XXVIII. Вызов воинственности на земле

XXVIII. Вызов воинственности на земле

В предшествующей главе мы отметили, что обмирщенная цивилизация, которая прорывается сквозь церковную систему, вероятно, пробьет себе дорогу при помощи элементов, заимствованных из жизни предшествующей цивилизации. Однако мы еще должны рассмотреть, как возникает возможность для этого отрыва. Очевидно, что это «начало зол» следует искать в некоем слабом месте церкви или же в сделанном ею неверном шаге, из-за которого происходит прорыв [новой цивилизации].

Одно из значительных затруднений для церкви содержится уже в тех целях, которые она ставит перед собою. Церковь воинствует на земле, поскольку она хочет завоевать сей мир для Града Божьего. А это означает, что церкви приходится заниматься не только духовными, но и светскими делами и организовывать себя на земле в качестве института. Плотная институциональная оболочка, которой церковь оказалась вынуждена покрыть свою бесплотную наготу, чтобы совершать Божье дело в непокорном окружении, несовместима с духовной природой церкви. Поэтому не удивляет та катастрофа, которая постигает земной авангард «общества святых», неспособного совершать в мире сем свой духовный труд и избежать столкновения с мирскими проблемами, за решение которых ему приходится браться при помощи институциональных средств.

Наиболее известной трагедией этого рода является история папства Гильдебранда. Ранее в данном «Исследовании» мы уже видели, как Гильдебранд был увлечен в пропасть из-за, по-видимому, неизбежного сцепления причин и следствий. Он не был бы истинным слугой Бога, если бы не ринулся в борьбу за исцеление клира от половой развращенности и коррупции; не смог бы реформировать клир до тех пор, пока не подтянул бы церковную дисциплину, а подтянуть церковную дисциплину он не смог бы, не достигнув разделения юрисдикции церкви и государства. Но поскольку функции церкви и государства в феодальную эпоху были необычайно запутаны, он не смог бы достичь разделения, удовлетворительного для церкви, без вторжения в сферу государства, так, чтобы при этом у государства не было оснований для возмущения. Следовательно, конфликт, начинавшийся как война манифестов, быстро выродился в войну сил, в которой средствами ведения войны и с той и с другой стороны были «деньги и пушки».

Трагедия гильдебрандовской церкви представляет собой выдающийся пример духовного регресса, вызванного тем, что церковь впуталась в земные дела и стала действовать светскими методами, что явилось побочным следствием ее попытки делать свое собственное дело. Тем не менее существует еще одна широкая дорога, которая также ведет к разрушительному в духовном плане обмирщению. Церковь рискует впасть в духовный регресс, пытаясь жить согласно своим собственным нормам. Ибо воля Божья частично выражается и в праведных социальных целях земных обществ, и воплощения этих земных идеалов могут достичь гораздо успешнее те, кто не стремится к этим идеалам как к самоцели, а стремится к чему-то более высокому. Двумя классическими примерами действия этого закона являются достижения св. Бенедикта и папы Григория Великого[472]. Эти два святых человека устремились к духовной цели распространения монашеского образа жизни на Западе. Однако в качестве побочного продукта своей духовной деятельности эти два человека не от мира сего совершали такие экономические чудеса, которые оказались не под силу светским государственным деятелям. Их экономические достижения удостоились похвалы как христианских, так и марксистских историков. Однако если бы эти похвалы достигли слуха Бенедикта и Григория в мире ином, то эти святые несомненно с опаской вспомнили бы слова своего Учителя: «Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо!»^{113} И их опасение, без сомнения, превратилось бы в муку, когда бы они вновь смогли посетить сей мир и увидеть своими глазами конечные нравственные последствия временного экономического эффекта тех непосредственных духовных усилий, которые они прикладывали в своей земной жизни.

Горькая истина заключается в том, что побочные материальные плоды духовных трудов Civitas Dei (Града Божьего) свидетельствуют не только об их духовном успехе. Они также являются ловушками, в которые духовный атлет может быть вовлечен более дьявольски, чем был погублен импульсивный Гильдебранд, впутавшись в политику и войну. Тысячелетняя история монашества, прошедшая между временем св. Бенедикта и разграблением церковных институтов в период так называемой Реформации, хорошо известна, и нет никакой необходимости верить всем заявлениям протестантских и антихристианских авторов. Цитата, которую мы приводим ниже, взята из работы современного автора, которого трудно заподозрить в антимонашеских пристрастиях, и можно отметить, что его характеристика не имеет никакого отношения к тому, что обычно рассматривают в качестве позднейшего и наихудшего периода дореформационного монашества.

