Сэр Реджинальд и сэр Гораций
Сэр Реджинальд и сэр Гораций
Теперь перенесемся из Москвы в Лондон и Берлин, со Спиридоновки на Даунинг-стрит и Вильгельмштрассе. Это необходимо, чтобы понять тот политический фон, на котором разворачивались драматические события июля — августа 1939 года. Действующие лица будут тоже другими, особенно с английской стороны. И главным из них будет не сэр Реджинальд Дракс, а снова уже знакомый нам сэр Гораций Вильсон. Именно с его именем связаны тайные германо-английские переговоры, которые проходили в июне — августе 1939 года в Лондоне и Берлине. Теперь даже западные историки (Уилер Беннет, Льюис Немир, Хильгрубер) признают, что это были подлинные переговоры, причем ведущая роль в них принадлежала английским представителям.
Мы знаем, что после 1938 года мюнхенцы ни на миг не прекращали своей опасной работы. Об этом заботились и в Берлине, и в Лондоне. Взаимные визиты следовали друг за другом, планы возникали один за другим. Что же происходило в интересующий нас период времени и непосредственно накануне его?
Есть вполне определенные сведения о том, что «новый тур» секретных англо-германских переговоров в 1939 году начался в июне. Но, пожалуй, у них было несколько прелюдий. По этому поводу имеется примечательное свидетельство известного английского публициста Сефтона Делмера. Весной 1939 года он сопровождал министра торговли Роберта Хадсона в Москву во время его достаточно безуспешного визита. Делмер пишет: «Роберта Хадсона и Оливера Стенли из министерства торговли 15 марта ожидали в Берлине. Они имели полномочия предложить Германии колониальные сферы влияния и большой кредит»[125].
Не буду забывать, что в данной работе я избрал жанр документального повествования, и это обязывает предъявлять документальные подтверждения. Я не смог бы этого сделать, если бы в 1945 году в силезском поместье Гредицберг не был захвачен архив бывшего немецкого посла в Лондоне Герберта фон Дирксена.
После войны архив был опубликован, и тайное стало явным. Стало известно многое из того, о чем в предвоенные годы можно было лишь догадываться.
...В июле 1939 года в Лондоне заседала международная китобойная комиссия, на которую прибыли и германские представители. Среди них находился тайный статский советник Гельмут Вольтат, о котором было известно, что он очень близок к генерал-фельдмаршалу Герингу и является одним из уполномоченных по проблемам так называемого четырехлетнего плана — плана мобилизации военной промышленности Германии. Прибыв в Лондон, Вольтат получил приглашение встретиться в неофициальной обстановке с уже упоминавшимся министром торговли Хадсоном. 20 июля эта встреча состоялась. Причем, как записал в своем дневнике Дирксен, Хадсон развивал перед Вольтатом далеко идущие планы англо-германского сотрудничества в целях открытия новых и эксплуатации существующих мировых рынков. Он высказал, между прочим, небезынтересное мнение, что «в мире существуют еще три большие области, в которых Германия и Англия могли бы найти широкие возможности приложения своих сил, а именно: английская империя, Китай и Россия»[126].
Вслед за Хадсоном в действие вступил наш старый знакомый — сэр Гораций Вильсон. Он также встретился с Вольтатом и развил аналогичные идеи. (Об этом, впрочем, рассказывал и Хессе в своих мемуарах, которые, кстати, во многом перекликаются с документальными свидетельствами, содержащимися в архиве Дирксена, хотя и были квалифицированы рядом западногерманских историков как «бездоказательные». Но мы пока останемся в рамках архива Дирксена.) Так, Вильсон подготовил для Вольтата специальный доклад, содержание которого вкратце излагает в своих записках Дирксен. Вот этот текст:
«Программа, которая обсуждалась гном Вольтатом п сэром Горацием Вильсоном, заключает:
а) политические пункты,
б) военные пункты.
в) экономические пункты.
К пункту «а».
1) Пакт о ненападении. Ги Вольтат подразумевал под этим обычные, заключавшиеся Германией с другими державами, пакты о ненападении, но Вильсон хотел, чтобы под пактом о ненападении занимался отказ от принципа агрессии как таковой.
2) Пакт о невмешательстве, который должен включать разграничение расширенных пространств между великими державами, особенно же между Англией и Германией.
