5.2. Новые назначения

5.2. Новые назначения

7 мая 1940 г., в разгар работы комиссии ГВС по обобщению опыта «Зимней войны», Президиум Верховного Совета СССР издал указ о назначении маршала С.К. Тимошенко народным комиссаром обороны. По этому же указу маршал К.Е. Ворошилов занял пост заместителя Председателя СНК и председателя Комитета обороны при СНК СССР.

Вслед за этим, летом-осенью 1940 г., последовали некоторые кадровые перестановки в руководстве Вооруженных Сил, которые затронули и политорганы. 24 июля 1940 г. по постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) произошло обновление состава Главного военного совета. В его состав был введен среди других курировавший работу УПА А.А. Жданов.

Начальник ГУППКА Л.З. Мехлис оставался членом ГВС. Вслед за этим 12 августа Политбюро утвердило постановление «Об укреплении единоначалия в Красной Армии и Военно-Морском Флоте», которое было опубликовано в качестве Указа Президиума Верховного Совета СССР. Согласно этому постановлению был отменен институт военных комиссаров. Во всех соединениях Красной Армии и Военно-Морского Флота отныне вводилась должность заместителя (начальника) по политической части.

Комментируя эти мероприятия, историк Ю.Н. Жуков высказал мнение, что хотя они были призваны «устранить мелочную партийную опеку Вооруженных Сил», «полностью устранить партийное присутствие» в них «пока не удалось». И все же, по мнению Жукова, влияние партийного руководства на принятие решений командирами было сведено к минимуму.[515] Однако трудно себе представить, что высший партийный орган, каковым являлось Политбюро ЦК ВКП(б), мог утвердить постановление об устранении «мелочной партийной опеки» в Вооруженных Силах.

В сентябре 1940 г. Л.З. Мехлис переместился с поста начальника ГУППКА на должность главы вновь созданного Народного комиссариата государственного контроля. 5 октября руководство общеармейским политорганом было возложено на А.И. Запорожца (1899-1959). Запорожец вступил в большевистскую партию в 1919 г. Во время Гражданской войны он был красноармейцем, политруком роты. Прошел путь от комиссара полка до военкома Генштаба, члена Военного совета Московского военного округа. На XVIII партконференции (февраль 1941 г.) А.И. Запорожец был избран кандидатом в члены ЦК ВКП(б), в марте 1941 г. назначен заместителем народного комиссара обороны. В феврале 1941 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение содержать за счет бюджетных средств дачи начальника ГУППКА и начальников окружных управлений политической пропаганды,[516] что можно рассматривать как распространение номенклатурных «благ» в более широких масштабах.

Г.В. Костырченко объяснял назначение А.И. Запорожца начальником ГУППКА следующими причинами. Во-первых, сталинское руководство, несомненно, отметило переориентацию «экспансионистских устремлений гитлеровской военной машины с запада на восток», а поэтому стало «задумываться о необходимости моральной подготовки народа к грядущим испытаниям». В данной связи армия стала «объектом первостепенного внимания советских верхов». Во-вторых, как считал Костырченко, Запорожцу покровительствовал А.С. Щербаков, «выступавший за скорейшую перестройку армейской идеологической работы путем обращения к исторической парадигме российской воинской славы». В свете этого Л.З. Мехлис якобы стал уже неподходящей фигурой как руководитель армейских политорганов. Хотя он и пытался «подстроиться под новый пропагандистский курс» и даже заявлял о необходимости воспитания личного состава Красной Армии на примерах героического боевого прошлого русского народа, однако в душе оставался, согласно формулировке Костырченко, «приверженцем ортодоксального интернационалистского большевизма».[517] В данной связи, очевидно, следует напомнить, что буквально накануне нападения Германии на СССР, 21 июня 1941 г., Л.З. Мехлис вновь был назначен начальником ГлавПура, сменив А.И. Запорожца, и исполнял эти обязанности в течение первого года германо-советской войны. Это свидетельствует о спорности интерпретации, предложенной Г.В. Костырченко.