«Пропасть, которая возникла между аббатом и монастырем, в значительной степени была вызвана накоплением богатства. По прошествии времени имения монастырей выросли до таких громадных размеров, что аббат оказался почти полностью занятым управлением своими землями и исполнением различных обязанностей, вытекавших отсюда. Схожий процесс разделения имений и обязанностей в то же самое время происходил и среди самих монахов… Каждый монастырь подразделялся на то, что практически являлось отдельными департаментами, каждый со своим собственным доходом и со своими особыми обязанностями… Как пишет Дом Дэвид Ноулз[473], “За исключением таких монастырей, как Винчестер, Кентербери и Сент-Олбани, гле существовала сильная интеллектуальная и художественная заинтересованность, бизнес этого рода стал деятельностью, которая поглотила всех талантливых людей в доме…”. Для тех, кто обладал административными дарами, но не был наделен никакой собственностью, к которой он мог бы прикладывать свои усилия, монастыри со своими обширными имениями предоставляли большие возможности»^{114}.

Однако монах, выродившийся в преуспевающего бизнесмена, представляет собой еще не самую ужасную форму духовного регресса. Наихудшим соблазном, поджидающим граждан Civitas Dei (Града Божьего) в сем мире, является не погружение в политику и не скатывание в сферу бизнеса, но идолизация того земного института, в котором несовершенно, хотя и неизбежно, воплощена воинствующая на земле Церковь. Если corruptio optimi pessima[474], то в таком случае идолизированная церковь — это единственный идол, более вредный, чем идолизированный человеческий муравейник, которому люди поклоняются как Левиафану.

Церковь находится в опасности впасть в идолопоклонство, пока считает себя не просто хранительницей истины, но единственной хранительницей всей истины в полной и окончательной ее непотаенности. Она больше всего склонна ступать на этот путь, ведущий к Авернскому озеру[475], после того как испытала тяжелый удар, и в особенности если этот удар был нанесен ей ее собственными домочадцами. Классическим примером была контрреформационная римско-католическая Церковь после Тридентского собора[476] в глазах некатоликов. Ко времени написания этих строк она уже в течение четырех столетий стояла на страже в позиции, которая была столь же непреклонна, сколь неослабной была ее бдительность, покрытая массивной броней, с шлемом папства и нагрудником иерархии, постоянно беря на караул перед Богом в периодическом ритме изнуряющей литургии. Подсознательной целью всех этих тяжелых институциональных доспехов было пережить самый стойкий из современных светских институтов мира сего. В XX в. христианской эры католический критик — в свете четырех столетий истории протестантизма — мог бы убедительно доказать, что протестантская нетерпимость даже к еще более легкому снаряжению католицизма до Тридентского собора была необдуманной. Однако этот приговор, даже если бы он был неоспорим, не означал бы ни того, что этот отказ от войскового снаряжения всегда был ошибкой, ни того, что тридентское увеличение его также не было заблуждением[477].

Теперь мы указали на одну из причин регресса высших религий в сторону тщетных повторений светских цивилизаций. В каждом случае мы обнаруживали, что катастрофа была ускорена не saeva necessitas (жестокой необходимостью) или любой другой внешней силой, но «первородным грехом», врожденным для земной человеческой природы. Однако если регрессы высших религий — это последствия первородного греха, то не вынуждены ли мы сделать вывод, что подобные регрессы неизбежны? Если так, то это означало бы, что вызов воинственности на земле настолько суров, что ни одна церковь не способна была бы противостоять ему долгое время. Этот вывод, в свою очередь, привел бы нас снова к той точке зрения, согласно которой церкви хороши лишь для того, чтобы служить в качестве куколок для тщетно повторяющихся цивилизаций. Является ли это последним словом? Прежде чем мы согласимся с утверждением, что божественный свет обречен постоянно исчезать во мраке непонимания, давайте бросим свой взор назад и снова посмотрим на ряд духовных озарений, принесенных в мир явлениями высших религий. Эти главы из прошлой духовной истории могут оказаться предзнаменованиями духовного возрождения и выхода из состояния регресса, к которому склонна Церковь воинствующая.

