Война закончилась не для всех
Война закончилась не для всех
В семье маршала Чуйкова не любили вспоминать о послевоенном ЧП, которое едва не оставило его, в ту пору Главнокомандующего Группой советских войск в Германии, без маленького сына. А случилось вот что.
Из числа проверенных-профильтрованных репатрианток для квартиры главкома подобрали домработницу, старательную, работящую. Дома все блестело, видно, тетя Мотя в самом деле была хорошей хозяйкой. Только до поры до времени никто не знал, что в американском секторе Берлина у нее осталась дочь. Вроде заложницы. «Приведешь сына русского командующего, — сказали ее маме, — получишь обратно свою ненаглядную Оксану. Не приведешь — обеих сдадим русским. Им будет интересно кое-что спросить у вас…»
Тетя Мотя умела входить в доверие. Вскоре дома у Чуйковых на нее полагались как на свою, жалели — столько, мол, перенесла, несчастная! В хорошую погоду выводила малыша в скверик по соседству. Он доверчиво держался за ее руку. И сейчас, когда они подошли к дверям, ребята из войсковой охраны улыбнулись им, не обратив внимания на то, что на прогулку Матрена почему-то идет с узлом.
К счастью, за домом главкома наблюдала и контрразведка. Может, там уже узнали нечто о домработнице, может, обратили внимание на узел, неподходящий для прогулки. Словом, ее задержали. На первом же допросе дама во всем призналась. Хотела передать американцам сына Чуйкова в обмен на свою дочь. Зачем нужен был мальчонка американцам, она не знала, отвечала, всхлипывая и жалуясь на свою горькую долю на чужбине.
— Мерзавка! — не сдержался Чуйков, горячий человек, и влепил ей пощечину. Хмурую тетку увели.
Вчерашние союзники тщательно просвечивали контингент лагерей, расположенных в их оккупационных зонах. Впрочем, недавнее прошлое многих и многих из числа перемещенных лиц было ясно и так: бежали на запад вместе с отступающими немцами, спасались от расплаты.
Екатерине Поповой запомнилась группа русских, которая появилась в их лагере еще в апреле 1943-го. «Были эти полицаи, не нам чета — вид сытый, ухоженный, шевелюры длинные (нас-то чуть не налысо стригли). Их поставили надсмотрщиками, мастерами и бригадирами, и нам, ходячим покойникам, приходилось от них очень туго, подчас они хуже немцев были, так лютовали. Даже немецкие рабочие, глядя на них, иногда крутили пальцами у висков и приговаривали: «юде, юде…» Я поначалу удивлялась, причем тут «юде», ведь евреев здесь не было и быть не могло, а потом сообразила, что в данном случае «юде» — это «Иуда», предатель…». Один из таких мастеров довел до самоубийства Катину подружку, Анечку: «Вернулись мы в барак, видим — на спинке своей кровати, которая во втором ярусе была, висит… Аню успели вернуть к жизни, но нормальным человеком она уже не стала — временами заговаривалась, у нее как-то странно и страшновато бегали глаза».
Теперь борцы с Советами, как они сами себя называли, предлагали свои услуги новым хозяевам. Через год после победы союзники еще держали в лагерях свыше миллиона человек. Конечно, среди них было немало и запуганных, одурманенных людей, не знавших, куда податься. Были и лихие искатели приключений, готовые податься хоть на край света. И те, кому, как Ивану Михайлову, студенту Сталинского индустриального института, хотелось убежать от самого себя.
В их лагере о Советском Союзе либо говорили с бессильной злобой, либо помалкивали. Ворота для «перемещенных лиц» открывались только на Запад — во Францию, Канаду, США, Австралию… Михайлов выбрал Австралию.
Давно не бритые соседи по бараку рассуждали о выгодах далекого края: «Тепло, фруктов — завались…»
— Слышь, — говорил один, крутя яркий проспект, — говорят, зверь там один есть, коала называется, знай спит да ест. Вот бы нам, братцы, так.
Иван угрюмо слушал все эти разговоры, смешки; в его душе поднимались отзвуки того безвозвратно ушедшего времени, когда, рассматривая маленькую зубчатую картинку, невесть как попавшую в их поселок над Кальмиусом, он мечтал о далеких краях. Со щемящей жалостью вспомнил он вдруг мальчонку, который босиком по росистой траве, холодившей ноги, вышагивал с удочкой за отцом. Отец знал каждую травинку. Повадки птиц. «Смотри, — говорил сыну, — как жаворонки высоко кружат. Это они к Богу летят молиться. Значит, хлеб хорошо уродит». Звонкая птаха вдруг камнем падала к земле. «Зачем?» — испуганно спрашивал сынишка. — «Попьет росы с травинок», — отвечал отец. Иван Николаевич даже вздрогнул, словно вновь та давняя роса обдала холодком его ноги.
