Глава 10. Зимняя война

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 10. Зимняя война

Мне жаль финнов, но я — за Выборгскую губернию

П. Н. Милюков

Итак, к концу 1930-х возле северо-западных рубежей Советского Союза имелось явно недружественное нам государство. Весьма показательно, что ещё до начала советско-финляндской войны 1939–1940 гг. опознавательным знаком финских ВВС и танковых войск была синяя свастика[1]. Те, кто заявляет, будто именно Сталин своими действиями толкнул Финляндию в гитлеровский лагерь, об этом предпочитают не вспоминать. Как и о том, зачем миролюбивой Суоми понадобилась построенная к началу 1939 года с помощью немецких специалистов сеть военных аэродромов, способная принять в 10 раз больше самолётов, чем их имелось в финских военно-воздушных силах[2]. Впрочем, в Хельсинки были готовы воевать против нас как в альянсе с Германией и Японией, так и в союзе с Англией и Францией.

Видя приближение нового мирового конфликта, руководство СССР стремилось обезопасить границу возле второго по величине и значению города страны. Ещё в марте 1939 года советская дипломатия зондировала вопрос о передаче или сдаче в аренду ряда островов в Финском заливе, однако в Хельсинки ответили категорическим отказом[3].

С началом 2-й мировой войны потребности нашей обороны значительно возросли. Чтобы не дать флоту потенциального противника, будь то Германия или западные демократии, прорваться к Кронштадту, а затем и к Ленинграду, следовало перекрыть акваторию Финского залива артиллерийским огнём с обоих берегов. Эта задача эффективно решалась созданием двух оборонительных рубежей. Во-первых, непосредственно на подступах к Кронштадту. В дореволюционное время вход в так называемую Маркизову лужу прикрывался с юга фортом Красная Горка, а с севера — фортом Ино. Теперь Ино принадлежал Финляндии. Дальний же рубеж обороны имело смысл организовать у входа в Финский залив, получив для этого подходящие базы на северном и южном побережьях. Кроме того, необходимо было отодвинуть границу на суше, где она проходила всего лишь в 32 км от Ленинграда, делая возможным его обстрел дальнобойной артиллерией.

28 сентября 1939 года между СССР и Эстонией был заключён договор о взаимопомощи, в соответствии с которым на территорию этой маленькой, но гордой республики вводились советские войска численностью 25 тысяч человек[4]. Советскому Союзу предоставлялось право на размещение гарнизонов и сооружение военно-морских баз в Палдиски и Хаапсалу, а также на островах Эзель (Сааремаа) и Даго (Хийумаа)[5].

12 октября в Москве начались советско-финские переговоры. Советская сторона предложила заключить локальный договор о взаимопомощи в деле совместной обороны Финского залива. Затем разговор коснулся необходимости иметь военную базу на побережье Финляндии, в связи с чем был упомянут полуостров Ханко в качестве возможного места её дислокации. Кроме того, Финляндию призвали уступить принадлежащую ей часть полуострова Рыбачий, ряд островов в Финском заливе и отодвинуть границу на Карельском перешейке. В качестве компенсации Советский Союз предлагал гораздо большие по площади районы Восточной Карелии. Однако финские представители категорически отвергли идею заключения договора о взаимопомощи, а по поводу территориальных изменений сообщили, что Финляндия не может отказаться от неприкосновенности своей территории[6].

14 октября переговоры были продолжены. Советская позиция оставалась неизменной. Как сказал Сталин: «Мы просим, чтобы расстояние от Ленинграда до линии границы было бы семьдесят километров. Таковы наши минимальные требования, и вы не должны думать, что мы уменьшим их. Мы не можем передвинуть Ленинград, поэтому линия границы должна быть перенесена»[7].

В ответ глава финской делегации Ю. Паасикиви заявил, что должен проконсультироваться с правительством. Тогда советская сторона представила свои предложения в форме письменного меморандума. Они сводились к тому, что Финляндия должна сдать в аренду полуостров Ханко «для устройства морской базы с береговой артиллерийской обороной, могущей вместе с береговой артиллерией на другом берегу Финского залива у Балтийского порта (Палдиски. — И. П.) перекрыть артиллерийским огнём проход в Финский залив», а также отодвинуть границу на Карельском перешейке и передать Советскому Союзу ряд островов в Финском заливе и западную часть полуострова Рыбачий. Общая площадь территорий, переходящих от Финляндии к СССР, составила бы 2761 кв. км, в качестве компенсации были предложены 5529 кв. км в Восточной Карелии возле Реболы и Поросозера[8]. На следующий день финская делегация отбыла в Хельсинки[9].

