е) «Нет доспехов против Судьбы»[681]

е) «Нет доспехов против Судьбы»[681]

Исследуя действие «законов Природы» в истории цивилизаций, мы обнаружили, что ритм, в котором эти законы проявляются, обычно возникает из борьбы двух неравных по силе тенденций. Существует доминирующая тенденция, долгое время превалирующая над повторяющимися противодействующими движениями, в которых утверждает себя упорно противящаяся тенденция. Борьба имеет закономерный характер. Упорство более слабой тенденции в ее нежелании подчиниться поражению объясняет повторение столкновений в ряде последовательных циклов. Преобладание более сильной тенденции дает о себе знать в том, что раньше или позже завершает этот ряд.

С этой точки зрения мы рассмотрели борьбу за существование между локальными государствами, следующей — через три или четыре цикла войн, ведущихся, с одной стороны, за уничтожение, а с другой стороны, за поддержание равновесия сил — пути, который в каждом из случаев заканчивается уничтожением этого равновесия. Мы также рассмотрели борьбу между тенденцией надломленного общества к распаду и его противоположную попытку восстановить утерянное здоровье — путь, ведущий в каждом из случаев к распаду. Изучая действие «законов Природы» в экономической деятельности индустриального западного общества, мы обнаружили предположения опытных исследователей экономических циклов о том, что эти повторяющиеся движения могут оказаться волнами, бегущими по воде, которая все время течет в потоке, продвижение которого вперед в конечном итоге завершит эти ритмические колебания. В той же связи мы можем вспомнить наш вывод о том, что когда конфликт между распадающейся цивилизацией и отрядами непокорных варваров, живущих за ее границей, переходит от динамичной войны к статичным военным действиям вдоль limes (военной границы) универсального государства, то время обычно работает не на защитников военной границы, а на их противников-варваров, пока, наконец, дамба не прорывается и поток варварства не сметает существующую социальную структуру с лица земли.

Все это иллюстрации нашего более общего вывода о том, что циклические движения в человеческой истории, подобно физическим поворотам тележного колеса, способствуют посредством собственного монотонно повторяющегося циркулярного движения другому движению с более длительным ритмом. Это второе движение, в противоположность первому, как можно увидеть, является совокупным прогрессом в одном направлении, который в конце концов достигает своей цели и, достигнув ее, завершает этот ряд. Тем не менее нет никаких оснований для того, чтобы интерпретировать эти победы одной тенденции над другой в качестве иллюстраций «законов Природы». Эмпирически исследованные данные не являются с необходимостью результатами неумолимого рока. Бремя доказательств здесь всецело лежит на детерминисте, а не на агностике — соображение, которое Шпенглер с его догматическим и недокументированным детерминизмом не смог принять в расчет.

Однако без ущерба для все еще незавершенного спора между Законом и Свободой в истории мы предлагаем, прежде чем попытаемся продолжить нашу дальнейшую аргументацию, обратить внимание на несколько других эпизодов, в которых та же тенденция вновь отстаивает себя перед лицом последующих восстаний против нее. В подобных развязках конфликтующих сил Шпенглер увидел бы руку «Судьбы», однако, невзирая на то, верна его догма о неизбежности или нет, он вряд ли пытался ее доказать. Мы начнем с ситуации, возникшей в связи с установлением благодаря военному героизму эллинского доминирующего влияния в Юго-Западной Азии.

Хотя это эллинское влияние насчитывало немногим менее тысячелетия, когда в VII в. христианской эры было свергнуто арабо-мусульманскими военными отрядами, эллинизму никогда не удавалось южнее Тавра быть чем-то большим, нежели чуждой экзотической культурой, слабо излучающей свое влияние на неисправимую сирийскую или египетскую сельскую местность из своих аванпостов в немногочисленных эллинских или эллинизированных городах. Способность эллинизма к массовым обращениям подверглась испытанию эллинизатором из династии Селевкидов Антиохом Эпифаном (правил в 175-163 гг. до н. э.), когда он намеревался сделать из Иерусалима такой же эллинский город, как и Антиохия. Сокрушительное поражение этого культурно-военного предприятия предзнаменовало окончательное и полное исчезновение культуры завоевателей. Ее неизменно болезненное существование продолжилось еще на несколько столетий благодаря тому факту, что римляне унаследовали власть от ослабевших Селевкидов и Птолемеев.