Мы уже говорили, что последовательные вехи на пути духовного прогресса человечества, отмеченные именами Авраама, Моисея, пророков и Христа, все находятся в таких точках, где наблюдатель за ходом истории светской цивилизации обнаружил бы разрыв на дороге и нарушение движения. Эмпирические данные дают нам повод полагать, что это совпадение высших точек религиозной истории человечества с низшими точками его светской истории, возможно, является одним из «законов» земной жизни человека. Если это так, то нам следует ожидать также, что высшие точки светской истории совпадут с низшими точками религиозной истории, и, следовательно, те религиозные достижения, которыми сопровождается земной упадок, — не просто духовный успех, но также и духовное возрождение. Они, конечно же, предстают как возрождение в традиционной версии истории.

Призвание Авраама, например, предстает в еврейской легенде как последствие вызова, брошенного Богу самоуверенными строителями Вавилонской башни. Миссия Моисея предстает как избавление избранного народа Божьего из духовно неблагоприятного состояния наслаждения котлами египетскими[478]. Пророки Израиля и Иудеи были вдохновляемы на проповедь покаяния в духовном отпадении, в состоянии которого оказался Израиль, когда достиг материального успеха, используя ту «землю, где течет молоко и мед»[479], которую дал ему Яхве. Пастырская деятельность Христа, Чьи Страсти, с точки зрения светского историка, преисполнены всеми муками эллинского «смутного времени», предстают в Евангелиях как вмешательство Самого Бога в целях распространения на все человечество Завета, прежде заключенного Богом с Израилем, потомки которого подмешали к своему духовному наследию фарисейский формализм, саддукейский материализм, иродианский оппортунизм и зелотский фанатизм.

Исходя из этого, можно сказать следующее. Кроме того, что четыре вспышки духовного озарения сопровождали светские катастрофы, они были последствиями духовных затмений, и мы можем предположить, что эта глава неслучайна. Мы отмечали ранее в данном «Исследовании», что физически суровое окружение может стать инкубатором светских достижений. По этой аналогии можно было бы ожидать, что духовно суровое окружение окажет стимулирующее воздействие на религиозные попытки. Духовно суровое окружение является окружением, в котором стремления Души удушаются материальным процветанием. Миазмы мирового процветания, которые отупляют массы, могли бы привести духовно чувствительные и деятельные души к пренебрежению чарами мира сего.

Будет ли возврат к религии в мире XX столетия христианской эры признаком духовного прогресса или же окажется жалкой попыткой невозможного бегства от суровых фактов знакомой нам жизни? Наш ответ на этот вопрос частично будет зависеть от нашей оценки возможностей духовного роста.

Мы уже затрагивали возможность того, что мировая экспансия светской современной западной цивилизации преобразуется в политическую форму не в столь далекое время благодаря установлению универсального государства, которое наконец осуществит идеал государственного устройства такого рода, охватив собою всю поверхность планеты в единой федерации, не имеющей физических границ. В определенном контексте мы рассматривали ту возможность, что внутри подобной структуры соответствующие адепты четырех ныне существующих высших религий могут прийти к осознанию того, что их соперничающие системы были одними из многих альтернативных подходов к единому истинному Богу по путям, дававшим лишь частичные проблески блаженного видения. Мы отвергли идею о том, что в этом свете исторические церкви могли бы в конечном счете дать выражение этому единству во множестве, слившись вместе в одну воинствующую Церковь. Допустив, что это могло бы произойти, не означало бы это, что Царствие Небесное установилось таким образом на земле? В западном мире XX столетия христианской эры это неизбежный вопрос, потому что некоего рода земной рай был целью большинства светских идеологий. По мнению автора, ответ был отрицательным.

Явная причина отрицательного ответа проявляется самой природой общества и природой человека. Ибо общество — не что иное, как общая основа для полей действия личностей, а человеческая личность обладает врожденной расположенностью как к добру, так и ко злу. Утверждение такой единственной воинствующей Церкви, какую мы себе вообразили, не очистило бы человека от его первородного греха. Сей мир — это область Царствия Божьего, однако это мятежная область, и по природе вещей она останется таковой навсегда.