4.2. Жестокое отрезвление: «Зимняя война»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

4.2. Жестокое отрезвление: «Зимняя война»

Советский Союз и Финляндия формально заявили о своем нейтралитете в условиях начавшейся Второй мировой войны. В то же время внешнеполитические и стратегические позиции СССР значительно усилились в результате «освободительного похода» 1939 г. и присоединения Западной Украины и Западной Белоруссии. Их дальнейшему упрочению способствовало подписание Советским Союзом договоров с Латвией, Литвой и Эстонией (конец сентября – начало октября 1939 г.), которые позволили разместить на территории этих стран контингенты Красной Армии. В Хельсинки понимали, что эти договоренности привели к нарушению баланса сил на Балтике в его пользу. В случае ужесточения позиции Москвы, как предполагало финляндское руководство, оно могло найти опору в лице Германии. Однако на практике Гитлер в тот период посчитал свое вмешательство «излишним».[398] Столь же эфемерными представлялись надежды Финляндии на активное содействие военных противников фюрера – Англии и Франции.

В этих условиях Сталин мог рассчитывать путем прямого давления добиться от финляндской стороны территориальных уступок. Он предложил финнам заключить договор, аналогичный тем, которые Советский Союз подписал до этого с тремя Прибалтийскими республиками. Согласие финляндской стороны на это предложение привело бы к созданию военных баз и к размещению советских воинских контингентов на финляндской территории, чего так опасались в Хельсинки. Естественно, оно было отвергнуто.

Тогда Сталин выступил с инициативой передачи СССР ряда островов в Финском заливе и части полуостровов Рыбачий и Средний в Баренцевом море в обмен на предоставление финнам вдвое большей по размерам территории Советской Карелии. Но отношение финляндского руководства к вопросу об аренде либо продаже Советскому Союзу полуострова Ханко с целью строительства там военно-морской базы оказалось сугубо негативным.

В начале ноября в Москву прибыла финская делегация во главе с В. Таннером и Ю.К. Паасикиви для ведения дипломатических переговоров с советскими представителями. Одновременно в газете «Правда» появилась статья, из которой следовало, что министр иностранных дел Финляндии Э. Эррко якобы призвал к войне против СССР.[399] На самом деле Эркко в своей речи 1 ноября решительно подчеркнул: «Финляндия не может пойти на предложение Советского Союза и будет защищать любыми средствами свою территорию, свою неприкосновенность и независимость». Данное высказывание было воспроизведено в «Правде». Финляндского министра иностранных дел Финляндии тут же многозначительно стали сравнивать в Москве с его коллегой из прекратившей существование Польши Ю. Беком, который якобы совершил ошибку, ориентируясь в политике на западные державы. В упомянутой статье содержалась неприкрытая угроза в адрес самой Финляндии: «Наш ответ (Финляндии. – В.Н.) прост и ясен. Мы отбросим к черту всякую игру политических картежников и пойдем своей дорогой, несмотря ни на что, ломая все и всякие препятствия на пути».[400]

В.М. Молотов разъяснял советскому посланнику в Швеции А.М. Коллонтай, приехавшей в Москву накануне третьего этапа советско-финляндских переговоров, что в случае начала военных действий против Финляндии войска Красной Армии уже «через три дня будут в Хельсинки». И именно там, подчеркивал глава советского внешнеполитического ведомства, упрямым финнам придется «подписать договор, который они отвергают в Москве».[401] Подобного рода недвусмысленные формулировки свидетельствовали о том, что в ответ на уже развернувшуюся в Финляндии антисоветскую кампанию Кремль намеревался приступить к адекватным пропагандистским акциям.

3 ноября, когда была опубликована правдинская передовица, Молотов безапелляционно заявил представителям финской делегации: «Мы, гражданские люди, не видим возможности дальше продвигать дело: теперь очередь военных сказать свое слово».[402] Личный состав пограничного с Финляндией Ленинградского военного округа был настроен весьма решительно. В донесении политуправления округа сообщалось, что после антифинляндской публикации «Правды» от 3 ноября среди красноармейцев стало распространяться убеждение: «Мы, если понадобится, продвинем границу от Ленинграда не только на десятки, но и на сотни километров».[403]

На начальной стадии советско-финляндских переговоров в Москве Сталин выступил со своеобразной аргументацией в пользу принятия финнами предложенных им условий.

Ссылаясь на свою беседу с Риббентропом 27-28 сентября 1939 г., большевистский лидер разъяснял: немцы начали войну против Польши, поскольку желали «отодвинуть польскую границу от Берлина»: ведь до ее начала «от Познани до Берлина было около 200 километров». Советская же сторона, подчеркивал Сталин в беседе с Паасикиви и Таннером, просит, «чтобы расстояние от Ленинграда до границы было 70 км». Далее последовало сталинское замечание: «Ленинград мы отодвинуть не можем, а поэтому должна отодвинуться граница». Смысл ответа Ю.К. Паасикиви сводился к тому, что Финляндия не уступит СССР требуемые им территории Ханко и районов Карельского перешейка.[404] Как и в приведенных выше высказываниях В.М. Молотова, в антифинляндских пассажах газеты «Правда» от 3 ноября 1939 г., в риторике Сталина сквозила неприкрытая угроза в адрес Финляндии.

