3
3
Между коммунистическими и теми, прошлыми, революциями кроме указанного существует также ряд других весьма важных различий.
И прежние революции, хотя бы и созревшие в экономике и общественном сознании, не могли произойти без определенного особого стечения обстоятельств. Наука уже главным образом открыла, какие общие условия требуются, чтобы революция вспыхнула и победила. Но необходимо подчеркнуть, что, наряду с общими, каждой революции присущи еще и индивидуальные черты, без учета и без подчинения себе которых она столь же невозможна.
Причем для революций прошлого, по крайней мере для крупнейших из них, в качестве побудительного условия не обязательно требовалась война, точнее слом нации, прежнего господствующего организма. Для коммунистических же революций это являлось коренным условием, гарантирующим победу. Данный вывод справедлив даже в случае Китая: революция там хоть и началась еще до японского нашествия, но растянулась на целое десятилетие, а размаха достигла и пришла в итоге к победе только под конец войны. Революция 1936 года в Испании, имевшая возможность стать исключением, и в чисто коммунистическую не успела перерасти, и победы конечной не добилась.
Причину, почему коммунистической революции была необходима война, предварительный распад государственной машины, надо также искать, как подчеркивалось выше, в ее общественно-экономической незрелости. Для того чтобы малочисленная, пусть и хорошо организованная и дисциплинированная группа могла взять в свои руки власть, необходим был редчайший по глубине развал всей прежней системы, а особенно госаппарата, наступающий в войне. Добавим — в войне, бывшими властными структурами и государственной системой проигранной.
Так, в период Октябрьской революции РСДРП располагала примерно 200 тысячами членов. Югославские коммунисты, когда начинали в 1941 году восстание, имели в своих рядах около 10 тысяч человек. Понятно, что для завоевания власти нужна также активная поддержка определенной части народа, но в любом случае партия, проводящая революцию и берущая власть, малочисленна, поскольку рассчитывать она тут в силах единственно на сверхблагоприятные обстоятельства.
Впрочем, такая партия до того, пока не обоснуется у власти, и не может быть многочисленной.
Целиком разрушить один общественный порядок и создать другой, новый, когда для этого не созрели еще ни экономика, ни сознание общества, есть задача столь грандиозная и выглядит она столь нереально, что привлечь на свою сторону способна только очень немногих людей, да и то лишь тех, кто фанатично верит в возможность ее осуществления.
Особые обстоятельства и особая партия — коренные признаки коммунистических революций.
Любая революция, как и любая война, требует полной централизации сил. По словам Матьеза, Французская революция была первой, в которой «все ресурсы воюющего народа собраны в руках правительства: люди, продовольствие, вещи». То же, но в гораздо большей степени, должно сопутствовать коммунистической — «незрелой» — революции: в руки партии попадают не только материальные, но и духовные ценности, сама она тоже политически и организационно централизуется до крайних пределов. Единственно коммунистические партии политически консолидированные, тесно сплоченные вокруг центра, свободные от идеологической разноголосицы — способны осуществить революцию.
Централизация всех сил и средств вкупе с достигнутым определенным уровнем политического единения революционных партий — предпосылка успеха каждой революции — при коммунистической тем более значима потому еще, что изначально исключает любую иную самостоятельную политическую группу или партию в качестве союзника компартии, одновременно требуя от самих коммунистов полного единомыслия как во взглядах на политическую тактику и стратегию, так и в философских и даже моральных воззрениях. Тот факт, что левые эсеры участвовали в Октябрьской, а отдельные люди и группы из других партий в китайской и югославской революциях, не только не опровергает, но и подтверждает вышесказанное: такие группы были лишь подручными коммунистов, причем до определенной стадии борьбы, после чего их ждал разгон, самороспуск, забвение. Стоило левым эсерам выступить самостоятельно, большевики тут же разогнали их, некоммунистические же группы в Югославии и Китае, поддержавшие революцию, де-факто сами заранее отказались от любой политической деятельности.
Между тем прежние революции не являлись «привилегией» какой-либо одной-единственной группировки. В пылу революционных событий отдельные группы вытесняли либо уничтожали друг друга, но в целом революция не была делом только одной из них и не могла завершиться установлением ее долговременного господства. Якобинцы во Французской революции оказались способными лишь в течение краткого периода удерживать свою диктатуру. Диктатура Наполеона, вышедшая из революции, означала одновременно и ее закат — начало владычества крупной буржуазии. Если в прежних революциях одна партия играла превалирующую роль, то другие от своей самостоятельности не отрекались, а коль и бывали запрещаемы или разгоняемы, то длиться долго это не могло, так же как их никто не мог уничтожить. Такое стало возможным только в современных коммунистических революциях и после них. Даже Парижская коммуна, которую коммунисты считают предтечей своей революции и своего государства, была по сути революцией многопартийной.
Если какой-то из партий на том или ином этапе революции выпадала ведущая либо даже исключительная роль, ни одна из них тем не менее не была настолько идеологически и организационно централизована, как партия коммунистов. Ни от пуритан в Англии, ни от якобинцев во Франции не требовалось обязательное философское и идеологическое единомыслие, даже несмотря на то что первые принадлежали к религиозной секте. С организационной точки зрения якобинцы являлись федерацией клубов, а пуритане и того не имели. Только современные коммунистические революции сделали законом идеологическую и организационную монолитность партии.
Неоспоримо, во всяком случае, одно: при всех прежних революциях с завершением гражданской войны и внешней интервенции потребность в революционных методах и партиях отпадала, последние могли быть упразднены. После коммунистической революции коммунисты, напротив, продолжают прибегать к революционным методам и формам, а их партия только тогда и становится в наивысшей степени централизованной и идеологически исключительной.
