День второй: реконструкция

День второй: реконструкция

Как видим, второй день был насыщенным: он начался большим экспозе западных миссий, а закончился постановкой с советской стороны вопроса, который приобрел кардинальное значение для исхода переговоров.

Сначала о французском и английском планах. Мне кажется, что у таких крупных военных деятелей, как Ворошилов, Шапошников, Кузнецов и Локтионов, в самом деле не могло не вызвать скепсиса то, насколько общий характер носили англо-французские планы, которые сам Дракс не без скромности назвал «общим наброском».

Правда, доклад генерала Думенка выглядел более солидно, но имел один коренной недостаток: он не соответствовал подлинным планам генерала Гамелена в двух решающих пунктах.

Во-первых, программы «непрерывного» фронта в действительности не существовало, так как знаменитую линию Мажино и не предполагалось довести до моря. Маршал К. Е. Ворошилов совсем не случайно спросил Думенка о том, есть ли какие-либо укрепленные узлы на участке отличии Мажино до моря. Впоследствии — в мае 1940 года — для Франции оказалось роковым то, что корпуса вермахта смогли легко обойти эту линию укреплений с севера.

Во-вторых, вопреки уверениям Думенка, генерал Гамелен не планировал переходить в наступление. События сентября 1939 года показали, что французский генеральный штаб и не думал «всеми своими силами наступать против немцев».

У нас есть авторитетный свидетель по этому пункту видный французский военный деятель, который в течение многих лет занимал пост секретаря Высшего совета национальной обороны и в таковом качестве точно знал все планы, составлявшиеся в упомянутом верховном военном органе Франции. Имя этого свидетеля — Шарль де Голль. В своих «Военных мемуарах» он писал:

«Идея позиционной войны составляла основу стратегии, которой собирались руководствоваться в будущей войне. Она же определяла организацию войск, их обучение, вооружение и всю военную доктрину в целом.

Предполагалось, что в случае войны Франция мобилизует свои резервы и сформирует из них максимальное количество дивизий, предназначенных не для маневрирования, наступления и развития успеха, а для того, чтобы удерживать оборонительные участки. Предполагалось, что эти дивизии займут позиции вдоль французской и бельгийской границ — при этом исходили из того, что Бельгия будет нашим союзником, — и на этих позициях будут ждать наступления противника.

Что касается таких средств, как танки, самолеты, орудия на механической тяге с круговым обстрелом, которые в последних сражениях мировой войны показали свою пригодность для нанесения внезапных ударов и осуществления прорыва фронта и мощь которых с тех пор непрерывно возрастала, то их собирались использовать лишь для усиления обороны или, в случае необходимости, для восстановления линии фронта с помощью местных контратак. В связи с этим определялись и соответствующие виды вооружения: тихоходные танки, вооруженные легкими малокалиберными пушками и предназначенные для сопровождения пехоты, а отнюдь не для стремительных и самостоятельных действий; истребители для защиты воздушного пространства. И в то же время бомбардировочная авиация была слаба, а штурмовики полностью отсутствовали; артиллерийские орудия с узким горизонтальным сектором обстрела, приспособленные для ведения огня с определенной позиции, были и вовсе непригодны для передвижения по любой местности и для ведения кругового обстрела.

К тому же заранее предполагалось, что фронт пройдет по линии Мажино, продолжением которой будут служить бельгийские укрепления. Таким образом, мыслилось, что вооруженная нация, укрывшись за этим барьером, будет удерживать противника в ожидании, когда, истощенный блокадой, ан потерпит крах под натиском свободного мира.

Такая военная доктрина соответствовала самому духу режима. Обреченный на застой из-за слабости государственной власти и постоянных политических разногласий, он неизбежно должен был придерживаться этой пассивной доктрины. Она играла роль обнадеживающей панацеи и настолько соответствовала умонастроениям в стране, что любой деятель, добивавшийся своего избрания, рукоплесканий по своему адресу или возможности выступить в печати, должен был публично признать ее высокие качества.

Пребывая во власти иллюзии, что, объявив войну войне, якобы можно помешать агрессорам развязать ее, помня об атаках, за которые пришлось заплатить столь дорогой ценой, и не представляя себе отчетливо всей той революции, которую за это время произвел в военном деле мотор, общественное мнение даже и не помышляло о наступательных действиях.

Словом, все способствовало тому, чтобы положить принцип пассивности в основу нашей национальной обороны»[88].

Таково свидетельство де Голля, и оно говорит не в пользу Думенка.

Ну, а английский план? Он выглядел еще менее убедительно. Практически он предполагал, что «к первой стадии войны» будет отмобилизовано 16 дивизий. Все остальное было сформулировано генералом Хейвудом намеренно туманно. Туман еще больше сгустился, когда речь зашла о действиях Польши. Конечно, с точки зрения риторики очень эффектно выглядела формула Думенка, который, как мы уже знаем, сказала 13 августа: «Польша обязана сделать для нас то, что мы будем обязаны сделать для нее». Но что мог замаскировать этот эффект? В первую очередь отсутствие всякого желания планировать совместные действия советских, английских и французских войск. Думенк упомянул лишь о поддержании связи, но тут же обронил многозначительную фразу: «Каждый является ответственным за свой фронт...». Внешне эта фраза выглядела безобидно. Но сегодня мы знаем: генералу Думенку была дана директива Гамелена, ориентировавшая на то, что главной целью миссии было вовлечение СССР в военный конфликт. «Не в наших интересах, — гласила директива, — чтобы он [Советский Союз. — Л. Б.] оставался вне конфликта и сохранял нетронутыми свои силы»[89]. Тем самым у фразы Думенка проявлялся внутренний смысл: да, пусть Советский Союз ввязнет в войну, но каждый будет отвечать только за себя. О взаимной помощи — ни слова...

К. Е. Ворошилов не знал французской директивы. Но он исходил из естественного желания выяснить тот вопрос, который для Красной Армии играл решающую роль: как же мыслится ее участие в военных действиях, учитывая отсутствие общей границы у СССР и Германии?

— Для нас, — оценивает ход дискуссии Н. Г Кузнецов, — это был поистине центральный, решающий вопрос.

Какой же ответ получила советская делегация?