Еще 29 октября 1939 г. военный совет ЛВО представил наркому обороны маршалу К.Е. Ворошилову «План операции по разгрому сухопутных и морских сил финской армии». В числе прочих в плане, в частности, предусматривались следующие действия: «По получении приказа на наступление наши войска одновременно вторгаются на территорию Финляндии на всех направлениях с целью растащить группировку сил противника и во взаимодействии с авиацией нанести решительное поражение финской армии».[405] Личный состав Ленинградского военного округа был значительно усилен дополнительными частями.

10 ноября 1939 г. в Политуправлении РККА проходило закрытое совещание Л.З. Мехлиса с писателями, освещавшими «оборонную тематику». Один из приглашенных на совещание, драматург В.В. Вишневский зафиксировал в дневнике основное содержание выступления начальника ПУРККА, который, в частности, подчеркивал, что СССР непременно добьется своего в Финляндии «не добром, так кровью». Части Красной Армии уже стояли на советско-финляндской границе в готовности, поскольку, как заявил Л.З. Мехлис, нельзя было упускать «исключительный случай на Балтике».[406] Без сомнения, начальник ПУРККА доверительно изложил писателям-«оборонщикам» сталинскую точку зрения на перспективы дальнейшего развития событий.

В это время глава финляндской делегации министр финансов В. Таннер, получивший непосредственную установку от Э. Эррко, ужесточил позицию на переговорах со Сталиным и В.М. Молотовым в Москве, в результате чего 13 ноября 1939 г. они были прерваны, а финляндские представители возвратились в Хельсинки.

17 ноября Сталин безапелляционно заявил: «Нам придется воевать с Финляндией». В тот же день советский полпред в Хельсинки В.К. Деревянский в своей докладной записке на имя В.М. Молотова рекомендовал предпринять следующие меры с целью оказания давления на финнов: создание обостренно-напряженной обстановки, вплоть до организации провокаций на границе; развертывание пропагандистской кампании в печати; инициирование митингов и демонстраций под антифинлядскими лозунгами и, в конечном счете разрыв пакта о ненападении с Финляндией.[407]

Эта часть предложений полпреда стала реализовываться уже со второй половины ноября 1939 г. Советские газеты угрожали «финским забиякам», писали о «непобедимости» и «несокрушимости» РККА. По дипломатическим каналам в Москву передавалась информация о росте недовольства резервистов, призванных в финскую армию, о падении в ней дисциплины и появлении признаков «разложения».[408]

Сразу же после срыва советско-финляндских переговоров К.Е. Ворошилов отдал приказ Военному совету ЛВО завершить сосредоточение войск к 20 ноября и представить план конкретных боевых действий. На другой день соответствующее распоряжение было направлено в войска. СССР нацеливался на наступательные военные операции, а финны – на оборонительные. Об этом может свидетельствовать не только вышеупомянутый «План операции по разгрому сухопутных и морских сил финской армии», но и некоторые другие документы. Например, в боевом приказе N 2, обращенном к личному составу 19-го стрелкового корпуса 7-й армии (приказ подписан 23 ноября 1939 г., т.е. за неделю до начала советско-финляндской войны) прямо формулировалась задача уничтожения противостоящих финляндских частей и продолжения в дальнейшем наступательных военных действий. Характерна заключительная фраза этого боевого приказа: «День перехода в наступление будет указан особо».[409]

После прекращения переговоров с СССР в Финляндии с новой силой развернулась антисоветская кампания. Финляндское правительство рекомендовало подчеркивать в периодической печати неприемлемость сталинских предложений по территориальному вопросу, целью которых было вовлечение страны «в сферу влияния Советского Союза». Однако, как и польское руководство, финская сторона не ожидала от СССР решительных действий. Даже за пять дней до начала «Зимней войны» ставка финляндской армии в одном из аналитических документов изображала дело таким образом, что сосредоточившаяся на границе с Финляндией группировка советских войск не является наступательной.[410]

Между тем в советских средствах массовой информации развернулась работа по идеологическому обеспечению антифинляндской кампании. Так, в журнале «Пропагандист и агитатор РККА» (в разделе «Консультация») была помещена заметка под безликим заголовком «Финляндия: (Краткая справка)».[411] Судя по выходным данным, номер, в котором был помещен этот материал, сдан в производство между 11 и 22 ноября. В заметке, между прочим, встречались и такие многозначительные пассажи: «Советский народ достойным образом ответит на провокационные выстрелы зарвавшихся и потерявших разум финляндских правителей. Финляндская буржуазия и те круги, по указке которых строятся провокации финской армии на нашей границе (выделено мной. – В.Н.) будут долго помнить ответ советского правительства…».

Но о «провокационных выстрелах» с финской стороны, произведенных якобы на границе, советские официальные лица заговорили лишь 27-29 ноября 1939 г., в связи с инцидентом у деревни Майнила (об этом более подробно будет рассказано ниже). Остается лишь предположить: автор «Краткой справки» (скрывшийся за инициалами «Ф.Л.») уже заранее был осведомлен о том, что во главу угла в пропагандистских материалах должны быть положены обвинения в адрес Хельсинки за обстрел советской территории.

В целом вышеупомянутая заметка была вызывающей, грубой по форме. В частности, ее автор счел уместным напомнить о том, что Ленин назвал членов правительства Финляндии во главе со Свинхувудом «свиноголовыми», поскольку они не проявляли особой лояльности по отношению к большевикам. В тексте также утверждалось, что 7 финляндских дивизий сосредоточились на Карельском перешейке, в 32 км от Ленинграда, и был сделан однозначный вывод: «Печать и руководители правительства (Финляндии. – В.Н. ) разжигают бешеную антисоветскую пропаганду. Они прямо угрожают войной (выделено мной. – В.Н.) Советскому Союзу».