Эллинское влияние на сирийское и египетское общества было установлено и поддерживалось силой оружия. И до тех пор, пока завоеванные общества реагировали на него таким же образом, они терпели поражение. В следующей главе истории массовое обращение жителей восточных провинций в христианство в III в. христианской эры, по-видимому, случайно смогло сделать то, что безуспешно пытался сделать Антиох, ибо в этих провинциях православная христианская Церковь пленила как подчиненное местное крестьянство, так и городскую эллинскую «власть». А поскольку христианство произвело этот триумфальный прогресс под эллинским покровом, казалось, будто бы жители Востока теперь наконец-то по недосмотру приняли вместе с христианством ту культуру, которую они столь страстно отрицали, когда ее предлагали им в ее чистом и незамаскированном виде. Однако эта оценка была бы неверной. Приняв эллинизированное христианство, жители Востока принялись освобождать свою религию от эллинского влияния, усваивая следующие одна за другой ереси, из которых первой было несторианство. В таком возобновлении движения восточного сопротивления эллинизму в невоенной форме теологической полемики жители Востока додумались до новой техники ведения культурной войны, в которой они в конце концов одержали победу.

Это антиэллинское культурное наступление выражалось в течение нескольких столетий в циклической модели, которая нам уже знакома. Несторианская волна поднялась и спала, за ней последовала монофизитская волна, а за ней, в свою очередь, волна мусульманская, которая сметала на своем пути все. Можно сказать, что мусульманская победа явилась возвращением к грубому методу военного завоевания. Несомненно, арабо-мусульманские военные отряды вряд ли можно рассматривать в качестве предшественников ненасильственных доктрин непротивления злу Толстого и Ганди. Они «завоевали» Сирию, Палестину и Египет с 637 по 640 г., однако это было завоевание того же самого рода, какое совершил Гарибальди в 1860 г., когда «завоевал» Сицилию и Неаполь с 1 000 добровольцев в красных рубашках при поддержке двух маленьких пушек, которые были взяты для видимости, не обеспеченные никакими другими боеприпасами. Королевство Обеих Сицилии было завоевано военной миссией «Объединенной Италии», поскольку оно хотело быть завоеванным, и чувства жителей восточных провинций Римской империи по отношению к арабским военным обрядам немногим отличались от чувства сицилийцев к Гарибальди.

В уже приведенном нами примере мы видели последовательный ряд еретических протестов против нежеланного единообразия, из которых третий оказался успешным. История Франции с XII в. христианской эры представляет ту же самую модель в ином контексте. Начиная с этого столетия, римско-католическая Церковь во Франции была занята лишь на короткое время приводившей к успеху борьбой за установление церковного единства Франции в качестве католической страны против раскольнических тенденций, которые продолжали вновь заявлять о себе в новой форме, после того как предыдущая была подавлена. Восстание против католического христианства, принявшее форму ереси катаров[682] в своей первой вспышке на юге Франции в XII в., было подавлено там в XIII в., чтобы вновь появиться в том же самом регионе в XVI в. в качестве кальвинизма. Объявленное вне закона в виде кальвинизма, оно сразу же возникает вновь в виде янсенизма[683], который был самым близким к кальвинизму из возможных среди католической паствы учений. Запрещенное в виде янсенизма, это восстание появляется вновь в виде деизма, рационализма, агностицизма и атеизма.

В других контекстах мы уже замечали, что судьбой иудейского монотеизма было то, что он постоянно был окружаем неоднократно возрождавшимся политеизмом, и такова же была судьба родственной иудейской концепции трансцендентности единого истинного Бога, которая не меньшее число раз окружалась желанием Бога Воплощенного. Монотеизм подавил культ Ваала и Астарты лишь для того, чтобы осужденные соперники ревнивого Яхве коварно прокрались обратно в лоно иудейской ортодоксии под маской персонификаций Божьего «Слова», «Премудрости» и «Ангела», а впоследствии утвердились в лоне христианской ортодоксии в учении о Святой Троице и в культе Тела и Крови Господних, Божьей Матери и святых. Эти новые вторжения политеизма вызвали искреннее возрождение монотеизма в исламе и менее радикальное его утверждение в протестантизме. Двум этим пуританским движениям, в свою очередь, доставляли беспокойство неукротимая склонность души к множеству богов, которое бы отражало видимую множественность природных сил во Вселенной.