…Их эшелон из окружения сорок первого года действительно не вышел. Домой пробиться не удалось. Череда лагерей, завод в Дортмунде и, наконец, этот барак.
Я познакомился с Иваном Николаевичем Михайловым в Донбассе весной 1965 года. В тот день ему пришло письмо из Австралии.
«Здравствуйте, дорогая семья Михайловых! — писали давние знакомые. — Нас очень радует, что вы довольны тем, что снова оказались на родной земле, ибо у каждого скитальца, оторванного от Родины, мечты одни — родной огонек. Очень приятно, что дети все учатся — это их путь. Жизнь есть путешествие, и мы им всем желаем светлого пути под знаменем их Родины.
Иван Николаевич, вы сейчас находитесь в стране с совершенно противоположным строем, и хотелось бы знать, какую разницу заметили вы и ваши дети. Пишу и обращаю внимание на ваши фотографии: все прекрасно выглядите, желаем вам быть всегда такими радостными.
Напишите, Иван Николаевич, сколько дней работаете в неделю и сколько часов, дают ли отпуска, как со спецодеждой и питанием в столовой на заводе».
На это письмо Михайловы отвечали всей семьей. Писали, что Иван Николаевич и Вася, второй сын, работают на заводе, а старший сын Толя преподает в школе английский язык. Жизнью, отношением людей на заводе и в школе довольны. А поскольку старые знакомые в Аделаиде не верят, что Толя учительствует, то он специально для них высылает справку.
Я видел эту уникальную бумагу:
«Дана Михайлову Анатолию Ивановичу в том, что он действительно работает в школе-интернате № 1 г. Донецка в должности учителя английского языка.
Справка дана для предъявления в Австралии».
Но я забежал вперед. Вернемся в сорок пятый-сорок шестой год, в лагеря перемещенных лиц, где еще продолжается война. Острее, чем другие, это чувствовали офицеры миссий по репатриации советских граждан, работавшие в западных зонах оккупации. Они считали свою службу продолжением фронтовой, это так и было. Об их мужественной службе написано совсем немного. Архивы были недоступны до самого последнего времени. Книжек о них почти нет. Спасибо, оставил свои воспоминания А. И. Брюханов, его воспоминания «Вот как это было» вышли в Москве в 1958 году.
А было это так. В ряде лагерей правили власовцы и бандеровцы. Понятно, возвращаться в Советский Союз им хотелось меньше всего на свете. Тем, кто собирался все-таки вернуться на Родину, угрожали и нередко расправлялись. Из лагеря «5-С», расположенного в английской зоне оккупации, вместе с нашими офицерами вышли, несмотря на то, что их пытались задержать, девять советских граждан: Блохин, Федосеев, Еремеев… Уже за воротами в присутствии английского майора Стюарта они рассказали, что лагерь захватили бандеровцы. Их коронная угроза:
— Мы будем топить в уборной всех, кто только заикнется, что хочет в Советскую Россию.
Почти весь лагерь «5-С», а в нем было около десяти тысяч человек, «тайком от советских представителей вывезли» в Англию. Дальше их следы затерялись… Обратим внимание на обстоятельство, о котором А. Брюханов подробно рассказывает в главе «Невольничий рынок».
Лагеря осаждали вербовщики чуть ли не со всех стран. После войны всюду требовались рабочие руки — а тут — десятки тысяч молодых людей, в большинстве с теми или иными специальностями. «Над лагерями перемещенных лиц в Европе витает дух изуверского рынка рабского труда, — писал в октябре 1948 года один из американских журналистов. — Представителям отдельных заморских стран предлагают на просмотр «Каталог», как скотоводам метрические книги племенного скота. Они ходят по лагерям, как по отделениям универсального магазина, причем на ярлыках с ценами указываются раса, рост, возраст, семейное положение, профессия и состояние мускулов».
Международная организация по делам беженцев (ИРО) заключила соглашения на поставку живого товара приблизительно с 30 странами. «Существовала разверстка перемещенных лиц по странам: США намечали вывезти из Европы в течение двух лет 205 тысяч, — пишет А. Брюханов. — За один лишь год — с июля 1947-го по июль 1948 года — ИРО доставила покупателям 200 тысяч человек». Среди них были не только советские граждане, но и выходцы из ряда стран Восточной Европы.