В заметке помимо прочего перечислялись (явно на основании сообщений советских представителей, находившихся в Хельсинки) негативные последствия военных мероприятий «финляндских заправил», которые якобы привели к обнищанию трудящихся и голоду в Финляндии. По этому поводу автор публикации многозначительно восклицал: «Не мешало бы финляндским „свиноголовым“… вспомнить о непрочности своего тыла. Не пора ли заткнуть рот этим зарвавшимся «воякам!» (выделено мной. – В.Н.). Далее цитировался уже приводившийся нами пассаж из передовой статьи газеты «Правда» от 3 ноября 1939 г. о советском «ответе» финнам.

Заканчивалась «Краткая справка» о Финляндии следующим характерным заявлением:

«Советский народ не поддастся на провокации хозяев финляндской буржуазии, но он также не оставит без расплаты гнусную вылазку шутов гороховых (явный намек на премьерминистра Финляндии А. Каяндера. – В.Н.) из потомства «свиноголовых».

В том же номере журнала «Пропагандист и агитатор РККА» и также в разделе «Консультация» была опубликована статья, автор которой, в частности, напоминал «поджигателям войны», что Советский Союз способен вести не только оборонительные военные действия. «Мы уничтожим любого врага на его же собственной территории», – повторял он известный лозунг советской пропаганды.[412] В условиях разраставшегося как снежный ком конфликта между СССР и Финляндией подобного рода высказывания, прозвучавшие в центральном печатном органе ПУРККА, выглядели весьма зловещими.

Между тем в ответ на неуступчивость премьер-министра Финляндии А. Каяндера, который 23 ноября публично отказался идти навстречу советским предложениям о территориальных уступках Финляндии, газета «Правда» опубликовала очень резкую по форме передовую статью антифинляндского содержания. В ней Каяндер был презрительно назван «шутом гороховым».[413]

Непосредственным поводом для начала войны СССР против Финляндии послужил уже упоминавшийся выше инцидент у деревни Майнила.

…27 ноября центральные советские газеты поместили два материала об этом инциденте.[414] Первый из них – сообщение ТАСС под характерным заголовком «Наглая провокация финляндской военщины». В нем со ссылкой на штаб ЛВО утверждалось, что 26 ноября в 15 час 45 мин советские войска, расположенные на Карельском перешейке, в километре северо-западнее деревни Майнила, подверглись неожиданному обстрелу с финляндской территории. Всего якобы было произведено семь орудийных выстрелов. В сообщении ТАСС говорилось и о жертвах, понесенных в результате этого обстрела: три красноармейца и один младший командир убиты; семь красноармейцев, один младший командир и один младший лейтенант ранены. Указывалось также, что для расследования произошедшего на месте направлялся начальник первого отдела штаба ЛВО полковник Тихомиров.

Во втором материале о Майниле, помещенном в центральных советских газетах, излагалось содержание ноты советского правительства, врученной В.М. Молотовым посланнику Финляндии А.С. Ирье-Коскинену. В ноте, со ссылкой на более высокую инстанцию – Генеральный штаб РККА, излагалась та же версия произошедшего, что и в упомянутом сообщении ТАСС. Однако она была составлена в довольно резких выражениях, отнюдь не свойственных дипломатическим документам. Так, в советской ноте содержалось априорное утверждение, что артобстрел у Майнилы был произведен регулярными финляндскими воинскими частями, которые в большом количестве уже сосредоточились у самой границы, создавая непосредственную угрозу городу. В связи с этим финнам предлагалось незамедлительно отвести воинские части «подальше от границы на Карельском перешейке» на 20-25 километров. Их действия в ноте, врученной В.М. Молотовым А.С. Ирье-Коскинену вечером 26 ноября 1939 г., были названы провокационными и квалифицировались не иначе как «нападение на советские войска».

Москва давала понять, что в Хельсинки допустили нарушение советско-финляндского договора о ненападении и о мирном улаживании конфликтов (1932 г.). Официальная версия майнильского инцидента, из которой следовало, что финны первыми открыли огонь и подвергли артобстрелу части Красной Армии, была положена  в основу интерпретации дальнейших событий: односторонней денонсации СССР договора 1932 г. и начала вооруженного конфликта с Финляндией. В Советском Союзе она являлась фактически единственной при описании обстоятельств возникновения «Зимней войны» 1939-1940 гг.

Однако данная версия уже в конце ноября 1939 г. была взята под сомнение. С.А. ИрьеКоскинен от имени финляндского правительства подчеркнул тогда, что в результате расследования инцидента удалось установить следующее: орудийные выстрелы,  о которых упоминал Молотов, были произведены близ Майнилы «с советской пограничной полосы».

Явно опасаясь эскалации конфликта, правительство Финляндии предложило Москве создать совместную комиссию «для рассмотрения возникших разногласий». Однако Кремль так и не дал Хельсинки ответа на данное предложение. В то же время нота правительства Финляндии, которая последовала за официальным советским заявлением от 26 ноября 1939 г., была расценена как документ, призванный «довести до крайности кризис в отношениях между обеими странами».

