Поместная контрреволюция

Поместная контрреволюция

В 1550 году Иван Грозный принял решение о наделении поместьями в Подмосковье тысячи «лучших слуг», в число которых на одинаковых условиях попали и худородные дворяне, и родовитые князья, таким образом превращавшиеся в государевых помещиков. Тысячная реформа, по мнению Р.Г. Скрынникова, должна была вернуть помещенных на новгородских землях московских дворян, которые из-за удаленности не могли использоваться центральным правительством. Однако тут же исследователь поясняет, что именно новгородцам земли под Москвой не досталось. Другая точка зрения, которую разделяют многие исследователи, состоит в том, что новые подмосковные помещики предназначались к постоянной службе в столице и обязаны были быть готовыми к исполнению различных, преимущественно военных, правительственных поручений. Испомещение «лучшей тысячи» якобы помогло правительству всегда иметь под рукой людей, которых можно было назначить воеводами и послами[706].

На первый взгляд, объяснение кажется более чем правдоподобным. А.А. Зимин сообщает, что «тысячные» значительно пополнили состав Государева двора, который в середине XVI века составлял всего 3000 человек[707]. Означает ли это, что правительство сталкивалось с хроническим дефицитом квалифицированных управленческих кадров? И.И. Смирнов отмечает, что «правительство черпало в широких масштабах из среды тысячников кадры для органов местного управления, посылая их на должности наместников и волостелей, а также поручая тысячникам ведать различного вида сборами»[708]. Несомненно, немалое число новоявленных помещиков не осталось без работы, но это не объясняет, что вынудило Ивана прибегнуть к столь экстраординарному мероприятию. Н.В. Мятлев показал, что выбранные дворяне 1550 года занимали в последующие десятилетия большую часть важных должностей по военному командованию, внутренней администрации и дипломатии[709]. При огромном числе «призывников» было бы странным, если бы они не занимали значительное число служебных должностей, тем более многие из них уже находились на службе.

Р.Ю. Виппер полагал, что «плотный строй родовой аристократии, теснившейся к должностям, мешал государю выдвигать способных и талантливых людей низшего звания»[710]. Почему-то царю ничто не мешало «выдвинуть» еще в 40-е годы главой русской дипломатии Ивана Висковатого и того же Алексея Адашева – людей низшего звания. Однако ни после тысячной реформы, ни после опричных перетрясок мы не заметим притока «способных и талантливых людей низшего звания», если не считать таковыми антигероев типа Малюты Скуратова. Напротив, уже в 70 – 80-х годах XVI века, то есть после массовых репрессий среди боярства и постоянной «ротации» кадров за счет «молодших людей», самыми выдающимися военачальниками русской армии предстают победитель битвы под Молодями Михаил Воротынский и предводитель Псковской обороны Петр Шуйский – представители той самой ненавистной иванопоклонникам родовой аристократии, которые якобы мешали выдвижению неведомых худородных талантов.

Все вышеперечисленные точки зрения входят в противоречие с присутствием в числе «тысячников» знатных аристократов И.Ф. Мстиславского, Д.И. Вельского, П.И. Шуйского – всего 28 высших сановников, многочисленных представителей княжеских фамилий (например, Микулинского, Кропоткина, Козловского) и нетитулованного боярства – отметим Мячкова, Новосильцева, Стромилова, Измайлова, Шереметева, Салтыкова[711]. Если Иван собирался создать некий кадровый резерв, расширить круг людей, годных для придворной службы, то какой смысл записывать в «тысячники» тех, кто уже занимал различные должности (в том числе весьма высокие) или имел возможности сделать себе карьеру. Десятилетие спустя утверждая опричнину, Иван Грозный вовсе не имел намерения опереться на «низы» служилого класса: ряды опричников пополнялись из старого Государева двора, либо из тех родов, которые служили по дворовому списку[712].

Более обоснованными представляются политические мотивы тысячной реформы. Н.П. Павлов-Сильванский отмечает, что почти все княжеские и все виднейшие роды получали поместья под Москвой с обязательством быть готовыми «для посылок», и, следовательно, должны были жить в этих поместьях, оставив свои вотчины в более или менее отдаленной от Москвы провинции, таким образом разобщаясь с теми местами, где они владели наследственными удельными землями[713]. Но куда более важное значение имело то обстоятельство, что, поступая на службу на Государевдвор, эти именитые и неизвестные вотчинники становились не государственными служащими и не «проводниками воли и политики централизованного государства», как выражается И.И. Смирнов, а государевыми слугами, слугами частного лица – царя и великого князя всея Руси.