Тем временем в финском руководстве возобладало сформулированное министром иностранных дел Э. Эркко мнение, что Советский Союз блефует и по отношению к нему надо проводить твёрдую линию. Ещё 12 октября в Финляндии были объявлены всеобщая мобилизация и эвакуация гражданского населения из крупных городов. Начались аресты членов левых общественных организаций, было запрещено издание ряда газет и журналов. 17 октября маршал Маннергейм назначается главнокомандующим. В состав финской делегации на переговорах был включён В. Таннер, занимавший в тот момент пост министра финансов, который должен был контролировать склонного к компромиссам Паасикиви[10].

23 октября московские переговоры возобновились. В соответствии с полученными инструкциями, представители Финляндии соглашались передать 5 островов в Финском заливе и отодвинуть на 10 км границу на Карельском перешейке. По поводу сдачи в аренду Ханко последовал категорический отказ. Советская сторона продолжала настаивать на создании на полуострове Ханко военно-морской базы, хотя и согласилась уменьшить численность её гарнизона с 5 до 4 тысяч человек. Кроме того, была высказана готовность несколько отодвинуть к востоку линию будущей границы на Карельском перешейке. Сославшись на необходимость проконсультироваться с парламентом, 24 октября финская делегация отправилась в Хельсинки[11].

Впрочем, среди финского руководства раздавались и трезвые голоса. Сторонником компромисса с Москвой был маршал Маннергейм, который ещё в марте 1939 года в беседах с президентом К. Каллио и премьер-министром А. Каяндером высказал мысль, что Финляндии было бы выгодно выступить с предложением об отводе от Ленинграда линии границы и получить за это хорошую компенсацию[12]. 16 октября во время совещания в Государственном совете посол в СССР Ирьё-Коскинен высказал мнение, что если удовлетворить разумные оборонные требования правительства Советского Союза, как это сделали другие, война не вспыхнет, а Маннергейм заметил, что если Россия удовлетворится границей в семидесяти километрах от Ленинграда, то военные смогут разработать соответствующие предложения[13]. Высказавшись против сдачи в аренду Ханко, маршал предложил альтернативный вариант: «Компромисса, пожалуй, и добились бы, пожертвовав некоторыми островами. В этой связи я назвал в качестве возможного объекта переговоров остров Юссарё, расположение которого предлагало русским хорошие условия к взаимодействию с фортами острова Найссаар (в 10 км к северу от Таллина. — И. П.), прилегающего к южному побережью Финского залива»[14]. Как свидетельствует Таннер, после переговоров 23 октября Паасикиви был готов рекомендовать передачу Юссарё под советскую базу, а на Карельском перешейке уступить территорию вплоть до линии границы, предложенной Маннергеймом[15].

3 ноября начался последний раунд переговоров. Встретившись с Паасикиви накануне отъезда финской делегации в Москву, Маннергейм убеждал его: «Вы обязаны прийти к соглашению. Армия не в состоянии сражаться»[16]. Однако утверждённые президентом Каллио жёсткие инструкции исключали возможность какого-либо дипломатического манёвра.

Добиваясь получения военно-морской базы, советская сторона готова была пойти на любой устраивающий Финляндию вариант передачи нам полуострова Ханко, будь то аренда, продажа или обмен[17]. Наконец, мы соглашались и на острова у его побережья. Как отмечает в своих мемуарах Маннергейм: «Советское правительство в свою очередь заявило, что может удовлетвориться группой островов Хестё — Бусё — Хермансё — Коё, расположенной восточнее мыса Ханко, а также упоминавшейся ранее якорной стоянкой в Лаппохья. Это была довольно значительная уступка, которая и в экономическом смысле была бы менее тяжёлой, чем передача Ханко, хотя и были бы потеряны важные батареи береговой артиллерии»[18].

4 ноября финская делегация отправила в Хельсинки шифрованную телеграмму, в которой запрашивала у своего правительства согласие на передачу под советскую базу острова Юссарё и уступку СССР форта Ино на Карельском перешейке[19]. Однако руководство Финляндии окончательно утратило чувство реальности. В ответной телеграмме от 8 ноября предписывалось отказаться от любых вариантов размещения советской базы на Ханко или каких-либо островах в его окрестностях. Уступка же Ино могла рассматриваться лишь при условии, что СССР откажется от своих требований по Ханко. Как пишет Таннер: «Все мы были очень разочарованы полученными инструкциями. Мы ожидали, что в Хельсинки поймут: соглашение может быть достигнуто только путём новых уступок»[20].

