ГЛАВА VIII ВРЕМЯ СТРАДАНИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА VIII

ВРЕМЯ СТРАДАНИЯ

Боже, как могли мы истоптать лучшую часть своего племени? Как могли разваливать их часовенки, а сами спокойно молиться и быть в ладу с Господом? Урезать им языки и уши! И не признать своей вины до сих пор?.. Пока не выпросим у староверов прощения и не соединимся все снова — ой, не будет России добра!

А.И. Солженицын

Когда Великим постом 1653 года патриарх Никон рассылал по храмам Москвы «память» о введении новых церковных обрядов, протопоп Иоанн Неронов затворился в келье кремлевского Чудова монастыря и в течение седмицы предавался непрестанной молитве.

В это время был ему глас от образа Спасова: «Время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати!»[93] Это грозное пророчество на несколько веков определило ход всей старообрядческой истории — вплоть до недавнего времени староверы «неослабно страдали» от притеснения светских и духовных властей.

Начало гонениям на старообрядцев положил сам патриарх, когда в том же году арестовал и отправил в ссылку «строптивых» протопопов Иоанна Неронова, Аввакума и Даниила. В следующем году Никон безжалостно расправился с другим своим противником — коломенским епископом Павлом.

Так в середине XVII столетия началось гонение на староверов — «самоуничтожение русского корня, русского духа, русской целости» (А.И. Солженицын), продолжавшееся с незначительными перерывами до горбачевской «перестройки». Лучшие русские люди были признаны врагами государственной церкви и самого государства, заклеймены позорными прозвищами «раскольников», «еретиков» и «воров», а самое старообрядчество было объявлено «расколом».

Эти гонения были неоправданны и совершенно бессмысленны. Ведь, как справедливо отмечает современный историк Е.В. Анисимов, «старообрядцы реально не угрожали царской власти. Не известно ни одного случая, чтобы старцы задумывали покушения на жизнь ненавистных царей и иерархов церкви, а отчаянные одиночки их бы совершали. Сопротивление старообрядцев почти всегда было пассивным»[94].

Богословскую базу под гонения подвел «большой Московский Собор» 1666–1667 годов. Впервые Алексей Михайлович созвал русских епископов в столицу в феврале 1666 года на Собор, который должен был рассмотреть правомерность реформы Никона и решить судьбу старообрядческой оппозиции.

На Соборе были допрошены наиболее известные апологеты старообрядчества, многих пришлось под стражей свозить из тюрем и ссылки. Некоторые принесли покаяние и покорились Собору. Но протопоп Аввакум, поп Лазарь и диакон Феодор отказались признать новые церковные книги и обряды.

Одним Собором царь не ограничился. В феврале 1667 года он снова призвал в столицу архиереев. Им надлежало еще раз осудить старые обряды и старообрядцев, а заодно разобрать дело Никона, самовольно оставившего патриаршую кафедру. Для придания Собору «вселенского» масштаба на него пригласили греческое духовенство: александрийского патриарха Паисия и антиохийского патриарха Макария.

Их главным советником стал грек Паисий Лигарид, митрополит палестинской Газы, доверенное лицо Алексея Михайловича. Другим консультантом и переводчиком был грек Дионисий, архимандрит афонского Иверского монастыря. Глазами этих двух явно пристрастных людей глядели заезжие архиереи на русские церковные дела, в которых совершенно не разбирались.

Собор 1667 года лишил Никона патриаршества, а также предал анафеме старые обряды и их приверженцев. До сих пор грозным эхом отзывается над Русью это проклятие: «Аще ли же кто не послушает повелеваемых от нас и не покорится Святой Восточной Церкви и сему Освященному Собору или начнет прекословити и противлятися нам, и мы такового противника данною нам властью… проклятию и анафеме предаем, яко еретика и непокорника… И аще пребудет во упрямстве своем до скончания своего, то да будет и по смерти отлучен, и часть его, и душа со Иудою предателем, и с распеншими Христа жидовы, и со Арием, и со прочими проклятыми еретиками. Железо, камении и древеса да разрушатся и да растлятся, а той да будет не разрушен и не растлен во веки веков. Аминь»[95].

