Глава девятая. Мир, которого не было: Закавказье

Глава девятая. Мир, которого не было: Закавказье

Брестский мир остался бумажной декларацией прежде всего потому, что ни одна из сторон не смотрела на него как на деловой, выполнимый и окончательный. В случае победы Германии Брестский мир должен был быть пересмотрен и конкретизирован в рамках общего европейского соглашения. В случае поражения Германии в мировой войне договор, очевидно, потерял бы силу и потому, что его расторгла бы Россия, и потому, что не допустила бы Антанта. Неподконтрольное советской власти население Брестского мира вообще не признавало[1]. Внутри советского лагеря и те, кто голосовал за договор под давлением Ленина, и те, кто поддерживал соглашение с немцами под давлением обстоятельств, рассматривали Брестский мир как кратковременную передышку, которая может оборваться в любой день[2]. Неудивительно, что вскоре после ратификации Брестского мира секретарь ЦК РКП(б) Е. Д. Стасова указала в письме местным организациям: «Нет сомнения в том, что Германия, хотя и заключила мир, приложит все усилия к ликвидации советской власти»[3].

С военной точки зрения Брестский договор не принес желаемого облегчения ни Германии, ни РСФСР. Со дня на день ожидалось падение Петрограда, занятие его немцами. 4 марта, на следующий день после подписания мирного договора, петроградский комитет РСДРП(б) обратился в ЦК с письмом, в котором ставил вопрос о переходе петроградской организации партии на нелегальное положение в связи с угрозой занятия города немцами — настолько никто не верил в только что подписанное соглашение. На случай ведения работы в условиях подполья петроградский комитет просил выделить ему несколько сот тысяч рублей. Комитет также предлагал не собирать Седьмой партийный съезд в Петрограде, а перенести его в Москву и эвакуировать туда всех прибывших на съезд делегатов, чтобы не «потерять своих лучших товарищей» в случае захвата города немцами[4]. Впрочем, председатель Петросовета Зиновьев старался быть спокойным:

«Реальное соотношение сил показывает, что немецкий империализм в настоящий момент в силе потребовать от нас беспошлинно фунт мяса, но все же он не имеет возможности требовать выдачу головы Совета. [...] Германия не пойдет на дальнейшее наступление, как ни соблазнительна перспектива оккупации Петрограда и разгром Смольного[5]. [...] А если Вильгельм все-таки будет в силах продолжать наступление против нас, что тогда? Тогда нам ничего не останется, кроме как продолжать войну, причем эта война впервые приобретает действительное революционное значение»[6].

Ни на договор, ни на факт ратификации его съездом не обращали внимания. Так, одновременно с работой Седьмого съезда партии в том же Петрограде проходила городская конференция РКП(б). Как и московская конференция, проведенная ранее, конференция в Петрограде была посвящена двум вопросам: Брестскому миру и предотвращению раскола в рядах большевистской партии. Как и в Москве, большинством голосов конференция высказалась против раскола, потребовав от левых коммунистов «прекращения обособленного организационного существования», и постановила прекратить издание органа левых «Коммунист»[7]; органом петроградской партийной организации была объявлена «Петроградская правда»[8]. Однако в вопросе о передышке Ленина снова ожидало разочарование. Даже Зиновьев, представлявший на конференции его позицию, закончил речь компромиссным заявлением: «Ни одну секунду нельзя создавать впечатление, будто наступил мирный период. Передышка есть передышка. Надо бить в набат. Надо готовиться, надо мобилизовать наши силы. Под перекрестным огнем наших врагов необходимо создавать армию революции»[9].

Большинством голосов конференция проголосовала за формулу Троцкого «ни мира, ни войны». Точку зрения Ленина переставали принимать всерьез. Германская оккупация была фактом. Германская оккупация была актом войны[10]. Даже если бы немцы не двигались больше ни на сантиметр восточнее уже занимаемой ими линии — не могло бы быть речи ни о мире, ни о передышке. Война продолжалась[11]. Русских солдат продолжали брать в плен и даже расстреливать[12]. И это было главным провалом в планах Ленина: Брестский мир был безоговорочной капитуляцией перед врагом на неограниченных договором условиях[13]. Это относилось прежде всего к районам, отданным под турецкую и германскую оккупацию: Закавказью и Украине.

В оппозицию Брестскому миру Закавказье стадо еще в феврале 1918 года, когда туда дошла информация о возможном подписании сепаратного мира между Россией и странами Четверного союза и о том, что Россия по требованию Германии и Турции может отдать Закавказье под оккупацию, а некоторые закавказские территории, прежде всего Каре, Ардаган и Батум, под турецкую аннексию. В Закавказье это поняли так, что советская власть в России откупалась от немцев за счет закавказских территорий, причем турецкая оккупация обещала быть жестокой.