К пункту «б» — Ограничение вооружений.
1) На море,
2) на суше,
3) в воздухе.
К пункту «в».
1) Колониальные вопросы. В этой связи обсуждался главным образом вопрос о будущем развитии Африки. Вильсон имел в виду при этом известный проект образования обширной колониально-африканской зоны, для которой должны были бы быть приняты некоторые единообразные постановления. Вопрос, в какой мере индивидуальная собственность на немецкие колонии, подлежащие возвращению нам, сохранилась бы за нами после образования интернациональной зоны, остался открытым. То, что в этой области, по крайней мере теоретически, англичане готовы или были бы готовы пойти нам далеко навстречу, явствует из того достоверно известного гну Вольтату факта, что в феврале английский кабинет принял решение вернуть Германии колонии. Сэр Гораций Вильсон говорил также о германской колониальной деятельности в Тихом океане; однако в этом вопросе гн Вольтат держался очень сдержанно.
2) Сырье и приобретение сырья для Германии.
3) Промышленные рынки.
4) Урегулирование проблем международной задолженности.
5) Взаимное финансовое содействие.
Под этим сэр Гораций Вильсон понимал санирование Германией восточной и юго-восточной Европы...
...Конечной целью, к которой стремится г-н Вильсон, является широчайшая англо-германская договоренность по всем важным вопросам, как это первоначально предусматривал фюрер. Тем самым, по его мнению, были бы подняты и разрешены вопросы столь большого значения, что восточные проблемы, зашедшие в тупик, как Данциг и Польша, отошли бы на задний план и потеряли бы свое значение. Сэр Гораций Вильсон определенно сказал гну Вольтату, что заключение пакта о ненападении дало бы Англии возможность освободиться от обязательств в отношении Польши. Таким образом, польская проблема утратила бы значительную долю своей остроты»[127].
Это изложение планов Вильсона, сделанное аккуратным Дирксеном, позволяет констатировать, что «послемюнхенская программа», излагавшаяся Вильсоном Хессе, не только осталась в силе, но и приобрела совершенно определенные очертания. Правда, на этот раз Вильсону не удалось остаться в тени: его июльские беседы с Вольтатом и Хадсоном не остались секретом для английской общественности. Сведения о них проникли в печать (очевидно, не без участия политических противников Вильсона). Ряд видных журналистов, в том числе Вернон Бартлет и Гордон Леннокс, выступили с резкими критическими статьями, не без оснований обвиняя Вильсона и Хадсона в попытках сговора с немцами. Поднялся скандал. Сначала Вильсон пытался отрицать факт переговоров, затем стал ссылаться на то, что встреча состоялась не по его инициативе. Очень забеспокоилось по поводу переговоров и французское посольство. Все это в значительной мере спутало карты сэра Горация.
Заволновались и в Берлине. 31 июля в адрес Дирксена пошла шифрованная телеграмма следующего содержания:
«Прошу немедленно телеграфировать содержание политических переговоров, которые министериаль-директор Вольтат вел при последнем своем посещении Лондона, в особенности отчет о совещаниях Вольтата с Вами, так как он сообщает, что вел политические переговоры по согласованию с послом.
Риббентроп»[128].
Дирксен немедленно ответил, сославшись на свои предыдущие донесения (выдержку из них мы приводили). Он подчеркнул, что расценивает поведение Вильсона как согласующееся с «тенденциями конструктивной политики в здешних правительственных кругах»[129]. Тут же в адрес Дирксена из Берлина полетела еще одна телеграмма, подписанная статс-секретарем Вайцзекером:
«Вольтат по возвращении в Берлин сделал доклад о своей беседе с сэром Горацием Вильсоном. Этот доклад был передан генерал-фельдмаршалом Герингом рейхсминистру иностранных дел. Он содержит предложение Вильсона о широком англо-германском сотрудничестве, иначе говоря, о соглашении политического, военного и экономического характера. Эти предложения рассматриваются, по-видимому, английской стороной как официальный зондаж. Вольтат, очевидно, не задал Вильсону напрашивавшийся вопрос, предполагают ли эти предложения одновременный отказ от связанных с политикой окружения переговоров, в особенности с Москвой. Как уже указано в предыдущей телеграмме, рейхсминистр иностранных дел просит сообщить по телеграфу о содержании переговоров с Вольтатом, а также о Вашем отношении к ним»[130].