Собор осудил не только «раскольников», но и всех древнерусских святых, державшихся старых обрядов, обвинив их в «невежестве» и «безрассудстве»: «Глупы были и не смыслили наши русские святые, не ученые люди были, чему им верить? Они грамоте не умели!»[96]

Поэтому историк А.В. Карташев верно заметил, что иерархи «посадили на скамью подсудимых всю русскую московскую церковную историю, соборно осудили и отменили ее»[97]. Но, вспоминая о Соборе 1667 года, невольно задаешься вопросом: а судьи кто?

Патриархи Паисий и Макарий прибыли в Москву еще в ноябре 1666 года — вопреки воле константинопольского патриарха Парфения, запретившего им вмешиваться ъ чужие дела. Когда Парфений узнал, что Паисий и Макарий ослушались его и все-таки выехали на Русь, то он созвал Собор греческих епископов, который лишил их патриарших престолов.

Таким образом, Никона и старообрядцев судили не патриархи, а частные лица, выдававшие себя за таковых. Их советчики, Паисий и Дионисий, вообще оказались беспринципными авантюристами.

Житие Паисия Лигарида похоже на средневековый плутовской роман. Будучи католическим миссионером, выучеником иезуитской коллегии св. Афанасия в Риме, он проповедовал униатство в Константинополе и Валахии. Тут с ним познакомился иерусалимский патриарх Паисий. Иезуит сумел войти в доверие к своему тезке, и патриарх рукоположил его в православные митрополиты города Газы. Однако Лигарид не поехал в Палестину, а отправился в далекую Москву, благочестивую, но неразборчивую. Здесь его никто не знал, и грек быстро стал при царском дворе важной персоной — «великим учителем и переводчиком».

Таким же авантюристом был афонский архимандрит Дионисий. В Москву он прибыл по приглашению Никона и Алексея Михайловича для работы на Печатном дворе над новыми богослужебными книгами. И хотя Дионисий был заподозрен в тягчайших грехах (содомии и курении табака) он стал при дворе незаменимым человеком как переводчик. Именно его царь приставил к бывшим патриархам Паисию и Макарию. Но русские церковные дела мало волновали Дионисия. Его, как и Лигарида, интересовало только государево жалованье — ефимки[98] и соболя.

Законодательную базу под гонения подвели «Двенадцать статей» царевны Софьи, изданные в 1685 году. Это был беспримерный по жестокости закон. Согласно ему старообрядческих старцев-проповедников надлежало казнить, сжигая в срубах, а пепел развеивать по ветру; простых староверов следовало бить кнутом, пытать, отрубать им правые руки, урезать уши и языки, отправлять в ссылку или сажать в тюрьму.

Даже тех, кто только укрывал «раскольников» или знал об их местонахождении, но не донес властям, надлежало бить батогами и ссылать в монастыри. Все имущество староверов — дворы, поместья, вотчины, лавки, всякие промыслы и заводы — повелевалось отбирать в царскую казну.

«Двенадцать статей» были составлены при непосредственном участии всероссийского патриарха Иоакима, что позволило историку В.О. Ключевскому утверждать: «Усиление карательных мер против старообрядцев нельзя ставить целиком на счет правительства царевны Софьи; то было профессиональное занятие церковных властей, в котором государственному управлению приходилось обыкновенно служить лишь карательным орудием»[99].

Принятие «Двенадцати статей» привело к тому, что сотни тысяч русских, опасаясь преследований и казней, устремились на окраины страны, в непроходимые леса Севера и бескрайние степи Юга. Многие вообще покинули родину, ища убежища в Польше или Турции. А дворяне-староверы, боясь лишиться своих имений и вотчин, предпочли примкнуть к официальной Церкви. Так старообрядчество стало преимущественно простонародным движением — движением крестьян, купцов и мещан.