Проходили годы и десятилетия, а интерес к майнильскому инциденту не угасал. Эта история, главным образом, благодаря публикации свидетельств очевидцев событий, постепенно стала обрастать новыми подробностями, приобретая уже сенсационный оттенок.[415] Так, три финляндских пограничника в своих показаниях, данных по распоряжению непосредственного начальства 27 ноября 1939 г., единодушно утверждали: орудийные выстрелы действительно были произведены, но… с советской стороны, из деревни Майнила. Версия о выстрелах, «произведенных русскими», получила широкое распространение в Финляндии. В 1985 г. отставной генерал Окуневич сообщил новые, захватывающие подробности о происхождении майнильского инцидента. Якобы, будучи майором НКВД, 26 ноября 1939 г. он, в сопровождении двух «экспертов по баллистике», производил «испытательные стрельбы из нового секретного оружия». Происходило это… у деревни Майнила. После обнародования некоторых ранее недоступных документов из российских архивов, появилась еще одна, совершенно необычная версия инцидента у Майнилы: никаких выстрелов ни с советской, ни с финляндской территории 26 ноября 1939 г. не производилось вообще. В сохранившемся среди других архивных материалов журнале боевых действий 68-го стрелкового полка 70-й стрелковой дивизии Красной Армии, который дислоцировался в районе Майнилы, на первой же странице сделана любопытная запись. 26 ноября полк подвергся артобстрелу; разорвалось семь снарядов; погибло три и ранено шесть человек. Однако правдивость данной записи вызвала сомнение у российского историка П.А. Аптекаря, который впервые ввел ее в оборот. Действительно, в официальных советских заявлениях по поводу «выстрелов у Майнилы» говорилось о четырех убитых и девяти раненых военнослужащих Красной Армии. Далее, как ни парадоксально, все записи в упомянутом журнале с ноября 1939 по март 1940 г. сделаны одной рукой, хотя за указанное время сменилось целых четыре начальника штаба полка и, соответственно, четверо их помощников, в обязанности которых входило ведение журнала боевых действий. Из этого следовало, что записи производились в нем не по горячим следам, а задним числом, вполне возможно – уже после подписания советско-финляндского мирного договора от 12 марта 1940 г.

К этому можно добавить следующее. В сохранившихся в архиве оперативных сводках и донесениях командования 70-й стрелковой дивизии о семи артиллерийских выстрелах с финляндской стороны, равно как и о присутствии вблизи Майнилы дальнобойной артиллерии финнов ничего не сообщалось. Точно так же сведения о численности входившего в ее состав 68-го полка за 25, 26, 27 и 28 ноября 1939 г., обнаруженные среди прочих архивных материалов П.А. Аптекарем, дают основание  опровергнуть утверждения о том, что данная воинская часть понесла какие-либо людские потери в указанные дни.

Более того, постепенно стали выясняться новые интригующие подробности. Например, отнюдь не оперативный дежурный штаба ЛВО рапортовал в Москву о выстрелах у Майнилы (как это следовало из сообщений советской прессы), а наоборот, первоначально именно из Генерального штаба РККА обратились к нему за разъяснениями по поводу уже произошедшего инцидента. То есть вначале В.М. Молотов выступил с официальным заявлением от 26 ноября 1939 г. об обстреле финнами советской территории, а уже потом последовал из Генштаба недоуменный вопрос, обращенный к командованию Ленинградского военного округа: «Что за провокационная стрельба (выделено мной. – В.Н.) была со стороны финнов?».

Наконец, начальствующий состав 19-го стрелкового корпуса, в состав которого входили упомянутые 70-я дивизия и 68-й полк, узнал о случившемся у Майнилы 26 ноября только в 21.00, т.е. пять часов спустя после предполагаемого обстрела Майнилы финнами. И, опять же, из сообщения… советского радио!

Направленная вечером того же дня (в 22.00) из штаба ЛВО в Москву оперативная сводка оказалась на редкость неопределенной: «В районе Майнилы расположение наших войск было обстреляно со стороны финнов, произведено 7 выстрелов, имеются убитые и раненые, число их выясняется». Необходимо напомнить, что в сообщении ТАСС, переданном 26 ноября по советскому радио, называлось точное количество военнослужащих РККА, якобы ставших жертвами артобстрела.

Наконец, как явствует из выявленного историками Финляндии архивного документа рапорта финляндских пограничников, в тот день на советской стороне производились учебные стрельбы из минометов, однако о «семи выстрелах», прозвучавших якобы в 15.45, в нем ничего не говорилось. И лишь после того, как средства массовой информации СССР передали известное сообщение ТАСС, эти пограничники изменили свои прежние показания: якобы это «русские стреляли» по собственной территории. Столь радикально измененные утверждения очевидцев и легли, по всей видимости, в основу ответного заявления Ирье-Коскинена на ноту Молотова. В нем, в частности, говорилось о вероятности несчастного случая, произошедшего «при учебных упражнениях» на советской стороне.

Таким образом, до сих пор все обстоятельства инцидента у Майнилы до конца не выяснены. Но вызывает сомнение сам факт обстрела в этом районе советских частей со стороны Финляндии. В то же время вряд ли можно оспаривать то обстоятельство, что именно данный инцидент был немедленно использован Кремлем в качестве повода для начала вооруженного вторжения на финляндскую территорию. Из документов личного архивного фонда А.А. Жданова следует: после «выстрелов у Майнилы» было намечено развернуть широкую антифинляндскую пропагандистскую кампанию. Составными частями этой кампании являлись: нагнетание всеобщего возмущения против финнов (которые чудесным образом превращались в «белофиннов»); распространение пропагандистских листовок; выступление главы Советского правительства с перечислением «агрессивных действий» финляндской стороны и, наконец, обнародование так называемого «Обращения ЦК финской Компартии к трудящемуся народу Финляндии».[416] Вся эта цепь событий действительно имела место в промежутке времени между 26 ноября и 1 декабря 1939 г..[417]

