Потери Владимира Набокова

Потери Владимира Набокова

Их было двое: Шабельский-Борк и Таборицкий. Оба русские. Первому двадцать девять лет, второму двадцать семь. Оба бывшие офицеры царской армии, оба сражались в «дикой дивизии», оба ярые монархисты. Оба вооружены. Из Мюнхена в Берлин приехали на тайное дело. В тот самый день сорвали афишу, прикрепленную к стене Центрального вокзала, возвещавшую на русском и немецком языках, что 28 марта 1922 года в здании столичной филармонии ожидается выступление одного из организаторов и лидеров Конституционно-демократической партии России, главного редактора парижской газеты «Последние новости», кадета Павла Милюкова, прибывшего из Парижа. Он выступит с лекцией на тему «Америка и восстановление России». Это был надежный сигнал — враг уже здесь. Тем же вечером 28 марта, последний раз проговорив план совместных действий и перекрестив друг друга, они отправились в центральный район Вильмельсдорф по адресу, указанному в афише. В зале собрались больше тысячи людей, в основном, белоэмигранты, прибывшие из разных городов Германии и даже Франции. Оказались и общие знакомые. Многие здоровались друг с другом, шутили. После лекции ожидалась жаркая дискуссия. Шабельский-Борк и Таборицкий сели в первых рядах, но в разных местах. Прослушали все до конца, раздались аплодисменты. А когда после окончания лекции Милюков направился к столу президиума, Шабельский-Борк, сидевший в третьем ряду, неожиданно вскочил и с криком «Месть за царя, месть за униженную Россию!» вытащил револьвер и стал стрелять в него. Милюкова тотчас уложили на пол. Шабельский выскочил на сцену и продолжал стрелять. К нему бросился один из членов президиума, Владимир Набоков, ударил по руке, и они оба свалились на пол. Подбежавший Таборицкий выстрелил в Набокова, затем еще раз. Тот не шевелился. В зале возникли паника, давка, раздались крики: «Полиция! Полиция!» И оба террориста, продолжая палить в разные стороны, спешно ретировались к дверям. Но покинуть филармонию им не удалось.

В последующие дни берлинские газеты подробно описывали покушение на убийство русского эмигранта Павла Милюкова. Обоих террористов удалось схватить в зале. Они, собственно, не сопротивлялись и отдали свое оружие. У Шабельского два разряженных револьвера, у Таборицкого один — минимум пятнадцать выпущенных пуль. Оба заявили, что осуществили личную месть и никакого заговора нет и в помине, ни к каким партиям они не принадлежат. По данным полиции, были ранены девять человек. Милюков остался цел и невредим. Убит один — русский эмигрант, один из редакторов берлинской газеты «Руль» Владимир Дмитриевич Набоков, он же соратник Милюкова по партии, он же его оппонент, известный юрист и публицист, бывший член Временного правительства. Одна из двух выпущенных пуль в спину попала ему прямо в сердце. В.Д. Набокова похоронили на кладбище в районе Тегель.

Это трагическое событие, наделавшее немало шуму в Берлине и в Европе, произвело тяжкое впечатление на двадцатитрехлетнего Владимира Набокова, сына убитого. Он только что вернулся из Лондона, где вместе с младшим братом Сергеем закончил Кембриджский университет, у него были масса планов, замыслов, думал, что отец поможет начать карьеру, подскажет, какой путь избрать. Профессор юриспруденции, авторитет во многих политических вопросах, конечно, дал бы ему ориентиры в жизни незнакомого города, в поисках своей идентичности. И вот финал — похоронить отца в немецкой земле, павшего от руки русского монархиста, нонсенс какой-то.

Процесс по делу о покушении на Милюкова проходил в начале июля 1922 года в Берлинском уголовном суде в Моабите. Оба обвиняемых утверждали, что Набоков стал случайной жертвой, в него они не целились и не собирались его убивать. Суд доказал обратное. Обоих признали виновными в убийстве и приговорили к двенадцати и четырнадцати годам каторжной тюрьмы, соответственно. Как в дальнейшем выяснили газетчики, Шабельский-Борк и Таборицкий служили помощниками у известного деятеля российской белой эмиграции генерала В.В. Бискупского, жившего в Мюнхене. Ярый монархист, сторонник жестких мер, он вполне мог направить обоих в Берлин с задачей убрать Милюкова, которого считали главным виновником крушения монархии. Именно эти оба человека еще до переезда в Мюнхен, находясь в Берлине, создали организацию наподобие «черной сотни», в задачу которой входило уничтожение тех российских политиков-эмигрантов, которые пошли на переговоры с большевиками. И Таборицкий там же, в Берлине, совершил нападение на бывшего члена Временного правительства Гучкова. Известный публицист того времени Александр Амфитеатров писал, что два изувера не только опорочили моральную репутацию русского правого монархизма, но и убили ее, как убили ни в чем не виновного В.Д. Набокова.