Власти преследовали не только староверов, но даже книги и иконы, в которых находили доказательства раскола». Если, например, на иконе было изображено древнее двуперстное крестное знамение, то ее отбирали у владельцев, предварительно надпечатав сургучом, а затем либо уничтожали, либо зарисовывали. Представители власти так поступали даже в «просвещенном» XIX веке.

«Святотатственное бесчиние» чиновников и полицейских при разорении старообрядческой моленной описывает Марк Александров, герой знаменитого рассказа Николая Семеновича Лескова «Запечатленный ангел»: «Как они вошли, сейчас дверь на захлопку и прямо кинулись к образам. Одни лампады гасят, а другие со стен рвут иконы да на полу накладывают… Чиновники тем временем зажгли свечи и ну иконы печатать. Один печати накладывает, другие б описи пишут, а третьи буравами дыры сверлят, да на железный прут иконы как котелки нанизывают»[100]. Так власти боролись с «расколом», не щадя даже «редкое отеческое художество»!

Подобным образом жандармы и чиновники поступали и со старинными богослужебными книгами, напечатанными до патриарха Никона. Если такие издания находили у кого-нибудь, то их отбирали и сжигали. Впрочем, иногда, выдрав «соблазнительные» листы, отдавали в бедные приходские церкви «для их скудости».

В богатых монастырях и храмах старопечатные книги быстро заменялись новыми и сваливались в чуланы и подвалы. Староверы тайно выкупали их у монастырских казначеев и церковных старост. Если пропажа все-таки обнаруживалась, то начальству сообщалось, что книги от времени обратились в пыль, а «каковых названиев были эти старые книги, о том уведать невозможно, ибо за нетлением прочести их нельзя»[101].

Лишь в XX веке будет оценена любовь староверов к древним книгам и иконам, признана огромная их заслуга в сохранении древнерусской культуры: «Старообрядцы, порвавшие с никонианской Церковью в XVII в. при Алексее Михайловиче, были большими консерваторами в искусстве. В своих скитах и церквах они сохранили много образцов иконописи, которые в противном случае могли безвозвратно погибнуть. Это большая объективная заслуга старообрядцев» (академик архитектуры А.В. Щусев) [102].

Притеснения староверов ужесточились при императоре Петре I, который называл борьбу со старообрядчеством «равноапостольским» и «святым» делом. При этом государе «старообрядцы были поставлены за грань человеческого и гражданского сообщества»[103]. Им повелевалось записываться в казенные «переписные книги», платить тяжкий двойной налог и носить одежду особого покроя. Тех староверов, которые заслонялись от исполнения этих законов (а таковых было большинство), ждали пытки на дыбе «для изыскания истины», наказания кнутом и батогами, конфискация имущества, ссылка или казнь.

В преследованиях старообрядцев Петру и его державным преемникам усердно помогали видные иерархи: рязанский митрополит Стефан (Яворский), санкт-петербургский архиепископ Феодосий (Яновский), холмогорский архиепископ Афанасий (Любимов) и особенно нижегородский епископ Питирим. В лице этих архиереев официальная Церковь благословляла и оправдывала бесчеловечные и поистине антихристианские гонения, ведь, как писал митрополит Стефан в книге «Камень веры»: «Искус научает, что иного на еретиков врачевания несть, паче смерти».

Анисимов справедливо замечает: «Законодательство о старообрядцах имело неуклонную тенденцию к ужесточению, что видно как по принятым законам конца XVII — первой половины XVIII в., так и по проекту Соборного уложения 1700–1703 гг. На старообрядцев, как на диких зверей, устраивались в лесах многолюдные облавы. Конец XVII — первая половина XVIII в. прошли под знаком — без преувеличения — тотального преследования старообрядцев. Своей бескомпромиссностью, жестокостью в многолетней борьбе с расколом официальная Церковь способствовала, в сущности, подлинному расколу русского общества, превращению его части в париев и одновременно к отторжению от официальной Церкви верующих народных масс, втайне симпатизировавших старообрядческим мученикам. Вместе с тем наступление на раскольников как врагов веры и государства вело к усилению фанатизма старообрядчества, к идейному застою, окрашенному эсхатологическими цветами ожидания конца света»[104].