Машина страха в лагерях действовала без помех. В лагере «Фишбек» отравили советского инженера Докторовича. В лагере «Бурдоф» власовцы напали на советского офицера Сафонова, его переводчика Раппопорта и шофера Долгих и жестоко их избили. Английские офицеры, увидев, что начинается расправа, куда-то растворились. Полковник Советской армии Блекис, прошедший всю Отечественную войну, погиб в нелепой, на первый взгляд, автомобильной катастрофе. «На совершенно ровном и сухом шоссе внезапно отказало рулевое управление. Как выяснилось, накануне машина проходила профилактический ремонт в одной из автомастерских, где подвизались эстонские и латышские легионеры из разбитых гитлеровских частей».
Брюханов приводит стенографически точную запись одного из разговоров, который пришлось провести старшему лейтенанту Швыдкиму.
«Швидкий. Старший лейтенант Швидкий слушает.
Голос в трубке. A-а, Швидкий, ты еще жив?
Швидкий. Живой, живой, а кто это говорит?
Голос. Твой земляк.
Швидкий. Говоришь земляк? Ну, слушаю.
Голос. Готовь веревку, сейчас приедем вас вешать.
Швидкий. Да ну! Одну веревку готовить или несколько?
Голос. Ты, Швидкий! Там в карьере за Ганновером мы уже одного «репатриировали», пойди забери его, он хотел ехать на родину.
Швидкий. Значит, еще одного задушили бандиты…
Голос. Эге, скоро и до вас доберемся.
Швидкий. По тебе, бандюга, давно веревка плачет, и тебе ее не избежать».
В карьере за Ганновером немецкая полиция действительно обнаружила труп. Документов при нем никаких не было. Человека без имени «переместили» в немецкую землю. Навсегда. Лишь бы только не уехал в Советский Союз. В другом лагере окопались каратели из «Казачьего батальона № 574», которым командовал некий капитан Панин. Этот батальон, сформированный в Житомирской области, оставил на своем пути по Украине, Польше, Чехословакии много кровавых следов. Один из самых последних — на Северной Мораве в апреле 1945 года, на самом исходе войны.
Там, в лесистых горах, укрылось сельцо Закржов, жители которого помогали партизанам. Поздним вечером 18 апреля отряд гестаповцев и их пособников окружил Закржов. Факельщики подожгли несколько домов, а всех сельчан согнали на площадь. Поиздевавшись вдоволь над беззащитными людьми, фашисты отпустили женщин, детей и стариков. Остальных — их было 23 человека — увели с собой. По дороге, правда, разрешили вернуться домой еще четверым.
Остальных ждала страшная судьба. После пыток их согнали в лесную сторожку. Из соседнего села привезли немецкого священника, чтобы он освятил сторожку, «прежде чем партизаны отправятся на небо». Священник, увидев измочаленные лица, упал в обморок. Сторожку облили бензином и подожгли. Тех, кому удавалось вырваться из этого ада, каратели бросали обратно в огонь.
В пламени заживо сгорели девятнадцать человек. Братья Ян и Олдржих Огера, Йозеф Марек и его семнадцатилетний сын Драгомир, Франтишек Шварц и его сын Владимир, шестнадцати лет, Отто Вольф, чей дневник в свое время стал такой же мировой сенсацией, как дневник Анны Франк из Амстердама. Отто начал свои записи в пятнадцать лет, последние страницы говорят о близком освобождении…
О судьбе чешского села Закржов помнят только местные хроники. В памяти потомков остаются символы — русская Красуха, белорусская Хатынь, французский Орадур, чешский рабочий поселок Лидице… Таких сел и поселков на советской земле были тысячи. Для солдат Великой Отечественной войны это были не просто символы. Там заживо сгорели их близкие. А в бою они встречали не только немцев, но, увы, и своих соотечественников, присягнувших врагу.
Русский человек отходчив. Сколько раз я слышал от старых солдат, как после боя протягивали пленным, вчерашним врагам, папиросу или кусок хлеба. Но к полицаям, власовцам, бандеровцам отношение было иное. И они знали об этом, дрались фанатично. Седьмого марта 1945 года Геббельс записал в своем дневнике, что в районе Кюстрина «великолепно сражались войска генерала Власова». Сражались не против Сталина и Гитлера, как писал после войны прикомандированный к Власову германский офицер Вильфрид Штрик-Штрикфельд, а против Советской армии, против советских солдат. И кто скажет, сколько «похоронок» пришло в Союз после этих боев, когда, по словам Геббельса, даже «германские войска устали» и не хотели «больше сражаться с врагом». Прямо-таки позорно, восклицает всемогущий министр пропаганды гитлеровской Германии: «Немцы… вынашивают мысль попасть как-нибудь в советский плен». А вот власовцы сражаются. Сам Власов при встрече с Геббельсом произвел на своего собеседника «очень глубокое впечатление». Это не помешало Геббельсу критически оценить перебежчика: «Когда Власов заявляет, что Сталин — самый ненавистный человек в России, то это, конечно, говорится ради собственного оправдания».