Заслуживает внимания другое суждение по данному вопросу, высказанное Ю.В. Рубцовым. Как отмечал историк, Мехлис, призывавший еще в конце мая 1940 г. комиссаров и политработников наравне с командирами овладевать военным делом и предрекая, что в противном случае они выпадут «из тележки руководящей работы», сам «выпал» из нее. В соответствии с установившейся традицией, писал Рубцов, вместе с К.Е. Ворошиловым, прежним наркомом обороны, «уходила вся верхушка военного ведомства».[518]

6 сентября 1940 г. по постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) А.А. Жданов стал осуществлять лишь общее наблюдение за работой Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), а начальником управления был назначен Георгий Федорович Александров (1908-1961). Согласно характеристике Г.В. Костырченко, Г.Ф. Александров являлся «ярким представителем новой плеяды карьерных партидеологов».[519]

Александров родился в Санкт-Петербурге в семье рабочего. В годы Гражданской войны оказался сиротой, воспитывался в детском доме и в трудовой колонии г. Борисоглебска (Воронежская обл.). Закончил губернскую совпартшколу в Тамбове. Став членом большевистской партии в 20-летнем возрасте, Г.Ф. Александров вскоре переехал в Москву. В 24 года Александров получил диплом Историко-философского  литературного института (ИФЛИ). Затем учился в Институте красной профессуры, в Коммунистическом университете преподавателей общественных наук (КУПОН), работал в редакционно-издательском отделе Исполкома Коминтерна (1938-1939 гг.). Преподавал марксистско-ленинскую философию на философском факультете ИФЛИ, являлся проводником сталинских идей в деле искоренения политических врагов – «троцкистов» и «бухаринцев». Исполнял обязанности декана, заведовал кафедрой истории философии, философским отделением, являлся секретарем парткома ИФЛИ.

В январе 1939 г. Г.Ф. Александров был назначен заместителем руководителя Агитпропа. С образованием УПА ЦК ВКП(б) Александров стал заместителем начальника, заведующим отделом партийной пропаганды. В феврале 1941 г. на XVIII Всесоюзной конференции ВКП(б) он был избран кандидатом в члены ЦК большевистской партии. Г.Ф. Александров не владел иностранными языками, его трудно было отнести к числу начитанных людей. Но это не помешало ему, как и Л.З. Мехлису, получить докторскую степень (по специальности философия).[520] Лично знавший Александрова писатель К.И. Чуковский давал ему следующую характеристику: «Он бездарен, невежественен, хамоват, туп, вульгарно-мелочен… Нужно было только поглядеть на него пять минут, чтобы увидеть, что это чинуша-карьерист, не имеющий никакого отношения к культуре».[521] Столь же негативной была характеристика, данная Г.Ф. Александрову М. Джиласом. Югославский политический и военный деятель вспоминал: «Александров не произвел на меня никакого определенного впечатления – неопределенность, почти безликость и была главной, отличительной его чертой. Он был невысок, коренаст, лыс, а его бледность и полнота показывали, что он не выходит из рабочего кабинета».[522]

Ближайшими помощниками Г.Ф. Александрова по УПА являлись Д.А. Поликарпов (1905-1965) и А.А. Пузин (1905-1987). В возрасте 34 лет Поликарпов стал заведовать отделом культурно-просветительских учреждений Управления пропаганды и агитации ВКП(б), а в 35 лет – утвержден первым заместителем начальника УПА. А.А. Пузин, занимавший с августа 1939 г. должность начальника отдела агитации УПА ЦК ВКП(б), был назначен заместителем начальника и заведующим отделом печати. С ноября 1940 г. он также стал ответственным редактором журнала «Большевистская печать».