После инцидента у Майнилы пропагандистская подготовка к войне против Финляндии активизировалась. В этот период тема недавнего военного поражения Польши самым причудливым образом не только «вернулась» в советскую периодическую печать, но и отразилась в сатирической графике. Как уже отмечалось, министра иностранных дел Финляндии Э. Эррко многозначительно стали сравнивать в Москве с его незадачливым коллегой из прекратившей существование Польши Ю. Беком. В советской пропаганде буквально накануне «Зимней войны» активно проводилась мысль о том, что «потерявшие голову» финляндские государственные деятели затевают вооруженный конфликт с СССР, но  их неминуемо ожидает горькая судьба незадачливых польских «горе-правителей». Данное утверждение достаточно активно внедрялось в общественное сознание средствами массовой информации. Судя по сообщениям советских центральных газет, в ответ на официальную ноту В.М. Молотова в адрес Финляндии от 26 ноября 1939 г. прошли многочисленные митинги в Москве и в других городах Советского Союза. Участники этих митингов выступали с угрозами в адрес финляндского руководства, намекая, что их ждет участь Ю. Бека и бывшего польского президента И. Мостицкого (1926-1939 гг.).[418]

Своеобразной графической иллюстрацией новой пропагандистской установки явился рисунок Кукрыниксов «Провокаторы войны».

…Два безголовых господина (очевидно, призванных изобразить «потерявших голову» финляндских лидеров) держат на поводке пса, обутого… в военные сапоги (здесь явный намек на К.Г. Маннергейма, главкома финляндской армии в 1939-1940 гг.), который заливается лаем на советский танк, стоящий у пограничного столба с надписью «СССР». Над всем этим – два парящих в облаках призрака с костылями в руках. Кукрыниксы не оставляли сомнений в том, who is who на их карикатуре: обе призрачные фигуры «маркированы». Естественно, это – пресловутые Бек и Мостицкий… Да и подпись к карикатуре явно была «спущена сверху»: «Войну затевают потерявшие голову правители Финляндии. Но пусть они помнят, что их судьба будет такой же горькой, как и судьба польских горе-правителей (Из выступлений на митингах на московских предприятиях)».[419]

Главным «посылом» для развертывания широкой антифинляндской политико-идеологической кампании явилось обращение В.М. Молотова к советским гражданам, зачитанное по радио поздно вечером 29 ноября 1939 г. В своей речи Молотов утверждал, что финляндское правительство проводило враждебную СССР политику, организовало «возмутительные провокации» на границе, «вплоть до артиллерийского обстрела» частей Красной Армии. Он обвинил финнов в намерении «и впредь держать Ленинград под непосредственной угрозой». По этой причине, как подчеркнул глава советского правительства, в Москве пришли к выводу о невозможности поддерживать нормальные отношения с Финляндией, а Красной Армии и Военно-Морскому Флоту отдано распоряжение быть готовыми «ко всяким неожиданностям и немедленно пресекать возможные новые вылазки со стороны финляндской военщины».[420]

Вслед за этим в армейских и флотских подразделениях, в цехах заводов и фабрик, в школах и вузах развернулась активная пропаганда, в которой внешний враг – финляндское руководство – изображался в самом негативном свете. На этом фоне переход Красной Армией советско-финляндской границы 30 ноября в 8.00 и начало боевых действий выглядели вполне обоснованными и оправданными.

Несомненно, после инцидента у Майнилы рассчитывать на мирное урегулирование конфликта уже не приходилось. Всемерное раздувание его советской пропагандой происходило одновременно с сосредоточением для нападения на Финляндию четырех армий (7-й, 8-й, 9-й и 14-й). В преддверии «Зимней войны» преобладающими у советского руководства были шапкозакидательские настроения. Примечательно, что на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 27 ноября 1939 г. выяснилось, что руководство Наркомата обороны имеет смутное представление о характере укреплений, пересекавших Карельский перешеек, «линии Маннергейма», а члены Политбюро впервые услышали о наличии у личного состава финляндской армии автоматического стрелкового оружия….[421] Шапкозакидательские настроения присутствовали и среди командного состава Красной Армии. Некоторые командиры и политработники не желали внимательно изучать потенциального противника, избавляться от условностей в боевой подготовке. При этом они ссылались на… «указания высших инстанций».[422]

Сталин, его соратники, командный и политический состав РККА имели, вероятно, все основания для оптимизма. К началу боевых действий части Красной Армии, предназначенные для наступления, насчитывали около 450 тыс. чел., 2000 орудий, около 1000 самолетов, 2000 танков.[423] Им противостояла финляндская группировка численностью до 340 тыс. чел., имевшая на вооружении до 900 орудий, 270 самолетов и 60 танков.[424]

Официальные заявления В.М. Молотова, прозвучавшие в самый канун советского нападения на Финляндию, особенно те, что касались майнильского инцидента, соответствующим образом интерпретировались пропагандой. Так, ответная нота советского правительства, которая последовала вслед за попыткой Хельсинки отреагировать на обвинения Кремля в организации обстрела частей Красной Армии, «имела выраженный пропагандистский характер». И хотя в ней отмечалось, что СССР не намерен «раздувать этот возмутительный акт нападения», в прессе незамедлительно были опубликованы «отклики граждан», выраженные в антифинляндском духе. Заголовки, под которыми печатались эти материалы, хотя и не отличались особой оригинальностью, говорили сами за себя: «Наглая провокация финляндской военщины», «Поджигатели войны не уйдут от ответственности», «Дать по рукам зарвавшимся провокаторам», «Не потерпим провокаций», «Проучить провокаторов войны», «Сотрем в порошок провокаторов» и т.д. и т.п..[425]