Почему же в Берлине поднялся такой переполох? Очевидно, не только потому, что доклад Вольтата попал не к Риббентропу, а к его сопернику Герингу, который наверняка не упустил возможности отправиться немедленно к фюреру и похвастаться своим дипломатическим успехом. Нет, это было, конечно же, сопровождающим обстоятельством. Главным же, безусловно, было то, что в Берлине понимали исключительный характер предложений Вильсона.
Напомним, что переписка между Берлином и германским посольством в Лондоне разгорелась уже в тот момент, когда было известно о предстоящих советско-франко-английских военных переговорах. Не случайно в телеграмме Вайцзекера прямо указывается, что логическим продолжением идей Вильсона должен быть отказ Англии от тройственных переговоров. Предложение Вильсона о «широком англо-германском сотрудничестве» открывало перед Гитлером исключительные перспективы. Во-первых, оно давало ему возможность убедиться в том, что Лондон не стремится достигнуть соглашения с Советским Союзом, и спекулировать на этом. Во-вторых, предложение Вильсона открывало перед Гитлером перспективу того желанного англо-германского союза, о котором он мечтал многие годы.
Не удивительно, что от Дирксена требовали самых точных ответов. 1 августа он направил Вайцзекеру ответ следующего содержания:
«1. Касательно беседы Вольтата с сэром Горацием Вильсоном и моего отношения к ней я ссылаюсь на телеграфное донесение № 277 от 3I.VII. То, что Вольтат во время беседы не поднял прямо вопроса об отказе от политики окружения, объясняется его договоренностью со мной о том, чтобы он вообще больше слушал, чем говорил.
2. Несмотря на то, что беседа в политическом отношении не была углублена, мое впечатление таково, что в форме хозяйственно-политических вопросов нам хотели предложить широкую конструктивную программу. Трудности проведения этой программы для британского правительства, при господствующем теперь настроении общественности, указаны в моем донесении от 24.VII — А. 2974.
3. Что соглашение с Германией было бы несовместимо с одновременным проведением политики окружения, ясно здешним руководящим лицам. Определяющие соображения в этом вопросе основываются примерно на следующих положениях:
а) Соглашение с Германией химически, так сказать, растворило бы данцигскую проблему и открыло бы дорогу к германо-польскому урегулированию, которым Англии не было бы больше надобности интересоваться.
б) К продолжению переговоров о пакте с Россией, несмотря на посылку военной миссии, — или, вернее, благодаря этому, — здесь относятся скептически. Об этом свидетельствует состав английской военной миссии: адмирал, до настоящего времени комендант Портсмутской крепости, практически находится в отставке и никогда не состоял в штабе адмиралтейства; генерал — точно так же простой строевой офицер; генерал авиации — выдающийся летчик и преподаватель летного искусства, нс не стратег. Это свидетельствует о том, что военная миссия скорее имеет своей задачей установить боеспособность Советской Армии, чем заключить оперативные соглашения.
Высокопоставленный офицер из министерства авиации недавно высказал авиационному атташе свое убеждение в том, что ни британская, ни русская сторона не имеют серьезного желания заключить соглашение.
в) Относительно оценки военного значения Польши все еще имеются сомнения, которые находят свое отражение в сдержанности в финансовом отношении. Отчет генерала Айронсайда также не был, как слышно, чрезмерно положительным.
r) Располагающий наилучшими связями, принадлежащий к лейбористской партии политик Роден Бакстон (брат лорда Ноэля Бакстона) в разговоре с советником посольства развивал те же положения, что и Вильсон, и указывал на ликвидацию политики окружения, как на само собой разумеющееся следствие соглашения с Германией. Запись беседы с Бакстоном посылается с этой же воздушной почтой.
4. Все более усиливается впечатление, что возможность принципиального соглашения с Германией должна быть установлена в течение ближайших недель для того, чтобы определить содержание избирательных лозунгов (ср. донесение от 24.VI — А.2974). Здесь надеются, что политическое успокоение, которого можно ожидать с наступлением вакаций, создаст предпосылки к составлению программы переговоров, имеющей шансы на осуществление.