20 сентября 1938 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о предварительном утверждении в должностях в ЦК партии работников ряда наркоматов, в том числе – Наркомата иностранных дел.[523] Это постановление, в частности, касалось и отдела печати НКИД. Секретариат ЦК 23 июня 1940 г. утвердил Н.Г. Пальгунова (1898-1971) заместителем заведующего, а 17 июня 1941 г. – заведующим отделом печати Наркоминдела.[524]

Пальгунов с 1920 г. находился на партийной работе, являлся редактором областных газет в Курске и Ярославле. В 1934-1940 гг. он был корреспондентом ТАСС в Иране и Финляндии, заведующим отделом ТАСС в Париже. Судя по воспоминаниям людей, знавших его по совместной работе, Н.Г. Пальгунов обладал характерным качеством – осторожностью, причем «на грани фантастики». В НКИД ходил анекдот: даже о том, что в Париже льет дождь, Пальгунов сообщал из французской столицы, ссылаясь на публикацию местной газеты «Тан».[525]

Пальгунов в своих мемуарах утверждал, что двери отдела печати Наркомата иностранных дел «были широко открыты для всех обращавшихся в него советских людей», и туда, в частности, заходили деятели культуры, среди которых он называл И.Г. Эренбурга.[526]

А вот как сам известный писатель рассказывал об одной из таких встреч. По возвращении из Парижа в Москву в 1940 г. Эренбург пытался опубликовать стихи о трагической судьбе поверженной нацистами Франции. Получив отказ, он обратился к Н.Г. Пальгунову. Тот никак не мог поверить, читая лирическое стихотворение Эренбурга, что упоминавшееся в нем слово «явор» означает всего лишь дерево, разновидность клена. При этом Пальгунов вопрошал: «Вы понимаете, какая на мне ответственность?».[527]

Подобная осторожность заведующего отделом печати НКИД, однако, была вполне обоснованна. По образному выражению З.С. Шейниса, Н.Г. Пальгунов буквально «ходил по лезвию ножа»:[528] судьбы его предшественников, работавших в этом отделе, сложились трагически. Чувствительный урон НКИД был нанесен в результате увольнений, преследования и осуждения в 1930-е гг. значительной части его наиболее квалифицированных кадров.[529] После снятия с поста наркома иностранных дел М.М. Литвинова репрессии обрушились на головы его ближайших сотрудников. В мае 1939 г. подвергся аресту, а затем был осужден заведующий отделом печати НКИД Е.А. Гнедин. 19 декабря 1939 г. решением Секретариата ЦК ВКП(б) освобожден от работы заместитель заведующего отделом А.П. Медведев, который дал согласие на публикацию статьи, «грубо противоречившей внешней политике СССР». Более того, ему вообще было запрещено работать в НКИД.[530]

Трагическая участь постигла профессора философии А.А. Щеглова, назначенного заведующим отделом печати НКИД после ареста Е.А. Гнедина. Щеглову по роду службы приходилось бывать на приемах в сталинском кабинете в Кремле.[531] После одного из таких приемов он позволил себе сказать «лишнее» о содержании разговора со Сталиным и Молотовым, был арестован и просидел в лагерях до 1956 г..[532]

В своих мемуарах Н.Г. Пальгунов отмечал, что, поскольку «заведующего отделом не было», он числился «первым заместителем», а заведующим стал официально только в 1941 г..[533] Сходная ситуация сложилась в редакциях центральных газет. Должность заместителя главного редактора газеты «Известия» в 1939 г. исполнял Я.Г. Селих, а штатная единица главного редактора оставалась вакантной в течение нескольких лет.[534] Аналогичным образом обстояло дело и на периферии. ЦК ВКП(б) даже был вынужден обратиться к редколлегиям районных газет с призывом покончить с таким положением, когда годами их очередные номера подписывались временно исполняющими обязанности («вридами») и заместителями («замами»).[535] Феномен «временно исполняющего обязанности» стал специфическим порождением политических репрессий 1930-х гг. и в полной мере был характерен для пропагандистских структур.