Действительно, многих староверов охватили эсхатологические предчувствия, многим казалось, что в мире воцарился антихрист и близок конец света. Сначала антихриста видели в патриархе Никоне, затем в царе Алексее Михайловиче и в его сыне Петре I. Последний более всех подходил на эту роль. Ведь Петр искренне любил все иностранное и ненавидел все русское (особенно — отеческую старину), он даже запретил носить народную одежду и бороды! Император открыто глумился над христианством, кощунственно устраивая «всешутейшие и всепьянейшие Соборы», что, впрочем, не помешало ему объявить себя главой государственной Церкви.

Разве не о нем, не о Петре, писал апостол Павел: «Откроется человек беззаконию, сын погибели, противник, превозносящийся выше всего, глаголемого Богом или святынею, так что в Церкви Божией сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога» (2 Сол. 2,3–4). И многие старообрядцы, познав в императоре «сына погибели», покидали свои дома, бежали подальше от «антихриста» и его слуг, чиновников и священников, строили по лесам скиты один суровее, потаеннее другого, скрывались от мира. Девизом таких староверов стали слова апостола Иоанна: «Дети, последняя година!» (1Ин. 2,18).

Государство преследовало беглецов, посылая для их розыска и поимки карательные команды. Часто, боясь попасть в руки присланных солдат, староверы решались на добровольную мученическую смерть в огне — самосожжение. Эпидемия массовых самосожжений (гарей), свирепствовавшая в России с конца XVII до начала XIX века, унесла десятки тысяч жизней[105].

Проповедники «последней годины» утверждали, что после того как в мире чувственно (в лице патриарха или царя) или духовно (в виде «ереси Никона») воцарился антихрист, всякая благодать взята на небо, Святая Церковь бежала в пустыни, леса и горы, священство Христово прекратилось, а вместе с ним прекратились и церковные таинства.

Историк С.А. Зеньковский верно назвал приверженцев этого учения «радикалами-пессимистами», «считавшими, что благодать Господня иссякла в Церкви и поэтому ни священство, ни таинство причастия не могут существовать в этом грешном мире»[106].

Эти «радикалы-пессимисты» более известны под названием «беспоповцев». Решив устраивать свою духовную жизнь без попов (отсюда и название), они отказались от большинства таинств, сохранив как «нужнейшие» лишь крещение и исповедь, совершение которых доверили особо избранным мирянам — «наставникам».

Вера в наступление «царства антихриста» делала ненужным супружество и чадородие, ведь в любой момент может свершиться конец света и «горе же беременным и кормящим сосцами в те дни!» (Мф. 24,19). Кроме того, на земле не осталось истинных священников, которые могли бы венчать браки. Поэтому проповедники призывали беспоповцев вести безбрачную, девственную жизнь и быть готовыми в любой момент пострадать за правую веру.

Но проходили годы и десятилетия, а обещанное скорое светопреставление не наступало. И совершенное безбрачие не смогло привиться в беспоповстве, ибо оно возможно только в монастыре, в среде подвижников. Живущие же в миру стали жить блудно. Тогда некоторые наставники стали благословлять браки. Это привело к разделению беспоповцев на «брачных» и «безбрачных» — то есть признающих брак, благословленный простецом, и не признающих.

«Радикалов-пессимистов» Зеньковский противопоставил «традиционалистам-оптимистам», «признававшим священство, полноту таинств и возможность нормальной христианской жизни на земле». Подтверждение своему учению эти староверы находили в посланиях апостола Павла, писавшего, что таинство причастия просуществует до второго пришествия Христова; «Всякий раз, когда вы едите Хлеб сей и Чашу сию пьете, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет» (1 Кор. 11, 26).