9 ноября состоялось последнее заседание советской и финской делегаций. Как вспоминает Таннер:

«Сталин указал на карте остров Руссарё: „Может быть, вы уступите хотя бы его?“

Как предписывали наши инструкции, мы ответили отрицательно.

„Тогда, похоже, ничего не выйдет. Ничего не выйдет“, — сказал Сталин»[21].

Стало ясно, что переговоры окончательно зашли в тупик. 13 ноября финская делегация покинула Москву. При пересечении ею границы финская пограничная стража открыла огонь по советским пограничникам[22].

Нельзя не отметить подстрекательскую роль британской дипломатии. 24 ноября Англия намекнула СССР, что не станет вмешиваться в случае советско-финского конфликта. В то же время Финляндии заявлялось, что следует занимать твёрдую позицию и не поддаваться нажиму Москвы. Таким образом, речь шла о провоцировании войны с целью использовать Финляндию «для того, чтобы причинить как можно больше вреда России, не считаясь даже с тем, если в конечном счёте финны потерпят крах перед лицом её превосходящей мощи»[23].

Обличители «преступлений сталинского режима» любят разглагольствовать о том, что Финляндия — суверенная страна, которая сама распоряжается своей территорией, и поэтому, дескать, она вовсе не была обязана соглашаться на обмен. В этой связи можно вспомнить события, имевшие место два десятилетия спустя. Когда в 1962 году на Кубе начали размещаться советские ракеты, у американцев не было никакого законного основания вводить морскую блокаду Острова свободы и тем более наносить по нему военный удар. И Куба, и СССР — суверенные страны, размещение советского ядерного оружия касалось только их и вполне соответствовало нормам международного права. Тем не менее США были готовы начать 3-ю мировую войну, если ракеты не будут убраны. Существует такое понятие, как «сфера жизненных интересов». Для нашей страны в 1939 году в подобную сферу входили Финский залив и Карельский перешеек. Даже отнюдь не симпатизировавший советской власти бывший лидер партии кадетов П. Н. Милюков в письме И. П. Демидову высказал следующее отношение к начавшейся войне с Финляндией: «Мне жаль финнов, но я — за Выборгскую губернию»[24].

26 ноября произошёл известный инцидент у деревни Майнила. Согласно официальной советской версии в 15:45 финская артиллерия произвела обстрел нашей территории, в результате чего были убиты 4 и ранены 9 советских военнослужащих[25].

Анализируя данное событие, прежде всего, следует иметь в виду, что выстрелы в Майниле послужили не причиной, а лишь поводом к войне. Как я уже говорил выше, обстрелы финнами советской территории неоднократно случались и раньше. Более того, некоторые из этих инцидентов, например 12 декабря 1936 года, происходили именно в окрестностях Майнилы. За месяц с небольшим до пресловутого артобстрела, 15 октября 1939 года, как раз у Майнилы с финской стороны была обстреляна из пулемёта легковая машина. Комизм ситуации состоял в том, что это оказался автомобиль финской правительственной делегации, возвращавшейся с очередного раунда переговоров в Москве[26]. Однако до поры до времени подобные выходки горячих финских парней оставались без последствий.

Сегодня считается хорошим тоном трактовать выстрелы в Майниле как провокацию НКВД. Например, историк Павел Аптекарь утверждает, будто никакого обстрела не было вообще. Изучив сведения о боевом и численном составе частей 70-й стрелковой дивизии, он установил, что в период с 25 по 29 ноября 1939 года численность личного состава 68-го стрелкового полка, чьё расположение подверглось обстрелу финской артиллерией, оставалась неизменной, то есть никаких боевых и небоевых потерь в нём не было[27].

Из этого обстоятельства Аптекарь делает следующее глубокомысленное умозаключение: «Можно сделать вывод, что никакого обстрела Майнила с советской или с финской стороны не было, разве что провокаторы из НКВД могли взорвать в Майнила несколько холостых зарядов или взрывпакетов»[28].

Версии, что обстрел всё-таки состоялся, но не привёл к жертвам, или что в ходе него пострадали советские пограничники, артиллеристы или сапёры, в том числе из частей корпусного и армейского подчинения, даже не приходят автору в голову. Оно и понятно. Недаром же на обеих обложках книги Аптекаря красуется пояснительная надпись, что она про «самую позорную войну в истории русского оружия». Всё-таки интересно, где тут причина, а где следствие: антисоветские взгляды приводят к утрате способности мыслить логически, или же наоборот, отсутствие способности к логическому мышлению приводит человека в стан обличителей «преступлений тоталитарного режима»?

