3

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3

Представляется вполне нормальным, что следствием убежденного ленинского отношения к капиталистическим монополиям и империализму монополий как к последней стадии капитализма, за которой грядет «высшая» «прогрессивная эпоха экономической общественной формации» (даже наступила уже с победой Октябрьской революции), должен был стать миф о всестороннем и безусловном превосходстве новой «социалистической» формы собственности… В этот миф долго верил и я, пока действительность и здравый разум не научили не принимать за чистую монету что-либо, оправдываемое какой угодно идеологией…

Марксистско-ленинистские идеи, некогда реально-идеальные, будоражившие массы, служившие разрушению гнилых, лишенных будущего порядков, выродились в догмы и мифы, которыми коммунисты, сами себе лгущие, оправдывают свою уродливую действительность, доказывают, что она в силу преобладания так называемой общественной собственности и технического прогресса и социальной справедливости дает больше простора, чем мог, может и сможет когда-либо дать любой иной строй. При этом практически всегда подразумевают Соединенные Штаты Америки — главного их идеологического, социально-политического и военного соперника.

Это якобы всестороннее и безусловное преимущество форм собственности или, как сказал бы Маркс, — производственных отношений, преобладающих во всех коммунистических странах, и есть в действительности последний, ключевой миф марксистских догм и коммунистической реальности. Как всякий миф, держится он на воспоминаниях о подлинности, которой, пусть и в мистическом виде, обладал когда-то, да на все еще необходимом участии в поддержке интересов живых общественных сил — политической, то бишь партийной бюрократии, данной формой собственности порожденной, с ее помощью воцарившейся и продолжающей царить по сию пору.

В «Новом классе» я довольно подробно останавливался на реальном характере собственности в коммунизме, здесь же — связного изложения ради — подчеркну лишь, что появление этой формы собственности было следствием отсталости отдельных стран, в первую очередь России, Китая и Югославии, и их неспособности осуществить промышленную революцию капиталистической частной собственности. Аналогично любому образу общественного устройства и форме собственности в период их зарождения, и эти коммунистические казались идеальными: как общество, ведущее к уничтожению классов и угнетения, как общенародная собственность, свободная от насилия и несправедливости, кризисов и стагнации, неотъемлемых от погони за прибылью, дешевыми источниками сырья и рабочей силы. Но на деле, как водится, все вышло по-другому: коммунизм сегодня поражен всеми пороками, которые по праву клеймил, как язвы капитализма, а углубленное рассмотрение коммунистических отношений собственности откроет любопытному, что политическая, партийная бюрократия, захватившая монополию на управление и распоряжение экономикой (абсолют такой монополии, правда, ныне в некоторых странах, в Югославии, например, поколеблен, но и там не разбит полностью), разрушила тем самым свой идеал идеалов — общественную собственность, запрятав в ее реальной иллюзорности и юридической неопределенности свою алчную, собственническую, властолюбивую натуру.

И именно на прошлой — относительно реальной — и теперешней — абсолютно мистифицированной — роли и природе коммунизма основывается миф о преимуществах собственности, которую он породил и которую старается увековечить.

Хотя есть у моего народа пословица: «Неведомо человеку, в какой вере умереть доведется», надеюсь все же, что жизнь не заставит меня защищать ни один, включая американский, капитализм, тем более что таковой уже и в этой стране подвержен изменениям в порядке, при котором, как мне кажется, частная собственность отойдет на второстепенную для нации роль, но который по сему поводу и в будущем не станет менее отличаться и, вероятно, меньше спорить с системами, царящими сегодня на Востоке. Дело в другом: как раз в силу убежденности, что сам по себе никакой строй не имеет абсолютного, безусловного преимущества над другими и что нынешней жизни людей и народов не соответствуют уже ни частнособственнические, ни партийно-бюрократические порядки, считаю, что в своей среде каждый обязан доказывать истину — развенчивать мифы, мешающие взаимопониманию людей и зарождению новых, более привлекательных и нужных людям форм и условий организации жизни. Поэтому я, не думая об оскорбительных нападках, которые могут обрушиться на мою голову, взялся за развенчание мифа об абсолютном и безусловном преимуществе навязанной коммунистами формы собственности. А к статистике я тут прибегаю еще и по той причине, что коммунисты, особенно в Советском Союзе, охотно и всегда самым бессовестным образом ею пользуются, представляя на обозрение единственно собственные, чаще всего приукрашенные, достижения и замалчивая или затуманивая чужие.