В то же время органами НКВД отмечались и «нежелательные» отклики на официальные заявления В.М. Молотова, явно расходившиеся с теми установками, которые давались Кремлем по поводу «выстрелов у Майнилы». Майнильский и последовавшие за ним другие инциденты на границе, оценивались как результат подпольной деятельности финляндских коммунистов. Якобы они, действуя по указке из Москвы, и организовали провокацию. Согласно другой интерпретации событий, финляндскому офицеру (или командиру Красной Армии) было предложено за умеренную плату выстрелить по советской территории. Высказывалось предположение, что роковые выстрелы были сделаны агентами НКВД. Для наиболее проницательных людей не составляло труда понять: «выстрелы у Майнилы» использовались как предлог для вторжения на территорию соседней страны и ее завоевания.

Советская пропаганда буквально накануне перехода Красной Армией границы с Финляндией пыталась внедрить в общественное сознание уверенность в несокрушимости СССР и его Вооруженных Сил, которые готовы нанести мощный удар финляндским «провокаторам войны». Газеты пестрели заголовками: «Враг будет уничтожен», «В любую минуту готовы к бою», «Поджигатели войны будут биты», «Готовы разгромить врага на его же территории», «Ждем сигнала боевой тревоги» и т.д..[426]

После перехода частями Красной Армии советско-финляндской границы президент Финляндии К. Каллио на заседании Государственного совета объявил, что республика находится в состоянии войны.[427]

В сентябре 1939 г., начиная «освободительный поход» в Польшу, большевистское руководство умело использовало реальный факт оставления польским правительством своей столицы и перехода его на румынскую территорию. Он был взят на вооружение в советской пропаганде для обличения «незадачливых руководителей» Речи Посполитой и обоснования антипольской акции. Замышляя финскую кампанию, в Москве намеревались использовать подобного рода неблаговидный предлог с целью бросить тень теперь уже на правительство Финляндии. В.М. Молотов, принимая 4 декабря 1939 г. в Москве шведского посланника В. Винтера, безапелляционно заявил, что советская сторона не признает правительства, «покинувшего г. Хельсинки и направившегося в неизвестном направлении». В то же время глава советского внешнеполитического ведомства напомнил о подписании договора о дружбе и взаимопомощи между СССР и Народным Правительством Финляндской Демократической Республики (НПФДР), назвав его «надежной основой развития мирных и благоприятных отношений между СССР и Финляндией».[428]

Так называемая «Финляндская Демократическая Республика», согласно официальной советской версии, была создана 1 декабря 1939 г. в местечке Терийоки, только что занятом частями Красной Армии. Этому якобы предшествовало «Обращение ЦК Компартии Финляндии» от 30 ноября, адресованное «трудовому народу» страны, в котором анализировались причины, приведшие к возникновению советско-финляндского вооруженного конфликта, а также содержался призыв к созданию правительства левых сил.[429]

Однако данная версия не выдерживает никакой критики. Тексты вышеупомянутого «Обращения…» и «Декларация Народного Правительства Финляндии», не были получены с помощью «радиоперехвата», как это утверждалось Телеграфным Агентством Советского Союза. По воспоминаниям Г.Л. Ходакова, являвшегося тогда слушателем Военной академии связи им. С.М. Буденного (Ленинград), жители города восприняли эти сообщения «как должное, поскольку сомневаться в то время было опасно». Однако руководство военной академии, где обучался Ходаков, решило «для большей убедительности» поместить в многотиражной газете материал о том, что на учебной радиостанции перехвачены вышеназванные «Обращение…» и «Декларации…». Перед двумя курсантами была поставлена задача: дать в многотиражку заметку о том, что им удалось на коротковолновых станциях перехватить обращение финского Народного правительства, то есть помимо сообщения ТАСС подтвердить факт «радиоперехвата» и радиоприем. Для пущей убедительности комиссар факультета намекнул, что отказ от выполнения этого задания может повлечь за собой тяжелые последствия. Он даже попытался обвинять обоих курсантов, засомневавшихся было в правомочности предложенного им «ответственного дела», в попытке «оспаривать достоверность сообщения ТАСС». В конечном счете они вынуждены были осуществить намеченный «радиоперехват».[430]

Что касается проектов «Обращения…», «Декларации…» и так называемого «Договора о взаимопомощи и дружбе между Советским Союзом и Финляндской Демократической Республикой», заключенного 2 декабря 1939 г. в Москве, то они были составлены на русском языке (а не переведены с финского) в НКИД СССР, подверглись рукописной правке В.М. Молотовым и А.А. Ждановым.[431]

Молотов особо подчеркнул в тексте «Обращения…», что исходная цель «народного правительства» – «не поддержка Советского Союза», а «восстание против существующего правительства Финляндии». Он предложил внести в документ и тезис о том, что «независимая и самостоятельная Финляндия возможна лишь в дружбе с СССР».[432] В свою очередь, именно А.А. Жданов начертал слова «Радиоперехват. Перевод с финского», которым сопровождался заголовок «Декларации Народного Правительства Финляндии». Он же вписал фамилии членов «правительства Финляндской Демократической Республики», перечисленных в этом документе.[433]