Ленин в процессе революции настоятельно это подчеркивал (в «Тезисах ко II конгрессу Коммунистического Интернационала», в разделе «Условия приема в Коммунистический Интернационал»):
«В нынешнюю эпоху обостренной гражданской войны коммунистическая партия сможет выполнить свой долг лишь в том случае, если она будет организована наиболее централистским образом, если в ней будет господствовать железная дисциплина, граничащая с дисциплиной военной, и если ее партийный центр будет являться властным авторитетным органом с широкими полномочиями, пользующимся всеобщим доверием членов партии».
А Сталин к тому еще добавил:
«Так обстоит дело с дисциплиной в партии в условиях борьбы перед завоеванием диктатуры.
То же самое надо сказать о дисциплине в партии, но еще в большей степени после завоевания диктатуры»[3].
Атмосфера революционной бдительности, настоятельные требования идеологического единства, политическая и идейная исключительность, политический и иной централизм — все это с завоеванием власти не только не сходит с повестки дня, но, напротив, еще больше обостряется.
В прежних революциях время жестких методов, идейной исключительности и монополизма власти более-менее укладывалось в рамки самих революционных событий. Коммунистическая же революция — это как бы пролог деспотически-тоталитарного господства одной группы, господства, конца которому не видно.
Острие прежних революций, даже в период Террора во Франции, пусть и далеко не всегда справедливо и избирательно, но обращалось все же на устранение врагов истинных, а не тех, кто мог бы стать таковыми. Исключая средневековые религиозные войны, до истребления определенных социальных групп или гонений на них доходило лишь в самых крайних случаях. Коммунисты же, теоретически и практически усвоившие, что пребывают в конфликте со всеми иными классами и идеологиями, ведут себя строго соответственно: сражаются не только против старого, по-прежнему активного врага, но и против предполагаемого. В Прибалтийских государствах по спискам, где фиксировались прошлые идейно-политические симпатии, за считанные дни были репрессированы больше тысячи людей. Подобный характер носило также печально известное уничтожение нескольких тысяч польских офицеров в Катынском лесу. По прошествии многих послереволюционных лет коммунизм не чурается методов давящего террора, отлитых разве что в более рафинированные формы, но применяемых подчас даже шире, чем в самой революции (ликвидация «кулаков», например). После революции идейная исключительность и нетерпимость усиливаются. Усиление господствующей «предписанной» идеологии — марксизма-ленинизма — становится для правящей партии тенденцией даже в тех случаях, когда она вынуждена или вольна «ослабить гайки».
Стоило иссякнуть революционному террору, как внимание прежних революций, особенно так называемых буржуазных, в значительной степени переключалось на проблему утверждения индивидуальных свобод. Даже революционеры считали делом огромной значимости обеспечение гражданских правовых гарантий. Независимость суда также всегда относилась к итоговым завоеваниям этих революций. Коммунистический режим в СССР, как, впрочем, аналогичный режим в любой другой стране, и после сорока лет своего существования далек от чего-то подобного.
Если к конечным результатам прежних революций можно отнести и то, что они поднимали на более высокую ступень правовую защищенность и права граждан, то о коммунистической революции такого не скажешь.
Имеется, наконец, еще одно крупное различие между революциями прежними и современными коммунистическими.
Все прежние, особенно крупные революции, возникали в процессе борьбы трудовых слоев, но их завоевания доставались другому классу, под чьим духовным, а часто и организационным руководством они совершались. Плодами борьбы крестьян и санкюлотов во Франции воспользовалась главным образом буржуазия, интересы которой, собственно, и выражала революция. В коммунистической революции также участвуют народные массы. И в этом случае плоды революции достаются не им, а — бюрократии. Но бюрократия тут есть не что иное, как партия, революцию свершившая. В коммунистических революциях движения, их осуществляющие, не исчезают. И коммунистические революции «пожирают собственных детей», — но не всех.
Правда, стоит коммунистической революции закончиться, как неминуемо наступает этап жестокого, полного вероломства сведения счетов между течениями и фракциями, имеющими разные мнения о пути, которым следует двигаться дальше. Взаимные нападки всегда вертятся в круге догматического доказывания, кто «объективно» либо «субъективно» больший контрреволюционер и агент внутренних врагов или «мирового капитала». Вне зависимости от того, каким путем разрешаются эти споры, победу в итоге всегда празднует течение, являющееся наиболее последовательным и решительным поборником индустриализации на коммунистических началах, то есть на основе тотального подчинения производства монополии партии, органов государства. Пожирая собственных детей, коммунистическая революция не трогает всех подряд, тем более ни в коем случае тех, кто важен, кто необходим для будущего — для индустриализации. Уничтожаются обычно революционеры, воспринявшие идеи и лозунги революции буквально, наивно верящие в возможность их осуществления. Побеждает течение, усматривающее первостепенный смысл революции в укреплении власти — инструмента будущего индустриального переустройства, которое, ясное дело, должно вестись на определенной социально-политической — коммунистической — основе.
При коммунистической революции впервые часть ее участников, представители одного — правящего — течения, переживает и революцию, и бывших своих соратников. В прежних революциях именно эти течения неминуемо гибли. Коммунистическая революция — первая, совершаемая «в пользу» революционеров, одной их части. Они и собирающаяся вокруг них бюрократия пожинают плоды революции. Что и дает повод им, как и широким слоям, в течение продолжительного времени сохранять иллюзию уникальности революции, сохранившей верность себе, воплощающей лозунги, начертанные на ее боевых стягах. Разве не те же самые личности или большая часть их, с теми же или немного переиначенными идеями и лозунгами по-прежнему стоят во главе партии, до революции выкованной, и во главе власти, в революции добытой?