Высшее партийное руководство неоднократно констатировало неудовлетворительное состояние кадров районной периодической печати. 20 августа 1940 г. было принято постановление ЦК ВКП(б) «О районных газетах», в котором отмечались низкий уровень ряда районных газет, элементарная неграмотность их сотрудников, бедность и сухость их языка, наличие многочисленных опечаток в публикациях. Ставилась задача устранения этих недостатков.[536] Но в районных газетах в качестве редакторов продолжали работать люди, не проявлявшие интереса к международным событиям, не читавшие художественной литературы, просто безграмотные, допускавшие в публикациях орфографические ошибки.[537] Подобно местным органам цензуры, кадры районной печати подвергались периодическим «проработочным» кампаниям.

В связи с репрессиями в большой спешке производился подбор руководящего состава редакций армейских газет. Например, газету младшего начальствующего состава РККА «Боевая подготовка» (она выходила в свет три раза в неделю) возглавлял полковой комиссар П.М. Литовченко. Но поскольку он не имел прямого отношения к военному делу, то не справлялся со своими обязанностями. Содержание «Боевой подготовки», как отмечалось в приказе ГУППКА от 3 марта 1941 г., было крайне низким, часто в материалах допускались опечатки и грубые ошибки.[538]

Еще осенью 1939 г. в ряды армии влились партийные работники, которые по преимуществу имели почти тот же военный стаж, что и красноармейцы срочной службы. Опытом политической работы в армейской среде эти люди не обладали, поскольку ранее занимались сугубо гражданской деятельностью в ликбезах, политотделах МТС  и совхозов, на ударных стройках, рабфаках и в институтах. Некоторые из них в соответствии со своими высокими постами на гражданской службе сразу получали звание полковых комиссаров, а зачастую и выше – бригадных, дивизионных комиссаров. Другие осваивали военное дело как политруки, быстро продвигаясь по служебной лестнице. Начиная в батальонах, дивизионах и эскадронах, полках, через некоторое время большинство этих бывших сугубо гражданских людей направлялось в политотделы дивизий и корпусов: сказывалось «ускорение», присущее тому времени. Младший политсостав выдвигался из рядовых красноармейцев, вступавших в партию, бывших комсомольских активистов.

Политико-пропагандистской работой в армейских частях в 1940 г. занималось более 70 тыс. человек (в том числе – свыше 40 тыс. чел., вновь назначенных в 1938-1939 гг.), т.е. в три раза больше, чем в 1937 г. При этом к высшему звену (полковые комиссары и выше) принадлежало 1780 чел., к старшему (старшие политруки и батальонные комиссары) – 22 500 чел., к среднему (младшие политруки и политруки) – 45 900 чел..[539] С мая 1940 по февраль 1941 г. было переаттестовано 99 тыс. политработников запаса, а всего к 1 февраля 1941 г. их состояло на учете свыше 122 000 чел..[540] Для сравнения, численность командно-начальствующего состава РККА (включая ВВС) на 1 января 1941 г. составляла 540 тыс. чел..[541]

Важнейшие кадровые изменения произошли в начале мая 1941 г. в высших эшелонах партийно-государственного руководства СССР. 4 мая Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «Об усилении работы Советских центральных и местных органов».[542] В преамбуле постановления со всей определенностью обосновывалась необходимость его принятия: делалось это в целях «полной координации работы советских и партийных организаций и безусловного обеспечения единства в их руководящей работе, а также для того, чтобы еще больше поднять авторитет советских органов в современной напряженной международной обстановке, требующей всемерного усиления работы советских органов в деле обороны страны». В соответствии с этой основной задачей Политбюро единогласно утвердило назначение Сталина Председателем Совета Народных Комиссаров СССР. Он оставался первым секретарем ЦК ВКП(б) и, поскольку не мог уже «уделять достаточно времени работе по Секретариату ЦК», его заместителем по Секретариату стал А.А. Жданов. Ранее Жданов осуществлял общее наблюдение за деятельностью Управления пропаганды и агитации, а теперь был освобожден от этой обязанности. А.С. Щербаков по решению Политбюро назначался секретарем ЦК ВКП(б) и руководителем Управления пропаганды и агитации ЦК с сохранением за ним поста первого секретаря Московского обкома и горкома ВКП(б). В.М. Молотов, являвшийся до этого Председателем СНК, стал заместителем Сталина по Совнаркому и «руководителем внешней политики СССР», оставаясь на посту народного комиссара иностранных дел. 4-5 мая 1941 г. опросом членов ЦК ВКП(б) (всего 71 чел.), оформленным протоколом Пленума ЦК, постановление Политбюро «Об усилении работы Советских центральных и местных органов» было единогласно утверждено.