Что же всё-таки произошло 26 ноября 1939 года? Этот вопрос подробно анализируется в статье Владислава Гончарова, опубликованной в качестве приложения к мемуарам маршала М. В. Захарова:

«В ночь на 27 ноября финское пограничное командование на Карельском перешейке сообщило в ставку Маннергейма об инциденте следующим образом:

„В промежутке между 14:30 и 15:00 был слышен выстрел небольшого орудия с русской стороны. У деревни Майнила замечен разрыв снаряда“.

На следующий день после инцидента, 27 ноября 1939 года, начальник финской пограничной службы Карельского перешейка подполковник К. Инкала провёл дополнительное расследование инцидента. Были допрошены три свидетеля — два пограничника 4-й роты погранохраны и один рядовой из 1-го егерского батальона, дислоцированного в деревне Яппинен (ныне — Симагино).

Все три опрошенных в момент инцидента находились с трёх сторон майнильского „языка“ — в углах своеобразного треугольника, вершиной которой служит автодорожный мост у деревни Яппинен, а противоположное основание проходит через деревню Майнила на советской стороне. В ходе расследования оба пограничника утверждали, что в 14:45 по финскому времени слышали на советской стороне два орудийных выстрела, а 20 секунд спустя — разрывы снарядов. Спустя некоторое время снова послышался выстрел, а за ним — разрыв.

Правда, по мнению одного из пограничников, находившегося в районе автодорожного моста, стреляли не из пушки, а из миномёта. Кроме того, он заявил, что между первым и вторым выстрелом прошло всего 20 секунд.

Второй пограничник находился в дозоре на берегу реки Сестры, восточнее Яппинен и к северу от Майнилы. Он утверждал, что все три разрыва слышались с примерно одинаковыми интервалами в три минуты, а некоторое время спустя он услышал звуки ещё нескольких разрывов. Оба пограничника заявили, что выстрелы слышались юго-востока, с советской территории.

Третий свидетель был опрошен у себя в батальоне. Он говорил всего лишь об одном орудийном выстреле, причём произошедшем в районе 15 часов. За этим выстрелом якобы последовало несколько винтовочных. Этот шюцкоровец не указал направления на выстрел.

Зато он был единственным, кто своими глазами наблюдал разрыв снаряда — поскольку находился у самой границы, всего в километре от места происшествия. Затем он наблюдал, как для осмотра воронки прибыло несколько русских солдат, которые ничего не забирали и не поднимали с земли. Он тоже утверждал, что разрыв произошёл через 20 секунд после выстрела.

То, что все трое свидетелей находившихся с трёх разных сторон от места разрыва и на разных расстояниях (от 1 до 2,5 километров), назвали одно и то же время (20 секунд), прошедшее между выстрелом и разрывом, выглядит несколько странно. Но даже эта странность меркнет перед глобальной неувязкой, на которую доселе не обратил внимание ни один из исследователей.

Как мы видим, несмотря на утверждения Маннергейма и Ирьё-Коскинена, никакого „расчёта скорости распространения звука от семи выстрелов“ и прочих триангуляционных вычислений не проводилось. Основанием для утверждений о том, что стрельба велась с советской стороны, стало только мнение свидетелей происшествия.

Более того, все три свидетеля показали, что слышали звук выстрела до звука разрыва, а не после него. Между тем, скорость артиллерийского снаряда (в среднем 500 м/сек) значительно выше скорости звука (300 м/сек). Следовательно, для того чтобы услышать выстрел раньше разрыва, надо находиться к месту выстрела заметно ближе, чем к месту разрыва — либо стоять близко к линии выстрела и позади орудия. Наибольшим интервал между выстрелом и разрывом будет в том случае, если наблюдатель будет стоять совсем рядом с пушкой. Но поскольку все три финна находились рядом с границей, остается предположить, что снаряды летели у них из-за спин.

Но даже в этом случае интервал между звуком выстрела и звуком разрыва никак не сможет составить 20 секунд. Правда, остаётся еще вероятность минометного обстрела — скорость мины примерно равна скорости звука, а с учетом крутой навесной траектории может оказаться и меньше. Однако выстрел из миномёта слишком тих, чтобы услышать его на большом расстоянии — между тем пограничник, предположивший, что стреляли именно из миномёта, находился от места разрыва в двух с половиной километрах.

Отсюда следует предположить, что все три свидетеля ошиблись, и реальный интервал между выстрелом и разрывом был гораздо меньше 20 секунд. Однако даже видевший разрыв снаряда своими глазами егерь утверждал, что выстрел всё-таки был услышан им раньше. То есть предположение о том, что орудие (или миномёт) могло располагаться напротив наблюдателей, то есть на советской территории, где-то юго-восточнее Майнила, отпадает однозначно — при любом из вариантов его расположения — а их не так уж и много — звук выстрела дошёл бы до всех наблюдателей много позже разрыва. Либо (в случае стрельбы из миномёта) практически слился бы с ним.