Фашистские чины не скупились на похвалу и для наемников из дивизии «СС-Галичина», Украинской повстанческой армии (УПА) и других националистических формирований. Отряды УПА немцы даже в официальной переписке называли украинскими бандами. Начальник полиции безопасности и СД дистрикта Галичина штурмбанфюрер Витиска в своем докладе начальству в Берлин в апреле 1944 года отмечал: «Подразделения украинских банд… дрались вместе с немецким вермахтом против Красной Армии… и на некоторых участках оказали войскам в критические моменты услуги, которые нельзя недооценить… Сотрудничество с УПА со стороны вермахта и прежде всего абвера будет сохранено и далее».
Украинскую повстанческую армию сколотили в 1943 году националисты-бандеровцы, давние и верные прислужники гитлеровцев. Их связи с Гитлером и Розенбергом уходят в начало 20-х годов прошлого века. В одном из доверительных писем митрополиту Шептицкому глава ОУН Евгений Коновалец докладывал:
«С чувством глубокого уважения и сыновней любви я часто вспоминаю тот день, когда услышал от Вашей экселенции слова о том, что рано или поздно международные деятели именно немцам поручат уничтожить большевистскую Россию… Слова Вашей экселенции были вещими. Да, Германия под водительством своего фюрера Адольфа Гитлера перед всем миром взяла на себя эту миссию.
Считали своим сыновним долгом доложить Вашей экселенции о том, чего никто не знает или знают только те, кто непосредственно разрабатывает планы и ведет подготовку для осуществления этой великой цели. В этой подготовке на нас возложена не последняя роль, но об этом все доложит Вашей экселенции мой посланник…» Посланцем Коновальца был Степан Бандера, вышколенный разведками Германии и Италии.
Задолго до 22 июня 1941 года гитлеровские офицеры формировали батальоны украинских националистов. На Нюрнбергском процессе, в частности, приводились показания полковника Штольце, одного из руководящих работников германской разведки и контрразведки, захваченного в плен Советской армией. Ему поручили заниматься подготовкой диверсионных актов и работой по разложению в советском тылу в связи с намечавшимся нападением на Советский Союз. Выполняя приказ фельдмаршала Кейтеля, Штольце «связался с находившимися на службе в германской разведке украинскими националистами и другими участниками националистических фашистских группировок». «В частности, мною лично, — продолжает Штольце, — было дано указание руководителям украинских националистов, германским агентам Мельнику (кличка Консул-1) и Бандере организовать сразу же после нападения Германии на Советский Союз провокационные выступления на Украине с целью подрыва ближайшего тыла советских войск…»
Сначала провокационные действия по заданию гитлеровской разведки. Затем рьяное служение оккупантам в полиции, карательных батальонах, формированиях так называемых «сечевых стрельцов», борьба с партизанами. В том числе и в Белоруссии. И, наконец, дивизия «СС-Галичина» — регулярная часть вооруженных сил Германии…
Бандеровцы, как и власовцы, стремились укрыться в западных зонах оккупации. В лагере «Ганновер» советские офицеры встретили паренька из киевского села Киспик Ивана Ткачука. Его зазвали сюда под предлогом, что это украинский лагерь. А на месте выяснилось, что в «Ганновере» собрались те, кто надеется еще продолжить борьбу с Москвой.
Из таких лагерей, как «Ганновер», постояльцев перебрасывали в США, Канаду, страны Латинской Америки… Подчас даже не спрашивая их согласия.
Двадцать второго ноября 1944 года в наркомате иностранных дел СССР зарегистрировали письмо, адресованное народному комиссару иностранных дел СССР т. Молотову. Отправитель — Чхеидзе Григорий, заключенный лагеря военнопленных Фоплест AG 4312, адрес: Главпочтамт, почтовый ящик, штат Нью-Йорк. Письмо написано на бланке американской военной почты и прошло американскую военную цензуру.
«В настоящее время мы, советские люди, находимся в американских военных лагерях. Для нас экономические условия тут хорошие, но это для нас ничего не значит, нам дорога наша родина.