Не удивительно, что Закавказье решительнее других территорий высказалось против Брестского мира. Жителям Закавказья нечего было терять: и в случае продолжения войны, и в случае ее окончания и передачи территорий под контроль турецкой армии, населению грозили смерть и разорение. 28 февраля на заседании Закавказского сейма с речью о Брестском мире выступил закавказский социал-демократ Ной Жордания. Останавливаясь на условиях Брестского договора, о которых стало известно вечером 27 февраля, Жордания сказал, что теперь еще больше оборваны нити, связывавшие Закавказье с Россией, и предложил Сейму объявить себя закавказским Учредительным собранием и добиваться заключения сепаратного мира с Турцией. Жордания добавил, что «такой мир, какой подписали в Петрограде большевики», Закавказье не подпишет — «лучше умереть» (зал ответил ему «бурей аплодисментов на всех скамьях»)[14]. В тот же день была образована комиссия под председательством Н. Рамишвили для выработки «основных положений» по вопросу о мире[15].

Закавказский сейм, в котором доминировали меньшевики, поддержал идею сепаратного мира с Турцией[16], но мира «почетного», «без аннексий»[17]. Впервые собравшись 23 февраля, Сейм по предложению турецкого командования начал переговоры о сепаратном мире. 1 марта, отвергнув предложение о предварительных переговорах с представителями Антанты, Сейм объявил себя правомочным заключить окончательный мир с Турцией и в тот же день постановил послать делегацию для ведения переговоров. Состав делегации определился 2 марта. Председателем делегации был А. И. Чхенкели, от военного ведомства поехал начальник штаба генерал-майор В. А. Левандовский. Однако отъезд в Трапезунд, где находилась ставка турецкого главнокомандования и где должны были проходить переговоры, был отложен: 2 марта секретарь русской мирной делегации Карахан сообщил телеграммой о том, что на 3 марта назначено подписание Брестского мира, согласно условиям которого, Батум, Каре и Ардаган будут переданы Турции. В Трапезунд был послан о том запрос, и мирная делегация Закавказья ожидала на него ответа, находясь в столице Закавказья — Тифлисе.

Когда Брестский договор был подписан, Закавказский сейм и правительство разослали телеграфный протест министрам иностранных дел воюющих держав и объявили договор, заключенный без ведома и одобрения правительства Закавказья, «лишенным всякого значения с точки зрения международного права и необязательным для себя»[18]. В ответ 10 марта турецкое командование потребовало от закавказской армии очистить Батум, Ардаган и Каре[19].

Создавшееся положение обсуждалось на заседании Сейма 11 марта. Председатель Закавказского комиссариата Е. П. Гегечкори заявил, что Закавказье с момента большевистского переворота не признавало советскую власть и действовало во всем совершенно самостоятельно, без оглядок на СНК. Если так, то даже Турция должна признать, что Закавказье — независимое от советской России государство и Брестский договор, заключенный ленинским правительством с Четверным союзом, не может распространяться на закавказские республики. Категорически против уступок Турции высказался Жордания[20]. Его поддержали многие из выступавших.

В результате, Закавказский комиссариат официально уведомил Турцию о непризнании Закавказьем Брестского мира и предложил вести самостоятельные сепаратные переговоры[21]. По разным причинам Германия и Турция против этого не возражали. По Брестскому договору Германия не получала в Закавказье никаких территорий. При сепаратном договоре с Закавказьем она могла укрепить там свое политическое и экономическое влияние[22]. В приобретении территорий для Турции Германия заинтересована не была, а потому ее не слишком волновало, сумеет ли Турция отстоять территории, отошедшие к ней по Брестскому миру или нет. Турция, со своей стороны, безусловно надеялась воспользоваться слабостью еще до конца не оформившегося Закавказского государства, подчинить его своему влиянию и оговорить для себя аннексию территорий не меньших, чем те, которые уже отходили к ней по Брестскому миру[23].

7 марта, уже после подписания в Бресте мирного соглашения между Россией и Четверным союзом, Закавказская делегация выехала в Батум, а вечером 8 марта на вспомогательном крейсере Черноморского флота «Король Карл» за баснословную плату была доставлена в Трапезунд, где до 11 марта ждала, прямо на судне, турецкую делегацию, прибывшую из Константинополя[24]. 14 марта мирная конференция начала работу. Турецкая сторона отказалась признать «заявление Закавказской делегации о недействительности Брест-Литовского договора в части, касающейся Кавказа» и «выразила желание, чтобы Закавказье решилось объявить независимость и форму правления, прежде чем начатые переговоры примут окончательный характер и приведут к благоприятному результату». 21 марта Турция заявила также, что согласна признать независимость Закавказья лишь «после отказа от каких бы то ни было претензий [Закавказья ] на Батумский, Ардаганский и Карсский санджаки»[25]. Все попытки Закавказской делегации «сдвинуть турок с позиции Брест-Литовского договора были тщетны»[26].

