и Александра только преждевременная смерть избавила от прямой встречи с распадением созданной им империи. В случае такого раннего конца, на 36-м году жизни, Иван IV остался бы в исторической традиции окруженный славой замечательного реформатора, организатора военно-служилого класса, основателя административной централизации Московской державы. Его пороки, его казни были бы ему прощены так же, как потомство простило Александру Македонскому его развращенность и злодеяния^{48}».

Детальное изучение того, что и как делал Грозный в последние четыре года жизни, дает, на мой взгляд, основание для еще более смелого предположения: доведись Ивану IV прожить лет на десять— пятнадцать подольше, не исключено, что и «опричный террор», и «ливонскую катастрофу» мы воспринимали бы лишь как небольшой провал между двумя пиками его во всех отношениях «блестящего» царствования. Но об этом подробнее — в следующей главе…