Превратить княжат в своих слуг был не прочь и Иван III, который отписывал в Крым: «Одоевских князей больше не стало, отчина их пуста; а другие князья Одоевские нам служат, мы их кормим и жалуем своим жалованьем»[714]. Но тысячная реформа не идет ни в какое сравнение с этим тягучим процессом – в одночасье возник значительный отряд царских слуг, наподобие княжеской дружины удельных времен. Грозный нуждался в слугах не потому, что его тревожил кадровый дефицит и некому было выступать в поход или ехать с посольством. Могущество царской власти прямо пропорционально количеству слуг – вот нехитрая политическая формула Ивана IV.

«Хотя в теории княжество принадлежало князю, в действительности ни у кого из удельных правителей не было ни денег, ни администрации, чтобы утвердить свои владельческие притязания… – отмечает Ричард Пайпс. – За пределами своего поместья князь обладалничтожно малой властью. Черносошные крестьяне, как и бояре, не были подданными князя, но его арендаторами, и отношения между ними носили скорее частный (хозяйственный), нежели чем публичный (политический) характер… Публичная власть средневекового русского князя… отличалась крайней слабостью. У него не было способа принудить кого-либо, кроме своих холопов и слуг, исполнять свою волю… Вся реальная власть удельного князя вытекала из его собственности на землю и холопов…»[715]

Впрочем, до Ивана Грозного московских государей данная ситуация вполне устраивала. Н.П. Павлов-Сильванский указывает на то, что великокняжеское правительство не увеличивало, а ограничивало до минимума штат своих чиновников, давая тем самым полный простор крестьянскому самоуправлению. В обширном стане, обнимавшем несколько десятков волостных общин и вотчин разных владельцев, не было, кроме двух-трех доводчиков, других представителей княжеской власти. Управлял деревнею мирской сход и староста волости[716]. Иное дело – вотчинные земли. Вотчинник во всем «ведает свои люди сам или кому прикажет»; он является единственным их судьей и правителем, по своему усмотрению собирает налоги, как самовластный господин в пределах своей земли[717].

Именно эта модель хозяйственно-правовых отношений, а не пресловутая централизация, привлекала Ивана Грозного. Именно по этой причине он жаждет превратить страну в свою вотчину, а своих подданных – в слуг и холопов. Этим задачам и отвечали «тысячная» реформа и последующее развитие поместно-служебного землевладения. Не случайно летописный отчет о «тысячной» реформе службы снабжен заголовком «О рассмотрении государском», а ее проведение опиралось не на закон с четко разработанными юридическими нормами, а на царские предначертания[718].

Испомещение «тысячников» представляло собой прежде всего мероприятие огромного масштаба в области земельных отношений. В результате приведения в жизнь приговора 3 октября 1550 года дворяне-помещики получили в свои руки свыше 100 000 четвертей земли с соответствующим количеством угодий – земли брались из фонда крестьянских земель дворцовых и черных волостей[719]. Иван, таким образом, как бы достигал двух целей: он набирал себе дружину и к тому же делал это в основном за счет свободных черносошных крестьян. Для последних великий князь хотя и считался господином и они выплачивали подати, но для удельного сознания Ивана было гораздо важнее, что теперь эти «ничейные» земли принадлежат людям лично от него зависимым, само право владения наделами обусловлено царской службой.

Очевидно, участие дворян в мятежах Андрея Старицкого и Шуйских создало им хорошую рекламу: оно наглядно продемонстрировало, что толпа вооруженных помещиков способна разогнать любое боярское правительство, опирающееся лишь на силу традиции и закона. Недаром перед дворянами заискивал князь Старицкий, а Шуйские обильно одаривали их поместьями. В этом смысле подмосковная «тысяча» – немалая сила, находящаяся в распоряжении государя, способная противостоять такой лихой ватаге мятежников.