Таким образом, для объяснения произошедшего остаётся одна-единственная непротиворечивая версия: выстрел действительно был произведён с финской территории, из точки, находившейся к северо-западу от Майнила, „за спиной“ у свидетелей и ближе к ним, чем к месту разрыва. Если предположить, что стреляли всё-таки из миномёта и миномёт этот размещался в районе деревни Яппинен, позади моста и совсем рядом с границей, то до стоявшего у моста пограничника (того самого, что говорил про миномёт) звук взрыва действительно может дойти секунд через 15 после звука выстрела. Для наблюдателей, находившихся по обе стороны от места взрыва этот интервал составил бы от 5 до 8 секунд»[29].

Утверждения финской стороны о том, будто их артиллерия дислоцировалась на таком расстоянии, что её огонь не мог достичь границы[30], сегодня обычно воспринимаются как бесспорные. Между тем, по данным советских документальных источников, в районе Яаппинен (в 5 км от Майнилы) располагалась одна из финских батарей[31].

Таким образом, по всей вероятности обстрел финскими военнослужащими советской территории действительно имел место. Вряд ли финны собирались специально спровоцировать войну. Скорее их действия можно сравнить с поступком пьяного хулигана, который бросил камень в проезжающий мимо «Запорожец», думая, что в нём едет какой-нибудь пенсионер или инвалид, а оттуда неожиданно вылез двухметровый амбал. Со всеми вытекающими последствиями.

Кстати, пару дней спустя, 28 ноября на советско-финской границе произошли ещё два вооружённых инцидента. И если о том, что случилось в районе перешейка между полуостровами Рыбачий и Средний: финские солдаты напали на наших пограничников или наоборот, ещё можно спорить, то происшествие в Видлицком районе северо-западнее Ладожского озера говорит само за себя. На этом участке через границу в Финляндию прорвалась финская разведгруппа, засланная ранее на советскую территорию Сортавальским отделением финской армейской разведывательной службы[32].

Как бы то ни было, 28 ноября правительство СССР денонсировало советско-финляндский договор о ненападении и отозвало из Финляндии своих дипломатических представителей. 30 ноября начались боевые действия[33].

Не буду подробно описывать ход войны, поскольку на эту тему уже имеется достаточно публикаций. Первый её этап, длившийся до конца декабря 1939 года, в целом оказался для Красной Армии неудачным. На Карельском перешейке советские войска, преодолев предполье линии Маннергейма, 4–10 декабря вышли к её главной оборонительной полосе. Однако попытки её прорвать оказались безуспешными. После кровопролитных боёв стороны перешли к позиционной борьбе[34].

В чём причины неудач начального периода войны? В первую очередь в недооценке противника. Финляндия заблаговременно провела мобилизацию, увеличив численность своих Вооружённых сил с 37 до 337 тысяч[35]. Финские войска были развёрнуты в приграничной зоне, основные силы заняли оборонительные рубежи на Карельском перешейке и даже успели в конце октября 1939 года провести полномасштабные манёвры[36].

Не на высоте оказалась и советская разведка, которая не смогла выявить полные и достоверные сведения о финских укреплениях. Впрочем, встречается и прямо противоположное мнение. Например, вот что утверждает в своих мемуарах подполковник В. А. Новобранец:

«Хорошо помню, что все мы, работники оперативного отдела, пользовались так называемым „чёрным альбомом“, в котором содержались все исчерпывающие данные по финским укреплениям на Карельском перешейке („линия Маннергейма“). В альбоме были фотоснимки и характеристики каждого ДОТа: толщина стенок, наката, вооружение и т. д.

Позднее, уже работая в Разведупре, я опять-таки видел этот „чёрный альбом“. Он был и в штабах действующих войск на Карельском перешейке. Как же смели руководители правительства утверждать, что таких данных не было?»[37].

По всей видимости, Новобранец имеет в виду «Альбом укреплений Карельского перешейка», составленный по данным советской разведки в 1937 году[38]. Однако дело в том, что наиболее современная часть финских укреплений, в том числе знаменитые ДОТы-«миллионники», была построена в 1938–1939 годах. Достоверная разведывательная информация о них отсутствовала совершенно[39].

Наконец, советское руководство питало необоснованные надежды на «классовую солидарность финских трудящихся». Было распространено убеждение, что население стран, вступивших в войну против СССР, чуть ли не сразу же «восстанет и будет переходить на сторону Красной Армии», что рабочие и крестьяне выйдут встречать советских воинов с цветами[40], как это происходило совсем недавно в Западной Украине и Западной Белоруссии.