Дирксен»[131].
Этот ответ говорит о многом — в первую очередь о том, что Вильсон был далеко не одинок в своей акции. Действительно, англо-германские переговоры, как и в 1938 году, шли довольно широким фронтом. Кстати, в Париже об этом знали. Мы уже приводили слова министра колоний Жоржа Манделя о том, что «здесь и в Лондоне далеко еще не оставлены надежды договориться с Берлином»[132].
Для того, чтобы «спасти» переговоры, которым помешали разоблачения английской прессы, Вильсон пошел на испытанное средство: снова обратился к своему давнему партнеру Фрицу Хессе. Как мне рассказывал сам Хессе, большинство встреч с Вильсоном происходило по инициативе последнего — Вильсон не любил, чтобы его тревожили, а сам давал сигнал, ежели считал встречу необходимой. Очередной разговор Хессе с Вильсоном не был лишен своеобразной иронии. Вильсон начал с извинений за то, что переговоры с Вольтатом стали объектом всеобщей гласности, а затем заверил, что Чемберлен готов «искупить грех», однако не хочет, чтобы это было истолковано как свидетельство слабости Англии. Англия, торжественно заявил Вильсон, не боится войны.
— Почему вдруг такие угрозы? — удивился Хессе.
Вильсон предпочел не отвечать на этот ехидный вопрос и предложил оставить в стороне спорные проблемы и заняться проблемами англо-германского взаимопонимания. Он спросил в свою очередь:
— Считаете ли вы до сих пор возможным достижение взаимопонимания между Великобританией и Германией? Считаете ли вы, что Гитлер хочет мира?
Хитрый Хессе, конечно, предпочел уклониться от ответа на этот прямой вопрос, но заявил, что считает необходимым продолжать переговоры, начатые Вольтатом[133]. То же самое выяснилось и во время личной встречи посла Дирксена с Вильсоном, которая состоялась в августе 1939 года.
В это время в зондаже с немецкой стороны принимали участие Вольтат, Хессе, советник посольства Теодор Кордт, его брат Эрих и другие, с английской — Вильсон, Бакстон, высокопоставленный чиновник Форин оффиса Батлер. В частности, во время беседы Теодора Кордта с Батлером выяснилось, что Вильсон испытывает желание побеседовать и с самим Дирксеном. Беседа состоялась 3 августа 1939 года, то есть за два дня до отъезда Дракса в Москву, — в тот самый период, когда шла разработка инструкции английского правительства для военной миссии, направлявшейся на московские переговоры. Дирксен послал в Берлин подробнейший отчет (документ А.3186 от 3 августа 1939 года), в котором говорилось:
«Выяснилось, что суть беседы Вольтата — Вильсона остается в полной силе. Сэр Гораций Вильсон подтвердил мне, что он предложил гну Вольтату следующую программу переговоров:
1) Заключение договора о «ненападении», по которому обе стороны обязываются не применять одностороннего агрессивного действия, как метода своей политики. Сокровенный план английского правительства по этому пункту сэр Гораций Вильсон раскрыл мне тогда, когда я в ходе беседы задал ему вопрос, каким образом соглашение с Германией может согласоваться с политикой окружения, проводимой английским правительством. В ответ на это сэр Гораций Вильсон сказал, что англо-германское соглашение, включающее отказ от нападения на третьи державы, начисто освободило бы британское правительство от принятых им на себя в настоящее время гарантийных обязательств в отношении Польши, Турции и т. д.; эти обязательства приняты были только на случай нападения и в своей формулировке имеют в виду именно эту возможность. С отпадением этой опасности отпали бы также и эти обязательства.
2) Англо-германское заявление о том, что обе державы желают разрядить политическую атмосферу с целью создания возможности совместных действий по улучшению мирового экономического положения.
3) Переговоры о развитии внешней торговли.
4) Переговоры об экономических интересах Германии на юго-востоке.
5) Переговоры по вопросу о сырье. Сэр Гораций Вильсон подчеркнул, что сюда должен войти также колониальный вопрос. Он сказал, что в настоящий момент нецелесообразно углубляться в этот очень щекотливый вопрос. Достаточно будет условиться, что колониальный вопрос должен быть предметом переговоров.