Вслед за испомещением тысячников в январе – феврале 1551 года собор принял уложение о кормлениях, перестроившее всю налоговую систему государства. Суть тягловой реформы заключалась в окончательной отмене практики сбора прямых налогов самими кормленщиками и специальными великокняжескими данщиками и передаче их функций местному населению – специальным денежным сборщикам в лице выборных голов из детей боярских (десятских священников), земских старост и целовальников, которые должны были ведать сбором дани, кормов и пошлин и их сдачей в казну[720].

Это был несомненный шаг от «государского» к «государственному». Земство как бы откупало право на самоуправление у царских слуг. Однако перевод посадов и волостей на откупа шел туго. Остающихся не у дел кормленщиков волновала не столько перспектива засилья посадско-крестьянских властей, сколько размеры денежных компенсаций, которые обязалась выплатить казна за отказ от кормленых доходов. Назревающий конфликт удалось разрешить после взятия Казани в 1552 году, когда огромные трофеи покрыли затраты казны и послужили для правящей верхушки предлогом, чтобы отложить земское строение и таким образом успокоить кормленщиков, многие из которых входили в состав войска. Как полагает Н.Е. Носов, именно такое мнение возобладало в царском окружении: «Известие о раздаче боярам и воеводам в награду за казанскую службу в кормление «всей земли» трудно понять иначе как отставку (по крайней мере временную) земской реформы»[721].

Так впервые столкнулись земля и удел. Тягловая реформа, едва стартовав, получила серьезный удар. И значительная вина за происшедшее лежит на «ближней думе». А.Л. Янов, анализируя служебную реформу 50-х годов XVI века, отметил, что источник ошибок реформаторов не в недопонимании стоявших перед страной проблем или отсутствии политической воли, а в политической модели деятельности Избранной рады: «В чем состоят общенациональные интересы, реформаторы понимали прекрасно, но как только возникали противоречия с частными интересами могущественных фракций, представленных в армии, на Земском соборе и в самом правительстве – пасовали»[722].

Адашев и его единомышленники сознательно подогревали недоверие Грозного к «злокозненным вельможам» и немало способствовали тому, чтобы низвести последних до положения покорных слуг. Вместе с тем царское правительство старалось расширить полномочия земства, сознавая эффективность этих мер и рассчитывая заручиться поддержкой земли. Но оказалось, что одно с другим не сочетается. Народившийся Франкенштейн – служилое дворянство проявило недюжинный аппетит, который приходилось удовлетворять за счет Земли. Как только позволили обстоятельства, Иван Грозный и его советники пренебрегли интересами государства ради благополучия своих «верных дружинников».

Следующим важным шагом в развитии поместной реформы стал указ 1556 года, по которому по всему государству была произведена разверстка поместий для более равномерного наделения землей служилых людей. Если размер вотчин и поместий одних не соответствовал их вкладу в службу, требовалось изъять излишки, чтобы прибавить другим. Еще до Ивана было установлено, что люди, владеющие вотчинами, обязаны нести военную службу так же, как владельцы поместий. Указом 1556 года размеры службы с вотчин были уравнены со службой с поместий. С каждых ста четвертей (50 десятин) землевладелец должен был поставить одного вооруженного всадника – «человек на коне в доспехе полном, а в дальний поход о дву конь». За снаряженных в поход ратников правительство соглашалось приплачивать денежное жалованье, ослушников грозилось штрафовать[723].

Создав экономические условия для развития поместной службы и дворянского землевладения, Иван Грозный и его советники пересмотрели только что оформленные политические условия в пользу государевых людей за счет земства. По сути, произошел пересмотр положений недавно принятого Судебника. По мнению Н.Е. Носова, приговоры о кормлениях и службах 1555 – 1556 годов ознаменовали компромисс, суть которого сводилась к тому, что кроме сугубо черносошных районов Поморья главной судебно-административной властью на местах стали выступать губные старосты из помещиков. Хотя в этих поместно-вотчинных районах (на посадах и по черным волостям) и учреждались земские органы, по существу они были подконтрольны новым дворянским властям. «Это было уже явно куцее земское крестьянско-посадское самоуправление, весьма угодное и феодалам, и правительству», – заключает исследователь[724]. Грозному пришлось выбирать между наращиванием административно-военного потенциала личного удела и политическим и экономическим развитием земли. И царь сделал выбор. Уже в середине 50-х годов XVI века «государско-государственная» двоякость сменяется очевидным креном в сторону «государского». Благотворные реформы застопорились или были выхолощены. Будущее страны было принесено в жертву дворянщине.