Но все эти сочувствующие сообщения, трагические реляции не радовали родственников. Эмоциональными соболезнованиями не воскресить погибшего, они только добавляли страданий. В душе у Владимира Набокова остался сильный осадок, какая-то неприязнь к монархистам, к белому движению, а еще больше к Берлину, где у белоэмигрантов то и дело случалось свары, иногда с применением огнестрельного оружия.

Табличка на доме, где жил Владимир Набоков

Нет, Берлин, в котором предстояло жить, не доставлял удовольствия молодому Набокову. Не чувствовал он себя в нем защищенным, как дома. Не прижился. Позднее это ощущение неприязни еще только усилилось. Мимо его внимания не прошел тот факт, что оба террориста были освобождены значительно раньше срока, их выпустили по амнистии, и они продолжили свою политическую деятельность в Германии. Шабельский-Борк вернулся в Мюнхен и стал работать, как и прежде, у генерала Бискупского, который позднее получил должность начальника Управления делами российской эмиграции в Германии и перебрался в Берлин, стал сотрудничать с нацистами. Таборицкий же в 1938 году, когда Владимир Набоков уже покинул столицу Третьего рейха, сделался помощником руководителя «Русского национального союза участников войны» генерала А.В. Туркула.

После ухода из жизни отца семья, по сути, распалась. Мать Владимира Набокова, чтобы обеспечить себе существование, вместе со своими сестрами и братьями отправилась в Прагу, где, как сообщали, русским эмигрантам выдавали пособия. Младший брат Сергей надумал уехать искать счастье в Париже, а Владимир Набоков, оставшись один, перебрался жить на улицу Траутенауштрассе, 9, недалеко от площади Прагерплац, поселился в том самом доме, в том самом пансионе фрау Шмидт, прозванном «Русским домом», в котором две комнаты снимала Марина Цветаева.

И тотчас перед Набоковым возник вопрос, как жить, на что существовать, чем заниматься. Небольшие накопления, оставшиеся от отца и поделенные в семье, быстро таяли. Идти работать, служить? Об этом не могло быть и речи. Вместе с Сергеем он уже попробовал себя в банковском деле и только еще сильнее убедился, что сидение в конторе за счетами — не его занятие. За какое дело тогда взяться? И тут проявилось удивительное свойство натуры Владимира Набокова — образованнейший человек, владевший в совершенстве английским, французским языками, образцово воспитанный, был упрям до самоотречения. Он не хотел учить немецкий язык, он не знал его и не желал знать. Конечно, владел несколькими обиходными фразами. И все. В детстве ему доводилось жить в Берлине, но теперь, после убийства отца, у него буквально проявилось отторжение всего немецкого. Интеллигент, русский дворянин, он отгородился от окружавшей его немецкой действительности своим русским литературных духом, как стеной, настроился пробиваться в этой жизни самостоятельно и в одиночку. Стремления наладить прочные контакты с эмигрантскими кругами, с писателями, поэтами у него не наблюдалось. Именно в те годы у него и окрепло решение сделать свое литературное творчество профессиональным. Итак, деньги он будет добывать преподаванием. И преподавал — английский язык, французский язык, входившую в моду английскую игру в теннис и даже бокс. Больших заработков это ему не приносило, но на жизнь хватало. Не более того.

