Нация самоубийц?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Нация самоубийц?

Огибаем южную оконечность Байкала. Несколько часов подряд поезд идет по самой кромке берега. До воды — метров пять, иногда — десять. Справа за окном — стеною горы, слева, под нами — озерные свинцовые воды.

Странные чувства вызывает Байкал. Например, никак не умещается в сознании, что перед тобой, перед твоими глазами, в этой обозримой чаше — пятая часть всех запасов пресной воды на планете Земля.

Берега Байкала пустынны. Редко-редко увидишь костерок, машину, палатку, лодку на якоре или одинокого рыбака. И уж ни разу на всем пути не заметил я, чтобы в Байкале купались. Нет и почти не бывает здесь веселых брызг, детских восторженных криков, женских визгов. В самые жаркие дни вода в Байкале прогревается до… пятнадцати градусов. Самое теплое время здесь — август, а сейчас — июнь… А раз нельзя купаться, то нет людей. А раз нет людей, то нет и тепла в пейзаже.

Безлюдны берега, но безлюдно и почти все пространство Байкала. На любой воде кипит жизнь: идут баржи, пыхтят буксиры, снуют моторные лодки с катерами, проходят теплоходы, тянутся плоты с лесом, ворочают длинными шеями причальные краны. Здесь же нет ничего. Ни теплоходов, ни рыболовецких сейнеров.

Холоден, величествен и одинок Байкал.

Жизнь здесь бурлит на станциях. Но и там отдает каким-то холодком. Может, потому, что чуть ли не каждая станция здесь — что-то вроде мемориала. Бронзовый бюст, бронзовая доска в честь того или иного деятеля миновавших бурных времен. В основном, конечно, революционного деятеля.

Память о самом видном из них хранит станция Слюдянка, южная точка Байкала. Пустой перрон, бабушки торгуют семечками и омулем. А над ними, на стене вокзала, мемориальная доска: здесь, на станции Слюдянка, 3 декабря 1906 года был схвачен и расстрелян Иван Васильевич Бабушкин, который вез из Читы оружие революционным рабочим Иркутска.

Июнь в здешних местах — еще не лето. От Байкала тянет холодом. Пронизывает до костей. Стоишь и думаешь: господи, какое же безумство, какая же идея, какой же фанатизм и какие буйные ветра истории погнали сюда, на край тогдашней земли, сына вологодского крестьянина, питерского слесаря Ваню Бабушкина? Но Иван-то Бабушкин был относительно образованный, сознательный, убежденный, идейный, едва ли не первый марксист из рабочих, за что его особенно ценил и любил Ленин. А ведь остальные, миллионы и миллионы, едва ли слышали о Марксе каком-то, но пошли за большевиками лавой, на смерть и кровь! И громадную страну залили кровью и усеяли смертью. Почему, зачем, из каких таких убеждений или чувств?

И вообще — что занесло русский народ в революцию?

Сейчас-то известно, что никаких таких особых предпосылок к революции не было. И даже наоборот: экономика страны на подъеме. Конечно, жизнь рабочих в тогдашней заводской слободке далеко не мед и не сахар. Но все же и не тот беспросветный мрак, какой обычно рисовали коммунистические историки. Даже в любимом советскими идеологами романе Горького «Мать», если читать его внимательно, жизнь эта выглядит совсем иначе, нежели в учебниках…

Вообще, удивительно, как советские люди умудрялись пропускать такие детали мимо глаз и мимо сознания! Упомяну, кстати, другой роман, который читали (и с удовольствием!) все советские люди — «Белеет парус одинокий» Валентина Катаева. Автор усиленно изображает там преподавателя средних учебных заведений Петра Васильевича Бачея приниженным и забитым, этаким пролетарием умственного труда. Но в деталях-то он солгать не может. А в деталях, если чуть-чуть присмотреться (но советские люди почему-то не присматривались, вот что поразительно!), получается, что преподаватель средних учебных заведений на свою зарплату содержал двух детей, свояченицу да еще оплачивал труд кухарки-горничной Дуняши! Прочитает это нынешний школьный учитель, вспомнит свою советскую жизнь, оглядит мутным взором сегодняшнее беспросветное житье-бытье и буквально за голову схватится: какие ж мы были слепые!