Таким образом, и «Обращение…», и «Декларация…» являлись своеобразными «домашними заготовками» сталинского руководства на начальном этапе вооруженного вторжения в Финляндию. 28 ноября 1939 г. О.В. Куусинен доверительно сообщил резиденту советской разведки, что в Москве в ближайшее время будет объявлено о признании его (Куусинена) правительства, а «через 2-3 дня последует сообщение о подписании с правительством Демократической Республики Финляндии… договора о сотрудничестве и взаимопомощи».[434] 30 ноября в Ленинграде прошло совещание Куусинена с будущими членами его «кабинета», где были изложены ближайшие задачи еще не провозглашенной ДРФ.[435]

Что касается текста «Обращения ЦК Компартии Финляндии», то он изобиловал пропагандистскими штампами явно не финляндского происхождения. Так, в документе говорилось: «Больше чем в течение 21 года наша страна (sic. – В.Н.) была, подобно панской Польше (выделено мной. – В.Н.), гнездом антисоветских интриг…». Но, как уже упоминалось, сомнительный приоритет в изобретении бессмысленного термина «панская Польша» принадлежал советской пропаганде. В вышеупомянутом «Обращении…» утверждалось, что правительство Финляндии (не путать с «Народным Правительством Финляндии!») не может защищать дело мира, ибо оно является правительством поджигателей войны (выделено мной. – В.Н.)». Хорошо известно, что выражение «поджигатели войны» – одно из наиболее распространенных советских пропагандистских клише 1930-х гг.

В «Обращении…» и в «Декларации…» встречается утверждение: Красная Армия якобы придет в Финляндию не как завоеватель, а как освободитель финского народа, не как враг, а как друг этого народа.[436] Между тем стереотипная формулировка «мы идем не как завоеватели, а как освободители», адресованная личному составу частей РККА, уже использовалась в период антипольской сентябрьской акции 1939 г. Она же встречается и в приказе войскам Ленинградского военного округа, изданном в день начала войны против Финляндии.[437]

В «Декларации…» зафиксировано следующее утверждение: «Для участия в совместной борьбе рука об руку с героической Красной Армией СССР народное правительство Финляндии уже сформировало первый финский корпус, который в ходе предстоящих боев будет пополняться добровольцами из революционных рабочих и крестьян и должен стать крепким ядром будущей народной армии Финляндии».[438] Между тем формирование «финского корпуса» («финской народной армии») начало еще в ноябре 1939 г. советское военное ведомство. В письменных распоряжениях народного комиссариата обороны, датированных 11-19 ноября, ставилась задача укомплектования из числа финнов и карел особого соединения (106-й стрелковой дивизии). 23 ноября на основе этой дивизии стали создаваться управление и части горно-стрелкового корпуса, который затем получил название 1-го горно-стрелкового корпуса Финской народной армии.[439] В программе «правительства» Куусинена, провозглашенной 1 декабря 1939 г., в частности, недвусмысленно подчеркивалось: «Первому финскому корпусу предоставляется честь принести в столицу (Хельсинки. – В.Н.) знамя Финляндской демократической республики и водрузить его на крыше президентского дворца, на радость трудящимся и страх врагам народа».[440] В приведенном пассаже зловещий термин «враги народа» явно выказывает «московское» авторство всего документа.

Все вышеизложенные факты и наблюдения дают основание утверждать, что «Обращение ЦК Компартии Финляндии», адресованное «трудовому народу» страны, и «Декларация Народного Правительства Финляндии» от 1 декабря 1939 г. являлись чисто пропагандистскими документами, составленными в Москве под диктовку В.М. Молотова и А.А. Жданова, не имея никакой юридической силы. Текст так называемого «Договора о взаимопомощи между Советским Союзом и Финляндской демократической республикой» от 2 декабря 1939 г. составили сотрудники Наркомата иностранных дел А.А. Соболев и С.П. Козырев, а работа по его составлению завершилась не позднее 22 ноября.[441]

Не случайно здравомыслящие современники событий адекватно реагировали на сообщение советской прессы об обращениях, сделанных якобы от имени нового финляндского правительства. Некоторые предполагали, что эти материалы предварительно были подготовлены в Москве, а уже потом переданы по радио. Современник событий записывал в дневнике 3 декабря 1939 г.: «Конечно, договор этот (с „НПФДР“. – В.Н.) не имеет юридического и фактического  значения, ибо то правительство – еще не правительство. Оно станет таковым, когда его посадят по меньшей мере в Хельсинки. Но этот договор имеет колоссальное агитационное значение, ибо нужно показать финской армии, что проливать кровь в сущности не за что».[442]

«Советская природа» пропагандистской подготовки к «Зимней войне» не внушала доверия. Противопоставление «народного правительства» законному, названному «плутократическим», правительству социал-демократов и центристов само по себе казалось финнам невероятным. Соглашение от 2 декабря 1939 г. предусматривало пересмотр границ. В нем, а также в «Обращении…» и в «Декларации…» говорилось, что «вековая мечта» финского и карельского народов о воссоединении «в едином независимом финляндском государстве» имеет возможность воплотиться в жизнь.[443] Для большинства финнов это означало присоединение Финляндии к советской Восточной Карелии, население которой подвергалось репрессиям. Быстротечное «признание» Кремлем «правительства» Куусинена, утверждения советской пропаганды о разгуле «белогвардейского террора» в самой Финляндии, противоречившие действительности, упрочили решимость финнов с оружием в руках защищать свою независимость.[444]