6) Соглашение о невмешательстве. Сэр Гораций Вильсон пояснил, что требующееся от германской стороны заявление содержится уже в речи фюрера от 28 апреля. С английской стороны также будут готовы сделать заявление о невмешательстве по отношению к Велико-Германии. Оно распространяется, в частности, и на данцигский вопрос. Сэр Гораций Вильсон уклонился от того, чтобы высказаться относительно германской сферы интересов так же ясно, как он это сделал в разговоре с гном Вольтатом, или как г-н Роден Бакстон — в беседе с г-ном Кордтом, хотя из хода беседы можно было заключить, что это германское требование могло бы обсуждаться в этом пункте программы.
7) Вооружения. Сэр Гораций Вильсон сказал по этому поводу, что он хочет категорически подчеркнуть, что под этим подразумевается не разоружение, а переговоры о вооружениях вообще. В дальнейшем ходе беседы выяснилось, что он хорошо сознает трудности, стоящие на пути к заключению какого бы то ни было соглашения об ограничении вооружений, а также и тот факт, что такое соглашение может быть поставлено на очередь и осуществлено лишь через несколько лет»[134].
Доклад Дирксена очень многозначителен, и, как видно, планы Вильсона заходили очень далеко. Это подтверждает и Хессе. В первой половине августа Вильсон изложил ему программу из 6 пунктов, которую просил довести до сведения Гитлера. Вот эти пункты:
Пункт первый: оборонительное соглашение на 25лет.
Пункт второй: английская декларация о постепенном возвращении Германии ее бывших колоний и создание совместного англо-германо-французского комитета.
Пункт третий: включение Германии в Оттавское соглашение, то есть превращение ее в «младшего партнера» в рамках Британской империи.
Пункт четвертый: договор о разграничении экономических сфер влияния между Англией и Германией, в рамках которого Англия была готова признать специфическую сферу интересов Германии на континенте в том случае, если это не приведет к ущемлению английских интересов.
Пункт пятый: открытие для Германии лондонского финансового рынка и заем размером до 4,5 миллиона имперских марок.
Пункт шестой: в качестве ответного шага Гитлер должен обязаться не предпринимать никаких акций в Европе, которые могли бы привести к войне, — за исключением таких, на которые он получил бы полное согласие со стороны Англии[135].
Иными словами, перед нами та же программа, которая была предложена Вольтату в июле. Это была программа далеко идущих уступок со стороны Англии с надеждой на то, что Гитлер станет ее экономическим и военным союзником. С английской стороны Гитлеру делался недвусмысленный намек, что, мол, сейчас он не должен начинать действий, но когда получит на это разрешение, то сможет начать действовать... Как свидетельствует Хессе, он лично отвез эти предложения в Германию и доложил о них Риббентропу и своему другу Вальтеру Хевелю.
Гн Гельмут Вольтат жив до сих пор, и я решил обратиться к нему, ныне человеку делового мира ФРГ, с просьбой поделиться воспоминаниями о переговорах 1939 года. В августе 1966 года гн Вольтат ответил мне следующим весьма любезным письмом из города Меересбуша, что близ Дюссельдорфа:
«Публикацию советского министерства иностранных дел о так называемых документах я получил много лет назад. К сожалению, я не могу читать по-русски.
Если бы мне пришлось высказывать мнение по поводу переговоров, которые велись в предвоенные месяцы 1939 года, то это потребовало бы такой работы, на которую у меня до сих пор не было времени, так как я очень занят своими делами. Насколько я могу судить, интерпретация тогдашних переговоров и оценка действовавших лиц весьма несовершенны, ибо для историков и писателей, не участвовавших в событиях, явно недостаточно чтения опубликованных до сих пор документов.
С совершенным почтением
Г. Вольтат».
Получив этот ответ, я позволил себе быть назойливым и попросил г-на Вольтата ответить лишь на один вопрос: от кого исходила инициатива переговоров? Ответ мною был получен такой:
«Я хотел бы заметить, что мой собственный доклад премьер-министру Герингу о беседах с английскими политиками, в том числе с сэром Горацием Вильсоном, показывает, что инициатива исходила от меня. Этот доклад также опубликован союзниками. В течение 1939 года я три раза по различным поводам посещал Лондон. Задания, которые я получал в связи с отдельными переговорами, носили торгово-политический характер, однако охватывали и другой комплекс вопросов... Во всех этих случаях я вел также частные разговоры политического характера. Общие впечатления, которые сложились у у меня в июле, я изложил в докладе на имя Геринга, посланном также на имя имперского министра иностранных дел.