Однако вернемся к роману «Мать», к Павлу Власову, к его жизни в рабочей слободке.

«Павел сделал все, что надо молодому парню: купил гармонику, рубашку с накрахмаленной грудью, яркий галстук, галоши, трость и стал такой же, как все подростки его лет».

Это, значит, угнетенный рабочий парень, да? Учтите, что ему пятнадцать-шестнадцать лет, никакой особой квалификации и соответственной зарплаты у него еще нет. Отец умер, мать не работала. То есть он один семью содержал. А жили они так:

«Треть дома занимала кухня и, отгороженная от нее тонкой переборкой, маленькая комнатка, в которой спала мать. Остальные две трети — квадратная комната с двумя окнами; в одном углу ее — кровать Павла, в переднем — стол и две лавки. Несколько стульев, комод для белья, на нем маленькое зеркало, сундук с платьем, часы на стене и две иконы в углу — вот и все».

Это значит, что у каждого человека в семье угнетенного рабочего Павла Власова была отдельная комната! Помнится, что-то такое вписывали коммунисты не куда-нибудь, а в программу построения коммунизма в Советском Союзе. Смею вас уверить, да вы и сами знаете, что в большинстве своем советские люди, тем более в тех же оставшихся рабочих слободках, все годы советской власти, через семьдесят лет после Павла Власова, жили немногим лучше. И часто гораздо хуже, потому как в таких домиках теснились иногда две-три семьи: бабушка с дедушкой, отец с матерью, да еще и старший брат с женой… А в очередях на заветную благоустроенную квартиру стояли по двадцать лет.

Всегда считалось, что поводом для февральских выступлений рабочих Петербурга стали перебои с хлебом. В некоторых источниках говорится, что перебоев с продовольствием не было, а было повышение цен на хлеб и на масло. Но в любом случае это вовсе не причина для бунта. Ведь наша (твоя!) страна вот уже третий год воюет с чужеземцами, можно и потерпеть. Однако русский народ не стерпел! Грянул революционный гром! Рабочие вышли на улицы Петербурга, солдаты бросили позиции и открыли фронт немцам. Так свершилась Февральская революция 1917 года.

А теперь представим 1942 год, блокаду Ленинграда. Суточную пайку хлеба срезают еще на пятьдесят граммов. В ответ рабочие останавливают станки и выходят на улицы с плакатами «Долой советскую власть!», «Долой Сталина и Жданова!». Войска Ленинградского и Волховского фронтов оставляют окопы и присоединяются к демонстрантам. Гитлеровские солдаты беспрепятственно, играя на губных гармошках, входят в оставленные города и села, в Ленинград… Можно ли представить такое в самом больном воображении или в самом страшном сне? А в Петербурге в феврале 1917 года так и произошло.

Что случилось?

Как это назвать? Как это определить? Массовое помрачение разума?.. Всеобщий морок? Господь в единый год и час лишил разума стомиллионный народ?

А может, русские люди просто-напросто неприкрытые, тяжкие самоубийцы самих себя и своей страны? Без различия классов и сословий? Может, характер такой, русский?

Цитата:

«Теория, будто бы революцию делают голодные — неправильна. Ее нужно сдать в архив. Революцию делают сытые, если им два дня не дать есть. Такова была Февральская революция в Петрограде в 1917 году. Два дня не стало хлеба — и упала царская власть… Но если людям не давать два месяца есть, то они бунтовать не будут: они будут лежать при дорогах обессиленными скелетами и, протягивая руки, молить о хлебе.

(В. В. Шульгин. «Три столицы»)