Причина нахождения нас в США: мы, бывшие красноармейцы, сражались против фашистской армии, но по тем или иным причинам мы попали в плен Германии. В германском тылу, как вам известно, нам было очень трудно. Многие погибли от голода и холода, а кто остался в живых, тех забрали насильно в немецкую армию и мы находились под контролем немцев. Побывав в Польше, многие легионеры перешли на сторону партизанских отрядов, забрав с собой оружие. Тогда немцы внезапно перебросили нас во Францию, где был высажен американский десант. И 7.6.44 г. мы, уничтожая немецкое командование, перешли на сторону американцев.
Мы желаем вместе с нашим родным народом участвовать в борьбе против фашистской Германии и отомстить им за издевательство над народами СССР и всей Европы, то, что мы видели своими глазами. От имени советских людей, находящихся в американских военных лагерях, просьба, чтобы нас возвратили на родину для участия в борьбе ради окончательной победы над немецким фашизмом.
Чхеидзе Г.
Гавашели А.
Гушев В.
2.8.44».
Из наркомата иностранных дел письмо перекочевало в аппарат Уполномоченного по делам репатриации. А оттуда — со временем — в архив. Не знаю, как сложилась судьба трех товарищей, которых еще не называли «лицами кавказской национальности», — в архивных материалах мне больше ничего не встретилось, но сама эта история типична.
Неожиданное появление русских солдат во Франции удивило не только французов, но и русских эмигрантов.
«Мы ожидали всего, но только не того, что случилось сегодня, — записала 6 октября 1943 года в своем дневнике жена генерала Деникина Ксения Васильевна. — Мимизан оккупирован русскими. Сколько раз я и Иваныч (Антон Иванович Деникин. — В. А.) задавали себе вопрос: при каких обстоятельствах мы встретим наших соотечественников оттуда? Но никогда не могли предположить, что это будет в октябре 1943 года, в Мимизане, в Ландах! Когда батальон «добровольцев» прибыл в Мимизан, их удивление было столь же большим, как и наше. Их посадили в вагоны где-то в Западной Германии и выгрузили здесь. Русских военнопленных лишили права выходить на остановках, и они не знали, в какой стране находятся. Возраст солдат и офицеров колебался от 16 до 60 лет. Они были уроженцами самых разных областей и республик, происходили из самых разных социальных слоев — от колхозников до преподавателей университетов…
Они заполнили наш дом. Приходили группами, парами, поодиночке. Мы говорили обо всем: о жизни там, о Красной Армии, о войне, об их судьбе.
Каждого из них интересовал главный вопрос: «Считаете ли вы, что когда-нибудь мы сможем вернуться в Россию?» Они больше не верили в победу великого рейха, не скрывали своих германофобских настроений. Смотрели на каргу, висевшую на стене, где я булавками ежедневно отмечала неумолимое продвижение Красной Армии вперед. Я чувствовала, что они гордятся ее подвигами и одновременно испытывают тревогу за свою судьбу. Мое сердце обливалось кровью, когда я смотрела на этих попавших в ловушку судьбы русских людей».
Через три месяца русский гарнизон отправили на фронт. Деникины проводили черноморского моряка, который надеялся вернуться в Россию, Петю — донского казака, летчика Ваню, Сережу — он требовал у француза-парикмахера для своей лохматой головы репейного масла и все удивлялся, что мсье «не знал этого очень известного в России лосьона». Пожелали добраться до родного очага сибиряку Володе, отцу одиннадцати детей…
«Стараясь улыбнуться, мы пожали друг другу руки: «Не забывайте нас», «Вспоминайте нас», «Да хранит вас Господь!» Прошла последняя русская телега, последний русский солдат, когда я заметила другую колонну, идущую в противоположном направлении и пересекающую нашу. В поселок входил новый гарнизон, состоящий из немецких солдат».
Сережа Кривошеев, с которым больше всего любил играть внук Деникиных Мишуня, погибнет первым из мимизанского гарнизона. За что? Что он защищал на болотистых берегах Нормандии? Куда загремели его напарники? В американский плен? В лагерь перемещенных лиц? А дальше?
24 апреля 1946 года Уполномоченный Совета Министров СССР по делам репатриации генерал Голиков представил «Отчет о выполнении решений Правительства Союза ССР по проведению репатриации граждан СССР и граждан иностранных государств периода Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.». Полвека на документе значился гриф «Совершенно секретно». Сейчас отчет рассекречен. Он дает самое полное представление о репатриации, и потому я предлагаю его вниманию читателей — не в пересказе.