Статистика (данные из Encyclopaedia Britannica, 1967) свидетельствует: Соединенные Штаты Америки произвели в 1850 году менее 10 млн. т угля, а в 1910 году — 500 млн. т, то есть за 60 лет добились увеличения в 50 раз; производство стали: около 1872 года — менее 100 тыс. длинных тонн (длинная тонна — 1016,0475 кг), а в 1910 году — более 25 млн. дл. т, то есть за 38 лет увеличение в 250 раз; электроэнергия: 1902 год — 5,969 млрд. кВт. ч, середина этого века — свыше 1 триллиона кВт. ч, то есть за 50 лет увеличение в 180 раз; в Советском Союзе темпы роста производства в базовых отраслях следующие (в тысячах тонн, в миллионах кВт. часов):

Продукт 1913 г. 1940 г. 1960 г. 1965 г. 1970 г.(план) уголь 29 100 165 000 513 000 578 000 670 000 нефть 9200 31 100 148 000 243 000 350 000 электроэнергия 1900 48 300 292 000 507 000 845 000 сталь 4200 18 317 65 300 91 000 126 500 цемент 1500 5675 45 000 72 400 102 500

Самые общие данные. Но и они свидетельствуют со всей очевидностью, что тяжелая промышленность и энергетика — и в относительных, и в абсолютных показателях — развивались в Соединенных Штатах Америки быстрее, чем в Советском Союзе. Дела с легкой промышленностью, а тем более с транспортом и сельским хозяйством еще показательнее; в США их развитие шло еще интенсивнее, но сравнивать я не стану: общеизвестно, что в Советском Союзе данные отрасли прогрессировали медленнее и значительно отстали от тяжелой промышленности. Те же источники открывают, что после объединения в 1871 году Германия также развивалась быстрее Советского Союза, а после второй мировой войны, по всему судя, более быстрыми, чем СССР, темпами восстанавливала свое хозяйство и Япония.[54] Важно подчеркнуть и такой еще момент: к середине нынешнего века производительность труда в США была в полтора раза выше западноевропейской и приблизительно в четыре раза — Косыгин признал, что примерно в два, — выше, чем в Советском Союзе. Разница эта по сей день не уменьшилась (если не возросла), вопреки разглагольствованиям коммунистов об абсолютном преимуществе их форм собственности и «уничтожении эксплуатации» в их государстве.

Я склонен верить, что ученые, занимающиеся данной проблематикой, в силах найти немалое количество убедительных причин и этого отставания Советского Союза, и преимуществ, которые в определенной ситуации и в определенных условиях дала народам России новая — советская — власть. Но никто, наделенный порядочностью и разумностью, не может доказать универсальное — вневременное, внепространственное и внечеловеческое — преимущество советского строя только потому, что он — «социалистический»; точно так же никакая сила не в состоянии убедить все народы, даже вопреки явной «американизации» мира с точки зрения техники и производства, в несравнимости достоинств американского образа жизни.