Как следует из донесения немецкого посла фон Дирксена, я поддерживал с ним тесный контакт. Изображение политической обстановки в моем докладе дает возможность увидеть определенный план, который я считал реальным на основе переговоров об ослаблении политической напряженности. Это не был какой-то определенный план, который я получил бы от сэра Горация Вильсона. Мои многочисленные беседы с ним и анализ политической обстановки, данный в моем докладе, побудили меня изложить определенное решение.
По отношению к вышеупомянутому политическому докладу инициатива проведения переговоров, если пользоваться Вашими словами, исходила не от имперского правительства и также не от кого-либо из его членов.
Для Вашей информации я хотел бы заметить, что указание о ведении торговых и экономико-политических переговоров отдавалось соответствующими имперскими министерствами через комиссию высших чиновников этих министерств под председательством представителя министерства иностранных дел...
Я должен далее заметить, что в течение первого полугодия 1939 года я выполнял ряд самых различных заданий, в частности участвовал в экономических переговорах с Румынией в марте 1939 года, в переговорах с представителем президента Рузвельта в связи с Эвианской конференцией в январе — феврале 1939 года, в обработке результатов опекавшейся мною немецкой антарктической экспедиции 1939 года, в переговорах с испанским правительством и в переговорах о международной китобойной конвенции. Обсуждение всех этих тем привело меня в ,Лондон для разговора с большим числом политиков.
Письмо, которое я направил 25 августа 1939 года г-ну фон Дирксену и которое находится в его архиве, можно понять только после подробного истолкования. Прежде всего я хотел бы здесь заметить, что я был дружен с г-ном фон Дирксеном. Я хотел дать ему понять, что до дня написания письма еще не было принято никакого решения о ведении конкретных переговоров о политической разрядке. Имперский министр иностранных дел очень ревниво следил за соблюдением своей компетенции. Поэтому я не хотел, чтобы мой доклад был использован министерством иностранных дел в качестве рабочей основы. Я подчеркнул, что основой для обработки в министерстве иностранных дел должен был явиться доклад посла в Лондоне. Доклад посла в основном совпадал с моим, что и явствует из публикации. Мой же доклад призван был подкрепить аргументы Геринга в его переговорах с фюрером по трем различным вопросам»[136].
Это не особенно откровенное разъяснение г-на Вольтата все-таки интересно для нас именно тем, что подчеркивает значение инициативы Вильсона. Кстати, Хессе косвенно подтверждает осторожный намек Вольтата. Он считает, что инициатива в тайных переговорах принадлежала Вильсону и что Вильсон сам в этом признавался. Однако тот же Хессе утверждает, что Вольтата послали в Лондон намеренно, желая использовать его репутацию не «нациста», а делового человека. Но если даже принять предпосылку Вольтата, что инициатива переговоров между Англией и Германией «исходила не от имперского правительства», а явилась его частным делом, то Вильсон шел на очень многое, излагая свой план. Но он и не ошибся, выбирая для своих контактов немецкого представителя, который — как видно из письма г-на Вольтата — неоднократно выполнял важнейшие задания нацистского руководства.
Переговоры между Вольтатом и Вильсоном нельзя рассматривать в отрыве от других событий. Дело в том, что у ряда германских политиков того времени было два обличья. Одно было официальное, в котором они выступали перед своими английскими партнерами в качестве ответственных чиновников министерства иностранных дел или других ведомств нацистского государства. Но было и другое лицо: эти же люди представали в роли оппозиционеров, стремившихся к свержению Гитлера.
Так, весной 1939 года в Уши (Швейцария) состоялась встреча группы немецких оппозиционеров с английским профессором Шайрером, вхожим в круги Форин оффиса и к тому же сэру Горацию Вильсону. Немецкие эмиссары предупредили, что скоро начнется война и что Гитлер хочет захватить не только Данциг, но и всю Польшу, а затем собирается двинуться на Украину[137]. Вслед за встречей в Швейцарии последовали и другие контакты. В частности, через английского журналиста Яна Кольвина, который был известен своими связями с английской разведкой, было направлено еще одно сообщение о решимости Гитлера напасть на Польшу[138].