В результате для боевых действий не было выделено должного количества войск и соответственно не обеспечено необходимое превосходство в силах. Так, на Карельском перешейке, являвшемся наиболее важным участком фронта, финская сторона располагала в декабре 1939 года 6 пехотными дивизиями, 4 пехотными бригадами, 1 кавалерийской бригадой и 10 отдельными батальонами — всего 80 расчётных батальонов. С советской стороны им противостояли 9 стрелковых дивизий, 1 стрелково-пулемётная бригада и 6 танковых бригад — итого 84 расчётных стрелковых батальона. Если сравнивать численность личного состава, то финские войска на Карельском перешейке насчитывали 130 тыс., советские — 169 тыс. человек[41]. В целом же по всему фронту против 265 тыс. финских военнослужащих действовало 425 тыс. бойцов Красной Армии[42].

Начавшаяся война вызвала истерию «мирового сообщества». 14 декабря Советский Союз был исключён из Лиги Наций. Причём сделано это было с явными нарушениями процедуры. Совет Лиги Наций состоял из 15 членов, за резолюцию об исключении СССР было подано 7 голосов (Англия, Франция, Бельгия, Боливия, Египет, Южно-Африканский Союз, Доминиканская республика), остальные 8 членов Совета не участвовали в голосовании, либо воздержались. Таким образом, резолюция об исключении СССР была принята меньшинством членов Совета Лиги. Примечательно, что 3 из 7 членов Совета Лиги, голосовавшие за исключение, — Южно-Африканский Союз, Боливия и Египет — были избраны в состав членов Совета как раз накануне голосования[43].

Западные державы щедро снабжали Финляндию оружием. Отвечая 12 марта 1940 года на парламентский запрос, премьер-министр Даладье заявил, что Франция поставила Финляндии 145 самолётов, 496 орудий, 5 тыс. пулемётов, 400 тыс. винтовок и 20 млн патронов. В свою очередь его коллега Чемберлен сообщил 19 марта членам британского парламента, что из Англии в Финляндию были отправлены 101 самолёт, 114 орудий, 185 тыс. снарядов, 200 противотанковых орудий, 100 пулемётов «Виккерс», 50 тыс. газовых снарядов, 15 700 авиабомб, а также большое количество обмундирования и снаряжения[44].

Кроме того, в Финляндию прибыли 11,6 тыс. иностранных добровольцев. Наиболее многочисленными контингентами из них были шведы (8680 человек), датчане (944), норвежцы (693), американские финны (364) и венгры (346)[45].

Не собираясь ограничиваться поставками оружия, Англия и Франция рассчитывали принять в советско-финской войне самое непосредственное участие. И это при том, что командование союзников прилагало поистине титанические усилия, чтобы не допустить реальных боевых действий против немцев на Западном фронте. Как пишет в своей книге английский историк Джон Фуллер: «На этом фронте царил полнейший мир. Французы не стреляли, они говорили: „Ils ne sont pas m?chants“ (немцы не негодяи), и „если мы начнем стрелять, они также будут стрелять“»[46].

Экспонат открытой в Ленинграде летом 1940 года выставки трофейного вооружения. Пока французские солдаты на Западном фронте играли в карты и пили коньяк, советские лётчики сбивали в финском небе самолёты со свастиками.

Ну разумеется, немцы не негодяи. То ли дело русские! Получив подходящий предлог, руководство союзников принялось с энтузиазмом строить планы нападения на СССР.

С началом Зимней войны в Финляндию была направлена французская военная миссия во главе с подполковником Ганевалем. В штабе командующего Вооружёнными силами Финляндии маршала Маннергейма находился личный представитель Гамелена генерал Клеман-Гранкур. По словам члена французской военной миссии капитана П. Стелена, главная задача французских представителей заключалась в том, чтобы «всеми силами удерживать Финляндию в состоянии войны»[47].

Во исполнение решений верховного совета союзников французские штабы разработали план военных действий против СССР, предусматривающий высадку англо-французского десанта в Печенге (Петсамо), а также бомбовые удары по важным объектам на советской территории. В служебной записке начальника генерального штаба ВМФ Франции и будущего главнокомандующего прогитлеровского правительства Виши адмирала Дарлана на имя премьер-министра Э. Даладье необходимость подобной операции обосновывалась следующим аргументом:

«В районе Мурманска и в Карелии содержатся тысячи политических ссыльных, и обитатели тамошних концентрационных лагерей готовы восстать против угнетателей. Карелия могла бы в конце концов стать местом, где антисталинские силы внутри страны могли бы объединиться»[48].

