2

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2

Понятие национального коммунизма казалось полной бессмыслицей до конца второй мировой войны, пока советский империализм не показал, на что он способен не только в отношении капиталистических, но и коммунистических стран. Рождение этого понятия связано прежде всего с конфликтом между Югославией и СССР.

Порицание хрущевско-булганинским «коллективным руководством» сталинских методов, возможно, и в состоянии смягчить отношения между СССР и другими коммунистическими странами, но нормализовать их полностью одним этим невозможно. В лице СССР мы сталкиваемся не только с коммунизмом, но и с империализмом великой русской — советской — державы. Этот империализм может менять формы и методы «воздействия», но не может исчезнуть, — равно как и стремление коммунистов других стран к независимости.

Подобного развития не миновать и другим коммунистическим системам. Сообразно возможностям и обстоятельствам они тоже будут тяготеть к тому, чтобы стать (и станут) по-своему империалистическими, гегемонистскими.

В развитии внешней политики СССР существуют две империалистические фазы, хотя таковой можно было бы считать и предшествовавшую им, когда речь шла почти исключительно о распространении революционной пропаганды в других странах. Я считаю, что нет достаточных оснований и эту первую, революционную фазу в развитии СССР категорически считать империалистической, так как он тогда больше оборонялся, чем нападал. Хотя несомненно, что и тогда в политике его верхушки присутствовали мощные имперские тенденции (например, по отношению к Кавказу).

Таким образом, если не считать империалистической первую, революционную фазу, то вторая началась, вообще говоря, с победы Сталина, индустриализации и установления господства нового класса в 30-е годы. Этот поворот стал особенно очевиден накануне войны, когда сталинское правительство должно было (и получило такую возможность) перейти от декларативного пацифизма и антиимпериализма к делу, что отразила, в том числе, и смена руководства внешней политикой, — общительного, обаятельного и в достаточной мере принципиального Литвинова сменил беспринципный, замкнутый Молотов.

Основная причина империалистической политики, без сомнения, кроется в самой эксплуататорской и деспотической природе нового класса. Но чтобы этот класс мог проявить себя как империалистический, ему необходимо было обрести определенную силу и оказаться в соответствующих обстоятельствах. Эта сила к началу второй мировой войны у него уже была. А сама по себе война изобиловала возможностями для империалистических комбинаций. Безопасности такой крупной страны, как СССР, особенно в современной войне, маленькие прибалтийские государства никак не угрожали, тем более что настроены они были не только не агрессивно, а даже по-союзнически. Но для аппетитов ненасытной великорусской коммунистической бюрократии это был лакомый кусочек.

Коммунистический интернационализм, являвшийся до того времени составной частью советской внешней политики, слился во второй мировой войне с интересами правящей советской бюрократии. Тем самым и его организации оказались ненужными. Идея распустить Коминтерн возникла, по словам Димитрова, вслед за оккупацией прибалтийских стран, в пору сотрудничества с Гитлером, хотя осуществлена она была во второй фазе войны, в период союзничества с западными государствами.

Информбюро, включавшее восточноевропейские, французскую и итальянскую партии, было создано по инициативе Сталина для обеспечения советского господства в странах-сателлитах и усиления влияния в Западной Европе. По уровню Информбюро не шло ни в какое сравнение с Коммунистическим Интернационалом, в котором — несмотря на тот же абсолютный диктат Москвы — хотя бы формально были представлены все партии. Информбюро было сведено к зоне советского фактического и вероятного влияния. Конфликт с Югославией показал, что оно должно было осуществлять подчинение коммунистических стран и партий советскому правительству, — подчинение, которое стало ослабевать вследствие укрепления в них национального коммунизма. После смерти Сталина Информбюро было распущено. Советское правительство, желая избежать крупных и опасных разногласий, признало если и не допустимость национального коммунизма, то хотя бы право на так называемый особый путь к социализму.

Эти организационные изменения вызывались глубокими экономическими и политическими причинами.

Пока коммунистические партии в Восточной Европе не набрали еще силы, да и сам Советский Союз еще недостаточно окреп экономически, советское правительство (не будь даже сталинского произвола и деспотизма) было вынуждено утверждать свое господство в восточноевропейских государствах административными методами. Собственную экономическую и иную немощь советскому империализму приходилось компенсировать политическими — в первую очередь полицейскими и военными методами.

Такая милитаристская форма империализма, являвшая собой лишь более высокий уровень того же царского военно-феодального империализма, соответствовала внутренней структуре Советского Союза, где полицейский и административный аппарат под централизованной единоличной командой занимал доминирующее положение.

Сталинизм и есть сплав личной коммунистической диктатуры и милитаристского империализма.

Различные смешанные общества, использование политического нажима для поглощения экспорта восточноевропейских стран по ценам ниже мировых, искусственное формирование «мирового социалистического рынка», контроль за всеми политическими действиями подчиненных партий и государств, превращение традиционно-благожелательного отношения коммунистов к «родине социализма» в доходящий до психоза культ советского государства, Сталина и его достижений — неотъемлемые признаки этого империализма.

Но что произошло далее?

В самом Советском Союзе, внутри его господствующего класса, к тому времени совершились «тихие» перемены, открытому проявлению которых препятствовала лишь фигура Сталина. Подобные перемены, в ином только виде, происходили и в восточноевропейских странах: там новые национальные бюрократии стремятся ко все большему укреплению своей власти и собственности, наталкиваясь одновременно на проблемы, вызванные гегемонистским нажимом со стороны советского правительства. Если раньше они, чтобы прийти к власти, должны были отказаться от национального своеобразия, то теперь такая позиция стала преградой их дальнейшему возвышению. Кроме того, советское правительство оказалось больше не в состоянии следовать слишком дорогой и рискованной сталинской внешней политике военных угроз и изоляции, а одновременно, в эпоху всеобщих антиколониальных движений, держать «в черном теле» ряд европейских государств.