Летом 1939 года в Англии побывало множество немецких эмиссаров. В их числе находились Фабиан фон Шлабрендорф, молодые дипломаты Адам Тротт и Гельмут фон Мольтке. Все они вели энергичные переговоры с английскими дипломатами. Более того: через эти каналы англичанам стало известно о намерении Гитлера предложить пакт о ненападении Советскому Союзу. Тот же самый Вайцзекер, который вел переписку с Дирксеном и запрашивал его об условиях сделки с англичанами, тайком связался с англичанами и ориентировал их о намерениях Гитлера[139]. В своих Мемуарах Вайцзекер сообщил, что по его указанию братья Кордты «дали английским друзьям понять, что Гитлер хочет обогнать их в Москве».
Эта сторона деятельности оппозиции приобретает для нас особый интерес. Если бы англичане не знали о намерении Гитлера совершить «поворот» в отношениях с Советским Союзом, то тогда была бы логически оправдана их линия на переговорах в Москве. Однако это было не так. Уже в мае 1939 года один из лидеров оппозиции Карл Гёрделер через своих посредников передал в Лондон соответствующие сведения, полученные им из немецких военных кругов[140]. Вслед за ним сотрудник секретариата имперского министерства иностранных дел Эрих Кордт беседовал на эту тему с Ванситтартом[141].
Не менее важный зондаж шел через двух шведских промышленников, известных своими международными связями. Одним из них был миллионер Аксель ВеннерГрен, который стал посредником между Гитлером и Чемберленом. Другой — Биргер Далерус — являлся прямым уполномоченным Геринга. С английской стороны действо«вала группа влиятельных промышленников. Эти контакты состоялись в июне — августе 1939 года. 11 августа Гитлера посетил верховный комиссар Лиги наций в Данциге Карл Буркхардт — человек, через которого уже давно вились нити тайных связей с Германией. В ходе беседы Буркхардт выразил уверенность, что «западные державы всегда готовы к ведению переговоров», а фюрер подтвердил свое желание сотрудничать с Англией. О результатах беседы Буркхардт проинформировал правительства Англии и Франции[142].
14 августа — через день после начала англо-франко-советских переговоров в Москве — в Берлине появился деятель лейбористской партии Чарльз Роден Бакстон, тот самый, который в Лондоне беседовал с Диpкcенoм. Бакстон вручил представителю германского министерства иностранных дел меморандум с проектом широкого соглашения, признающего «Восточную Европу естественной жизненной сферой Германии»[143]. Все эти зондажи находили свое отражение даже в официальных беседах.
15 августа — в условиях, когда Чемберлену уже были известны советские предложения, — английский посол Гендерсон посетил статс-секретаря Вайцзекера и вполне определенно намекнул ему на то, что предложения сэра Горация Вильсона остаются в силе. Как записал Вайцзекер, Гендерсон «намекнул на возможность будущих всеобъемлющих германо-английских переговоров по таким крупным вопросам, как колонии, сырье и т. д.». Однако, добавил Гендерсон, «положение стало сложнее и серьезнее, чем в прошлом году, ибо Чемберлен со своим зонтиком уже больше не может прилететь сюда»[144].
Воистину крик души закоренелого мюнхенца! Как хотелось бы Гендерсону, чтобы было достигнуто новое соглашение типа Мюнхенского и в здании имперской канцелярии вновь появился сэр Невиль Чемберлен со своим знаменитым зонтиком. Пожалуй, зонтик был еще более выразительным символом Мюнхена, чем сам Чемберлен. Все шло к тому, что в один прекрасный день зонтик снова выйдет из дома № 10 по Даунингстрит, направится на аэродром, очутится в самолете, совершит вояж в Берлин и, выйдя через день-другой из самолета на Кройдонском аэродроме, покажет собравшимся листок бумаги и заговорит голосом сэра Невиля:
— Господа, я привез вам мир на вечные времена. Англо-германский мир и гибель коммунизма!
Но что должен был делать перед лицом такой вполне реальной перспективы Советский Союз?