Заместитель начальника генерального штаба ВВС генерал Бержери в разговоре с капитаном П. Стеленом в декабре 1939 года говорил, что англо-французские союзники предпримут нападение на СССР не только на севере, в Финляндии, но и на юге, в Закавказье. «Генерал Вейган командует войсками в Сирии и Ливане. Его силы будут наступать в общем направлении на Баку с тем, чтобы лишить СССР добываемой здесь нефти. Отсюда войска Вейгана продвинутся навстречу союзникам, наступающим на Москву из Скандинавии и Финляндии». «Я был удивлён и польщён, — писал в своих мемуарах Стелен, — что меня конфиденциально познакомили с операцией столь крупного масштаба. Замысел операции был выражен на карте двумя изогнутыми стрелами: первая — из Финляндии, вторая — из Сирии. Заострённые наконечники этих стрел соединялись в районе на восток от Москвы»[49].

В соответствии с указанием Даладье, оперативное управление французского генерального штаба разработало и 25 января представило на утверждение документ с соображениями о возможных вариантах действий союзников на Кавказе. Первый из них предусматривал операции военных кораблей Англии и Франции в Чёрном море по перехвату танкеров с советской нефтью. Второй вариант предполагал действия сухопутных сил союзников в направлении нефтяных разработок на Кавказе. Согласно третьему варианту главная роль отводилась действиям, которые могли бы «способствовать освободительным движениям мусульманского населения Кавказа»[50].

Однако все эти далеко идущие планы были сорваны Красной Армией. Проведя необходимую подготовку, значительно усиленные советские войска начали 11 февраля 1940 года решительное наступление на Карельском перешейке. Прорвав главную оборонительную полосу, к 21 февраля они вышли ко второй полосе линии Маннергейма, 3 марта оказались на подступах к Выборгу, 7–9 марта прорвались к его окраинам. 9 марта Маннергейм сообщил правительству, что финская армия стоит перед угрозой полного разгрома[51]. Несмотря на уговоры Англии и Франции, заверявших, что их войска уже на подходе, 12 марта 1940 года финская делегация в Москве была вынуждена подписать мирный договор на советских условиях[52].

Поражение Финляндии вызвало во Франции правительственный кризис. На первый взгляд, это кажется довольно странным. Ведь к тому времени возглавляемое Даладье правительство уже успело дважды предать союзную Чехословакию: в сентябре 1938-го и в марте 1939 года. Затем в сентябре 1939 года оно предало союзную Польшу. Никого это особо не возмущало. А тут Финляндия, с которой Францию не связывали никакие договоры и которая по условиям мира сохранила свою независимость, потеряв лишь часть территории. Тем не менее, факт поражения финнов оказался для французской общественности настолько невыносимым, что правительство Даладье было вынуждено уйти в отставку[53]. В чём же причина такой реакции? Всё очень просто. На этот раз победителями стали не добропорядочные немцы-нацисты, а русские варвары-большевики. До какой же степени ненавидит нас пресловутый «цивилизованный мир»! И какими наивными идиотами выглядят те наши соотечественники, кто всерьёз верит, будто русских когда-нибудь «примут в Европу».

Итак, подведём итоги советско-финского конфликта. Как правило, выигранной считается такая война, в результате которой победитель оказывается в лучшем положении, чем был до войны. Что же мы видим с этой точки зрения?

Как мы уже убедились, к концу 1930-х Финляндия представляла собой страну, настроенную к СССР явно недружественно и готовую вступить в альянс с любым из наших врагов. Так что в этом отношении ситуация отнюдь не ухудшилась. С другой стороны, известно, что распоясавшийся хулиган понимает лишь язык грубой силы и начинает уважать того, кто сумел его побить. Не стала исключением и Финляндия. 22 мая 1940 года там было создано Общество мира и дружбы с СССР. Несмотря на преследования финских властей, к моменту его запрещения в декабре того же года оно насчитывало 40 тысяч членов[54]. Подобная массовость свидетельствует, что вступали в Общество не только сторонники коммунистов, но и просто здравомыслящие люди, полагавшие, что с великим соседом лучше поддерживать нормальные отношения.

Согласно Московскому договору СССР получил новые территории, а также военно-морскую базу на полуострове Ханко. Это явный плюс. После начала Великой Отечественной войны финские войска смогли выйти на линию старой государственной границы лишь к сентябрю 1941 года.