Теория суха, а древо жизни вечно зеленеет, говорил Гёте. Как некогда, так и сейчас каждый народ должен найти свой собственный путь. В мире сегодня доминируют две ядерные суперсилы — Соединенные Штаты Америки и Советский Союз, третья — Китай — только поднимается, располагая перевесом в численности населения: обладание интерконтинентальными атомными ракетами может внезапно возвысить роль его и вес сверх всякой меры опасений. Но ядерные суперсилы — рабы собственной мощи, ибо ни одна из них не имеет, а вероятно, не будет и впредь иметь таких средств защиты, которые позволили бы решиться на использование самого разрушительного оружия, в то время как драться оружием классическим — что демонстрирует война во Вьетнаме — ныне и слишком дорого, и неэффективно. Наше время — время «атомного мира, т. е. индустриальной войны»[55]. Это создает значительные трудности, но и новые возможности для небольших слаборазвитых стран: они не должны беспрекословно подчиняться воле крупных и сильных государств, но в то же время не могут ни развиваться, ни существовать обособленно, в отрыве от мощных экономико-политических содружеств, пренебрегая современными техническими достижениями и принятыми в мире условиями производства.

Таковой действительность малых и слаборазвитых стран как была, так и осталась, ничуть не соответствуя описаниям госпожи де Бовуар (Simone de Beauvoire) в «Les Belles Images» («Прелестных картинках»): «Во всех странах, социалистических или капиталистических, человек раздавлен техникой, отчужден от труда своего, окован цепями, оболванен. Всё зло из-за того, что вместо обуздания потребностей, он их множил. Не к изобилию, которого нет и, возможно, никогда не будет, следовало стремиться, а удовлетворяться жизненно необходимым минимумом, как это еще делают некоторые очень бедные сообщества — на Сардинии, в Греции, например, — куда техника не проникла, где деньги людей не испортили. Люди там познают строгое счастье, потому что сохранились некоторые ценности, ценности подлинно человеческие: достоинство, братство, щедрость — все, что дает жизни неповторимый аромат. Если новые потребности не прекратят возникать — размножится обман. Когда же началось это падение? В день, когда наука перевесила мудрость, а польза — красоту. С ренессансом, рационализмом, капитализмом, сциентизмом. Ну да ладно, но что делать теперь, когда все дошло до столь низкого состояния? Попробовать воскресить в себе и подле себя мудрость и стремление к красоте. Только революция моральная, а не общественная, политическая или техническая, приведет человека к утраченной им истине…»[56] Понятия не имею о «жизненном минимуме» госпожи де Бовуар, но думаю, что он повыше того, идеализируемого ею в «некоторых очень бедных сообществах». Из парижских левых и правых интеллектуальных салонов жизнь на Сардинии или в Греции действительно может выглядеть «строго счастливой», но по моей Черногории я знаю, что в ней, несмотря на «сохраненные ценности, ценности подлинно человеческие», есть место еще и — голоду, ненависти, смерти…

Зачем морали — госпожой ли де Бовуар, мной или кем бы то ни было — читанные? Кто, во имя чего и как измерит людские потребности? Человечество шагнуло уже в эпоху электроники, где важнейшим фактором производства, а быть может, и всей жизни наций, станут изобретения, пользоваться которыми мыслимо лишь на уровне всеобщего среднего и среднетехнического образования. Йованович подчеркивает, что образование, особенно техническое, неизбежно превращается в важнейшую, сверхпроизводительную отрасль — основу всякого производства[57]. Формы собственности и политические отношения, неизбежно и в любом случае, обязаны к атому приспособиться — чем раньше и безболезненнее, тем лучше. На Западе это приспосабливание еще кое-как движется, там наращивают роль государства и общественной собственности, что опять-таки вызвано как потребностями современного производства, так и давлением общества. На Востоке между тем наиболее жесткий отпор оказывает деспотическая форма власти, ибо власть там — собственность одной группы, партбюрократии, собственность, обеспечивающая все виды привилегий, а потому прибыльностью несравнимая ни с какой другой. Народы, которым недостанет сил и умения соответствующим образом подготовить и осуществить такое приспосабливание, будут обречены на подчиненность и эксплуатацию вопреки всей щедрости и самым благородным намерениям высокоразвитых наций. «Современное могущество — это умение изобретать, то есть — исследования, а также умение начинять изобретениями продукты производства, то есть — технология. Кладезь, из которого надобно черпать, не в земле более, не в количестве, не в машинах. Он — в уме нашем. Точнее, — в способности людей мыслить и творить»[58].