В литературе идет дискуссия по вопросу о том, чем объяснялся столь решительный шаг Сталина, принявшего на себя руководство СНК СССР. По мнению О.В. Хлевнюка, этот шаг означал повышение «значения правительства и его аппарата в руководстве страной и выработке решений».[543] Р.Ф. Иванов оспаривал мнение о том, что решение Сталина взять на себя обязанности главы советского правительства диктовалось «политическими мотивами внутреннего характера». Как считал Иванов, это назначение было вызвано в первую очередь причинами внешнеполитического характера».[544] Л.А. Безыменский писал в данной связи: «Скорее всего, это был не внешне-, а внутриполитический сигнал о серьезности обстановки».[545]

Как считал Ю.Н. Жуков, стремясь поддержать за рубежом впечатление «о якобы сохранявшейся в Кремле неуверенности при оценке международного положения», колебаний при выработке внешнеполитического курса, советское руководство в то же время не сомневалось в неизбежности войны с Германией, а посему пришло к пониманию необходимости завершения процесса «создания военного кабинета». Имея в виду Сталина, историк писал, что после 4 мая 1941 г. «первый секретарь ЦК ВКП(б), более восемнадцати лет остававшийся формально как бы в тени (sic! – В.Н.), наконец взял лично на себя всю полноту ответственности, к тому же официально, за все последующие действия, предпринимаемые правительством Советского Союза». Совмещение в одном лице двух высших постов двух существовавших тогда ветвей власти, отмечал Ю.Н. Жуков, лишь «подчеркивало значимость и момента», и той роли, которую отныне были «призваны играть чисто государственные структуры». Сталин, по мнению Жукова, с этого момента «осуществлял общее руководство, объединял и координировал обе властные структуры». Жданов возглавил партийный аппарат, направляя его работу с помощью двух управлений – кадров и пропаганды. Щербаков же стремительно «взлетел в табели о рангах» и всего за два с половиной года «поднялся в узкое руководство».[546]

И.В. Павлова фактически солидаризировалась с выводами Ю.Н. Жукова о том, что назначение Сталина обосновывалось причинами внешнеполитического порядка. Она подчеркивала, что сталинская власть к маю 1941 г. «была безграничной и без каких-либо легитимных формальностей». Павлова высказала следующее предположение: подлинный смысл решения о назначении Сталина Председателем Совнаркома СССР, представляющий собой «часть той государственной тайны, которая десятилетиями скрывалась благодаря созданному им механизму власти», диктовался неотвратимостью надвигавшейся войны. Не случайно в связи с этим, что Сталин приблизил к себе Жданова и Щербакова.[547]

Г.В. Костырченко категоричен в своих выводах относительно передачи Сталину поста Председателя СНК СССР. Сделать это потребовала все более нараставшая «угроза втягивания Советского Союза во Вторую мировую войну». В то же время Костырченко с некоторым пессимизмом писал о перемещении Жданова, предопределенном постановлением Политбюро от 4 мая 1941 г. Якобы освобождение А.А. Жданова от обязанностей «наблюдения за Управлением пропаганды и агитации» и назначение А.С. Щербакова мотивировалось тем, что последний был молодым и энергичным. Костырченко далее высказал, как представляется, спорное, суждение: в упомянутом постановлении Политбюро «…Жданов как бы в утешение (курсив мой. – В.Н.) объявлялся заместителем Сталина по секретариату ЦК, хотя и без того был им несколько лет».[548]