Советские вожди после длительного периода нерешительности и оттяжек вынуждены были признать необоснованность обвинений против руководителей Югославии, которых клеймили как гитлеровских и американских шпионов за то единственно, что они отстаивали право по-своему строить и развивать коммунистическую систему. Тито стал самой заметной фигурой современного коммунизма. Национальный принцип был формально признан. Но вместе с тем, Югославия перестала быть неповторимым генератором нового в коммунизме. Югославская революция «утихомирилась» в своем стандартном русле, в стране начался мирный и однообразный период коммунистического владычества. Любовь между вчерашними врагами от этого не стала вечной, споры тоже не завершились. Все лишь вошло в новую фазу.

Тем самым Советский Союз вступил во вторую, преимущественно экономическую и политическую, если так можно выразиться, фазу своей имперской политики. Во всяком случае, такое впечатление складывается, когда анализируешь имеющиеся на сегодняшний день факты.

Национальный коммунизм стал теперь повсеместным явлением. Им охвачены все коммунистические движения — одни сильнее, другие слабее. Исключением является лишь СССР, против которого, естественно, национальный коммунизм и направлен. И советский коммунизм в свое время, в годы возвышения Сталина, был национальным коммунизмом. Тогда русский коммунизм фактически отказался от интернационализма, используя его лишь в качестве инструмента своей внешней политики.

Советский коммунизм сегодня столкнулся с необходимостью пусть не окончательно, но все же признать новую реальность в коммунизме.

Меняясь изнутри, советский империализм вынужден был измениться и по отношению к внешнему миру. От преимущественно административного контроля за ними он постепенно перешел к экономической интеграции с восточноевропейскими странами, к совместному планированию в важнейших отраслях, на что коммунистические правительства соглашаются сегодня в основном добровольно, чувствуя еще свою слабость как во внутреннем, так и в международном плане.

Такая ситуация не может продолжаться долго, так как таит в себе существенные противоречия. С одной стороны, укрепляются национальные черты коммунизма, а с другой — не исчезает советский империализм. Советское правительство и правительства восточноевропейских стран, включая Югославию, стремятся найти выход на путях сотрудничества, объединения усилий при разрешении единых проблем, затрагивающих самое сокровенное — убережение существующих форм власти и собственности. Это, пожалуй, единственный аспект, где сотрудничество возможно, другие отсутствуют. Условия для дальнейшей интеграции с Советским Союзом продолжают создаваться, но еще больше возникает условий, ведущих к достижению восточноевропейскими коммунистическими правительствами самостоятельности. Ни советское правительство не отказалось от своего господства в этих странах, ни их правительства — от горячего стремления добиться чего-то похожего на самостоятельность Югославии. Степень их будущей самостоятельности находится в зависимости от соотношения сил — внешних и внутренних.

Признание национальных форм коммунизма, на которое советское правительство, правда, «стиснув зубы», но все же решилось, есть факт огромной значимости, весьма и весьма опасный для советского империализма.

Это рождает более-менее свободную дискуссию, а значит и идеологическую самостоятельность. Теперь силу влияния какой-либо «ереси» на коммунизм будет определять не только добрая воля Москвы, но и ее, этой «ереси», собственные национальные возможности. Отход от Москвы, которая изо всей мочи упирается, пытаясь на «добровольной» и «идеологической основе» сохранить свое влияние в коммунистическом мире, остановить будет невозможно.

Да и сама Москва не та, что прежде. Потеряна монополия на новые идеи и моральное право предписывать единственно разрешенную «линию». Порвав со Сталиным, она перестала быть идейным центром. Эпоха великих коммунистических монархов и великих идей закончилась и здесь, зато началось царствование сереньких коммунистических бюрократов.

«Коллективное руководство» даже не подозревает, какие проблемы и потери ждут его в самом коммунизме — и у себя в стране, и вне ее. Но что было поделать? Сталинский империализм оказался не просто слишком дорогостоящ и опасен, но и того хуже — неэффективен. Он вызывал ропот не только народов, но и самих коммунистов — притом в крайне напряженной международной ситуации.

Советского идейного коммунистического центра больше не существует, он в полном развале. Единству мирового коммунистического движения нанесен непоправимый урон, по сей день не видно возможности его реанимировать.

Но как замена Сталина «коллективным руководством» не могла изменить сути самой системы в СССР, так и национальный коммунизм, несмотря на возрастание по мере освобождения от влияния Москвы его возможностей, не был способен изменить свою внутреннюю сущность — тотальную власть, монополию идей и собственности партийной бюрократии. Он, правда, мог в значительной степени ослабить давление и замедлить темпы утверждения своей монополии на собственность — особенно в деревне. Но национальный коммунизм не стремится, да и не может стать ничем, кроме коммунизма. Потому-то его непрестанно и подсознательно влечет к «началу начал» — Советскому Союзу. Он не способен отделить свою судьбу от судьбы остальных коммунистических стран и движений.

Национальные изменения в коммунизме создают угрозу советскому империализму сталинской эпохи, но — не коммунизму, как таковому, не его сути. Наоборот, они могут способствовать росту его сил там, где он правит, и сделать его более привлекательным в глазах сторонних наблюдателей.

Национальный коммунизм совпадает с недогматической, то есть антисталинистской фазой развития коммунизма, более того, является существенным признаком этой фазы.