Позднее он сам признавался в своей автобиографической книге «Другие берега», вышедшей в Нью-Йорке в 1954 году, что «американские мои друзья явно не верят мне, когда я рассказываю, что за пятнадцать лет жизни в Германии я не познакомился близко ни с одним немцем, не прочел ни одной немецкой газеты или книги и никогда не чувствовал ни малейшего неудобства от незнания немецкого языка». Странное хвастовство, граничащее с глупостью. Более тою, сожителей по городу Набоков надменно называет «берлинские туземцы». Ни одного знакомого среди немцев, ни одного упоминания. В этой автобиографической повести, где достаточно подробно описываются детские и юношеские годы, совсем вскользь упоминаются те самые пятнадцать лет, проведенные среди «берлинских туземцев», пятнадцать лет творчества. Работы над собой и своими произведениями. И практически ничего не сказал о гибели своего отца в Берлине, о разладе в семье, ни слова о появившейся там жене, Вере Слоним, как и где познакомился с ней, еврейкой, дочерью разорившегося российского предпринимателя. Только немного о родившемся сыне Дмитрии, и ни строчки о своем младшем брате Сергее, о его трагической судьбе, как будто того и не было на свете. Во всем этом проявились свойства характера Владимира Набокова, его замкнутость, избирательность, подбор фактов выгодных и краткое упоминание о неудобных и просто замалчивание совершенно невыгодных. Зачем ему рассказывать о своей жене еврейке, национальность которой в Германии буквально преследовалась по закону. Ну как мог он рассказать о своем брате Сергее, который с юности не был на него похож. Вроде такой же интеллигент, умный, образованный, воспитанный, а другой по натуре. Совершенно другой. Родители случайно обнаружили у него тягу… увы, не к девушкам, а к особам мужского пола. Эта была и семейная драма, горестная семейная тайна. После этого открытия отчуждение между братьями только усилилось, они отдалились друг от друга еще в Берлине, у каждого была своя дорога, свой круг знакомых.

Внесем уточнения в пробелы и неясности в биографии Владимира Набокова его немецкого периода жизни. С Верой Слоним, такой же эмигранткой из Петербурга, он познакомился в Берлине на одном из благотворительных вечеров русской эмиграции. Ее отец занимался в России лесным производством и был богат, потерял все после захвата власти большевиками. И он не был расположен к Набокову. Он предупреждал дочь, что профессия писателя — дело несерьезное и, к сожалению, безденежное. Так и оказалось, особых денег в семье не было, Владимир писал, давал уроки, бегал по издательствам, а Вере пришлось служить в адвокатской конторе, приходить в одно время и уходить в другое, строго по часам. Но она поставила себе цель — помогать своему избраннику на его литературном поприще вплоть до самозабвения. Поставила все на карту во имя его будущности. И выиграла. В Берлине они прожили до 1937 года. Чтобы обезопасить себя, Вера, как выяснилось позднее, носила в сумочке заряженный браунинг. Если бы его обнаружили полицейские… Ситуация в стране с каждым днем накалялась, фашизм, антисемитизм проникли не только во всей уголки страны, отравили нацию, они вошли в каждый дом. Дальнейшее пребывание грозило Вере арестом, желтой звездой-нашивкой, ссылкой в лагерь, что означало смерть. И семье Набокова пришлось срочно покинуть город, к которому привыкли, которому принадлежали пятнадцать лет семейной жизни, где у них появился сын Дмитрий. Судьба дальнейших странствий и восхождений Набокова известна и связана она была уже не с Берлином, а с Нью-Йорком, с университетской средой других городов Америки. А вот его младший брат… Раскроем семейную тайну Набоковых. После жизни в Париже Сергей Набоков почему-то вернулся в фашистскую Германию, пытался устроиться на работу, занимался переводами и искал своих… единомышленников. Но в Третьем рейхе гомосексуализм был объявлен вне закона и всячески преследовался. Гитлер объявил войну лицам нетрадиционной ориентации, и по его указке застрелили бывшего соратника по борьбе Рема. Что говорить о каком-то русском эмигранте, страдавшем таким низменным, презираемым пороком? К тому же Сергей Набоков имел неосторожность критически высказываться по отношению к режиму. На него донесли. В гестапо уже были данные о «странном поведении» приезжего русского. Этого оказалось достаточно, его заключили в концентрационный лагерь, в котором над заключенными проводили разного рода медицинские эксперименты. Окружавшие заключенные очень тепло отзывались о русском Сергее Набокове как о человеке, готовом протянуть руку помощи, поделиться последним. Он не был похож на своего старшего брата. Оттого и пострадал. Из лагеря он так и не вышел. По свидетельствам очевидцев, он умер от истощения и болезней 9 января 1945 года. До окончания войны оставалось всего четыре с лишним месяца. Владимир Набоков, уже преуспевающий американский литератор, влюбленный в бабочек, которых ловил по заказам разных университетов, о смерти брата узнал не сразу. А узнав, ничего не сделал для его памяти. Ни в одном из своих во многом биографических произведений так толком и не упомянул его. Неприглядную семейную историю ему не хотелось раскрывать по одной простой причине. Она могла бросить тень на его безупречную репутацию. А для преуспевающего американца это значило бы крах карьеры.