Тот же апостол учил и о вечности священства Христова; «Сей же, как пребывающий вовек, имеет и священство непреходящее» (Евр. 7, 24). Последователи такого учения, «традиционалисты-оптимисты», не мыслившие полноценной христианской жизни без евхаристии, без священства, без попа, получили название «поповцев».

Главным проповедником этого учения был протопоп Аввакум, настаивавший на необходимости священника в деле спасения и удивленно вопрошавший: «Как же миру быть без попов?» Аввакум и его последователи считали, что царство антихриста еще не наступило, а те исторические личности, которых некоторые признавали за «сыновей погибели», таковыми не являются. Они не «антихристы», а лишь предтечи грядущего антихриста.

К концу XVII века поповцы стали испытывать острую нужду в духовенстве. Священники, еще до Никона поставленные благочестивыми епископами, постепенно умирали, а архиерея, который мог бы рукополагать для староверов новых попов, на Руси не было: святитель Павел Коломенский мученически погиб, не успев оставить преемника. В таком случае единственным источником священства для староверов становился епископат официальной Церкви, которую ревнители старины считали еретической.

Однако церковные каноны позволяют принимать священство от еретиков. Например, Первый Вселенский Собор в 325 году повелел принимать «в своем сану» епископов и священников, рукоположенных в ереси Новата (правило 8). Позднее Церковь устами преподобного Феодора Студита († 826) признала у еретиков-иконоборцев «высокий дар священства».

Святой Феодор писал, что если клирик, рукоположенный епископом-иконоборцем, «сам не еретик, исповедует всю истину, соблюдает веру и правила неизменными, и уклоняющихся от того и другого отвергает, то нам нет никакого основания удаляться от него. Ибо таковой не подлежит осуждению» (Послание Стефану-чтецу и находящимся с ним) [107].

Тому же учил и протопоп Аввакум: «Аще он, поп, проклинает никониан и службу их, и всею крепостию любит старину: по иужде, настоящего ради времени, да будет поп! Как же миру быть без попов? К тем церквам приходить» (Послание рабам Христовым)[108]. Аввакум также писал: «И я то помышляю: иной станет в попы те, а душою о старине той горит. Таковых по нужды приемлем» (Послание горемыкам миленьким)[109].

Так, руководствуясь древними правилами и наставлениями своих учителей, староверы-поповцы стали принимать новообрядческих священников в Церковь.

В XVIII–XIX веках жизнь таких священников, прозванных «беглыми попами» (ибо они «бежали» в старообрядчество от официальной Церкви), была подобна жизни и подвигу апостолов. Для окормления своей многочисленной паствы им приходилось тайно разъезжать по всей Руси, посещая приходы, зачастую удаленные друг от друга на сотни верст. Иногда священник одновременно венчал несколько пар, крестил нескольких младенцев и отпевал нескольких покойников.

А старообрядческая литургия напоминала в те гонительные времена литургию первых христиан в катакомбах языческого Рима: священник, приехав на приход, совершал Божественную службу ночью, на дому у какого-нибудь благоговейного старовера, пользуясь переносной походной церковью.

«Беглых попов» неустанно разыскивало правительство. Участь священника, попавшего в руки властей, была ужасна: его ожидали застенки Сыскного приказа или Тайной канцелярии. Вот один из многочисленных примеров — дело священника Якова Семенова (1720 год), в котором сохранилось мнение архиепископа Феодосия (Яновского): «Он, поп, в бытность в Москве, будучи в расколе, действовал по старопечатным книгам… И за такое его дерзновение, ежели не касается до него какое государственное дело, надлежит его с наказанием сослать в Соловецкий монастырь в земляную тюрьму для покаяния и быть ему до кончины жизни неисходно»[110]. То есть пожизненное заключение предусматривалось за одно служение по старым книгам!

Безусловно, священника ожидала бы страшная земляная тюрьма, если б он не умер во время следствия. И Семенов был лишь одним из тысяч старообрядческих мучеников, погибших в эпоху гонений.