Необходимо отметить, что если на переговорах в октябре-ноябре 1939 года Советский Союз просил меньше 3 тысяч кв. км да ещё и в обмен на вдвое большую территорию, то в результате войны приобрёл около 40 тысяч кв. км[55], не отдавая ничего взамен.

Также следует учесть, что на предвоенных переговорах СССР помимо территориальной компенсации предлагал возместить стоимость оставляемой финнами собственности. По подсчётам финской стороны, даже в случае передачи маленького клочка земли, который она соглашалась нам уступить, речь шла о 800 млн марок[56]. Если бы дело дошло до уступки всего Карельского перешейка, счёт пошёл бы уже на многие миллиарды.

Зато теперь, когда 10 марта 1940 года накануне подписания Московского мирного договора Паасикиви завёл речь насчёт компенсации за передаваемую территорию, вспомнив, что Пётр I заплатил Швеции по Ништадтскому миру 2 млн талеров, Молотов мог спокойно ответить: «Пишите письмо Петру Великому. Если он прикажет, то мы заплатим компенсацию»[57].

Более того, СССР потребовал сумму в 95 млн руб. в качестве возмещения за вывезенное с захваченной территории оборудование и порчу имущества. Финляндия также должна была передать СССР 350 морских и речных транспортных средств, 76 локомотивов, 2 тыс. вагонов, значительное число автомобилей[58].

Безусловно, в ходе боевых действий советские Вооружённые силы понесли существенно большие потери, нежели противник. Согласно именным спискам, в советско-финляндской войне 1939–1940 гг. погибло, умерло и пропало без вести 126 875 военнослужащих Красной Армии[59]. Потери же финских войск составили, по официальным финским данным, 21 396 убитых и 1434 пропавших без вести[60].

Впрочем, в отечественной литературе нередко встречается и другая цифра финских потерь — 48 243 убитых, 43 тыс. раненых[61]. Первоисточником этой цифры является опубликованный в газете «За рубежом» № 48 за 1989 год перевод статьи подполковника генштаба Финляндии Хельге Сеппяля из финского журнала «Мааилма я ме» («Maailma ja me»):

«Финляндия потеряла в „зимней войне“ более 23 000 человек убитыми, более 43 000 человек ранеными. При бомбёжках, в том числе торговых кораблей, были убиты 25 243 человека»[62].

Суммируя 23 000 и 25 243, ссылающиеся на публикацию в «За рубежом» и получают ту самую цифру в 48 243 убитых.

Увы, в данном случае мы имеем дело с грубой ошибкой переводчика. На самом деле в оригинале статьи Сеппяля сказано следующее:

«Suomi menetti talvisodassa yli 23 000 miest? kaatuneina ja yli 43 000 miest? haavoittuneina. Pommituksissa ja kauppalaivastossa mukaan luetut huomioon ottaen kuolleita oli kaikkiaan 25 243»[63].

Что в переводе означает:

«Финляндия потеряла в зимней войне свыше 23 000 человек убитыми и свыше 43 000 человек ранеными. Если принять во внимание потери гражданского населения при бомбёжках и потери гражданского флота, то общее число погибших — 25 243».

Таким образом, цифра финских потерь в 48 тыс. убитых является следствием недоразумения и должна быть выведена из научного оборота.

Хотя достоверность официальных финских данных и вызывает сомнения, как бы то ни было, советские потери в несколько раз превосходят финские. Подобное соотношение не удивительно. Возьмём, например, Русско-японскую войну 1904–1905 гг. Если рассматривать боевые действия в Маньчжурии, потери обеих сторон оказываются примерно одинаковыми. Более того, зачастую русские теряли больше японцев. Однако при штурме крепости Порт-Артур потери японцев намного превысили русские потери. Казалось бы, и здесь, и там сражались те же самые русские и японские солдаты, почему же такая разница?

Ответ очевиден: если в Маньчжурии стороны сражались в чистом поле, то в Порт-Артуре наши войска обороняли крепость, пусть даже и недостроенную. Вполне естественно, что штурмующие понесли гораздо более высокие потери. Такая же ситуация сложилась и во время советско-финляндской войны, когда нашим войскам пришлось штурмовать линию Маннергейма, да ещё в зимних условиях.

В результате советские войска приобрели бесценный боевой опыт, а командование Красной Армии получило повод задуматься о недостатках в подготовке войск и о неотложных мерах по повышению боеспособности армии и флота.

Выступая 19 марта 1940 года в парламенте, Даладье заявил, что для Франции «Московский мирный договор — это трагическое и позорное событие. Для России это великая победа»[64]. Впрочем, не стоит впадать в крайность, как это делают некоторые авторы. Не очень-то великая. Но всё-таки победа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.