Между тем начальник ПУРККА Л.З. Мехлис, как и перед началом польской кампании, прибыл в войска (в Ленинградский военный округ) заранее. Он принимал активное участие и в разработке приказа войскам в преддверии боевых действий, и в составлении текстов пропагандистских обращений «К финским солдатам» и «К трудящимся, крестьянам и интеллигенции Финляндии». Мехлис содействовал созданию отделений по работе среди войск и населения противника во всех армиях Северо-Западного фронта, образованного в начале войны против Финляндии. Каждая из армейских газет выходила тиражом от 5 до 15 тыс. экз. Для удовлетворения нужд возросших фронтовых изданий было разрешено расходовать газетную бумагу из неприкосновенного запаса (НЗ). При этом только тираж газеты 7-й армии «Боевая красноармейская» увеличился до 20 000 экз..[445] Кроме того, было выпущено порядка 40 млн. листовок. 7-я и 13-я армия имели 7 звуковещательных станций.

Как и в ходе боев на Дальнем Востоке, во время «Зимней войны» сравнительно большими были потери среди политсостава Красной Армии. Так, лишь за декабрь 1939 г. они составили 525 чел., или 15% от общего количества убитых и раненых. Пришлось принимать чрезвычайные меры для пополнения этой убыли, которая затронула в первую очередь низовое звено политработников. Первоначально 29 января 1940 г. было решено ввести в штат стрелковых и артиллерийских полков должности политрука взвода и военкома батальона (дивизиона). Однако 12 февраля 1940 г. нарком обороны отменил это явно непродуманное решение. Теперь военные советы действующих армий получали разрешение выдвигать заместителей политруков на должности политруков с присвоением им (после 4-дневных сборов в армии) звания младший политрук.[446]

В период советско-финляндской войны, когда потерпела крах установка о возможности достижения легкой победы «малой кровью на чужой территории», морально-политическое состояние личного состава Красной Армии подверглось серьезным испытаниям. Среди красноармейцев и командиров, несмотря на угрозу наказания в судебном порядке по законам военного времени, были распространены разговоры о несправедливом характере действий СССР в отношении Финляндии, о нежелании воевать против нее.[447] Различными инстанциями отмечались многочисленные случаи невыполнения приказов, самовольного ухода с передовой. Именно в тот период, несмотря на официальные, весьма оптимистические пропагандистские установки в сознании красноармейцев и командиров стали возникать «стихийные мифы», к числу которых относятся слухи о так называемых «кукушках» (финляндских снайперах), «многоэтажных», «покрытых резиной» дотах на линии Маннергейма, от которых «отскакивали артиллерийские снаряды» и т.д. и т.п..[448]

Шапкозакидательские настроения и ожидание близкой победы, первоначально превалировавшие среди личного состава частей Красной Армии, уже в декабре 1939 г. сменились на резко отрицательные. Характерными были высказывания, в которых выражалось осуждение внешнеполитической акции советского руководства против Финляндии. Она прямо называлась агрессивной и захватнической. Сообщение о подписании «Договора…» с Народным правительством Финляндии послужило одним из импульсов для проявления подобного рода настроений. Так, командир отделения 173-го стрелкового полка 90-й стрелковой дивизии Кривилев прямо говорил, что «договор с народным правительством Финляндии есть только ширма, при помощи которой Советский Союз обрабатывает общественное мнение, а там, когда окончим войну, тогда восстановить Советскую власть (в Финляндии. – В.Н.) и дело с концом». Ему вторил красноармеец Симоненко, служивший в разведывательном батальоне 8-й армии. Советские руководители, отмечал он, затеяли войну, поскольку не смогли мирным путем договориться с финляндскими государственными деятелями. Поэтому они «нашли какое-то Народное правительство, которое никто не видел и не знает, возможно, оно и не существует, и заключили с ним договор. Помогают рабочим и крестьянам Финляндии, которых мы также не видели. Они от нас бегут».

Красноармеец П.П. Льяковский выражал уверенность: «СССР ведет войну не с целью освобождения финского народа, а с целью захвата Финляндии. Эти действия Советского правительства никак нельзя считать правильными. Это политика захвата». Таким же образом рассуждали рядовые Цепленков и Кузнецов. Первый из них заявлял с началом боевых действий против Финляндии: «…мы заделались (sic! – В.Н.) «освободителями» и переносим революцию на штыках за границу». Второй, служивший в 123-й стрелковой дивизии, отмечал: «Советский Союз хочет установить советскую власть в Финляндии, поэтому пошел на нее войной. После Финляндии очередь за Швецией. Нашим правителям понравилось забирать чужое. Польшу взяли, Эстонию и Латвию тоже, а на Финляндии подавились». А военнослужащий 138-й стрелковой дивизии 7-й армии Веселов с возмущением говорил: «Подаем финнам братскую руку, а у нас в деревнях сидят без хлеба. Только начали войну, а уже хлеба нет. Освобождаем финский народ, которого нет. Война завязалась потому, что наши захотели просто захватить (выделено мной. – В.Н.) Финляндию».

Как и в период антипольского «освободительного похода», подвергалась сомнению истинность известного пропагандистского утверждения о том, что «чужой земли нам не надо». В далеком от боевых действий Уральском военном округе командир отделения пулеметной роты 128-й стрелковой дивизии Мокрынский не без сарказма отмечал, что наличие этого лозунга отнюдь не являлось препятствием для «присваивания» соседних территорий. В адрес советских руководителей он высказал следующий упрек: «Польшу забрали, Финляндию заберут, а потом и с Турцией воевать будут».[449]