Вопрос о провозглашении независимости Закавказья уже обсуждался какое-то время в Закавказском сейме. Причины, толкавшие Закавказье на отделение, изложил депутат Сейма Ониашвили, указавший, что объявить Закавказье неразрывной частью России значит быть вовлеченным в русскую гражданскую войну и «сделаться ареной иноземного нашествия, в данном случае нашествия турецкого». В то же время, провозгласить независимость — значит защищать себя собственными силами, которых, может быть, и нет. Брестский мир Ониашвили назвал «финалом», который «довершает позор и разложение большевистской России»: «не спрашивая совершенно закавказские народы», не считаясь с их волеизъявлением, Совнарком «самочинно заключил с Германией позорный мир и отдал Россию — Германии, а Закавказье — Турции»[27].

Тем не менее не все приветствовали идею отделения от России. Против, в частности, высказалось русское население Закавказья. В резолюции Временного бюро русского национального совета по этому поводу говорилось, что Временное бюро русского национального совета, не признавая Совет народных комиссаров правомочным заключать мир, не признает и условий мира, касающихся границ Закавказья, а потому не находит возможным отдавать Каре, Ардаган и Батум Турции. Бюро, однако, предлагало Закавказью не отделяться, а найти способ объединить свои силы «со всей революционной демократией России» и вместе вести борьбу против брестского диктата[28].

Сам Закавказский сейм шел на провозглашение независимости со смешанным чувством[29]. Ироничным казалось, что в независимости Закавказья оказывался заинтересован первейший враг — Турция[30]. Риск был и в том, что Закавказье могло при прямых переговорах с Турцией потерять больше, чем по Брестскому миру. 5 марта в Сейме по этому поводу от имени партии «Дашнакцутюн» выступил Врациан, как раз и указавший на то, что Турция после провозглашения независимости Закавказья может не отойти к границам 1914 года и не ограничиться уже полученными по Брестскому договору тремя округами.

10 марта, на последнем заседании сессии Закавказского сейма, посвященном вопросу о независимости, царило замешательство. «Заседание ничем не кончилось, — записал очевидец. — Все разошлись, ощущая большую неловкость»[31]. Закавказье оказалось в положении более трудном, чем Россия. Ленин по Брестскому миру в основном отдавал территории, которые все равно не смог бы удержать и контролировать, причем отдавал их под оккупацию германской армии — более цивилизованной, менее жестокой, чем турецкая. Закавказье могло капитулировать и потерять жизненно важные для страны районы. Но могло попробовать сопротивляться турецкому нашествию (и рисковало потерять еще больше территорий и разорить население тех областей, которые оказались бы под оккупацией турок или в районах военных действий).

Именно эти вопросы и обсуждались 11 марта в штабе Кавказского фронта на совещании военных и государственных деятелей, посвященном возможности продолжения войны с Турцией. Мнение военных сводилось к тому, что Закавказье сопротивляться не может. Так считал, в частности, полковник генерального штаба Шатилов, сообщавший, что у турок на Кавказском фронте сосредоточены три дивизии: 37-я, 42-я и 11-я. Шатилов не исключал, что «недели через три турки выйдут к Батуму или даже высадят десант западнее города, чтобы отрезать Батум от остального Закавказья». С занятием же Батума турки смогут действовать в направлении на Ардаган и угрожать Карсу, причем «если Закавказье отделится от России, может быть потерян Черноморский флот, и тогда будет не исключена блокада Батума»[32].

Пессимистично был настроен главнокомандующий войсками Кавказского фронта генерал-майор Лебединский. В рапорте председателю Закавказского комиссариата он доносил, что, получив 10 марта от турок телеграммы с предложением очистить Батумскую и Карсскую области и Ардаганский округ, он, намереваясь «противиться этому предложению вооруженной силой», прибыл в Батум, чтобы на месте оценить возможности для обороны, и выяснил, что город совершенно не готовится к турецкому нашествию и что на Приморском направлении никаких войск нет. «Вопрос обороны границы Закавказья от наступления турецких сил, — заключил Лебединский, — является совершенно безнадежным и, в связи с настроением народных масс в тылу» — отсутствием единства у закавказского населения — «может иметь самые печальные последствия»[33].

Однако социал-демократические деятели, в руках которых находилось руководство страны, подобно революционерам в России считали, что состояние дел в момент революции определяют далеко не только перевесом в военной силе. Закавказские меньшевики предлагали то же самое, что и меньшевики в России: встать на путь организации общенародной войны против захватчиков. Жордания считал, что необходимо «поднять народное движение», организовать народную милицию (без ограничения возраста), отозвать мирную делегацию, так как она «действует неблагоприятно на воображение населения»; Красную гвардию — отправить на фронт, Черноморский флот — купить, поскольку «флот будет служить тому, кто даст деньги». Через тот же Черноморский флот Жордания планировал закупить продовольствие для Закавказья, поскольку «матросы согласились за 400.000 руб. привезти из Севастополя 200.000 пудов зерна»[34].

5 апреля на шестом и последнем заседании мирной конференции в Трапезунде Закавказская делегация согласилась на уступку туркам «всего Ольтинского округа, южной части Ардаганского, юго-западной части Карсского округа и западной части Кагызманского округа». В ответ 6 апреля в 7 часов вечера Турция предъявила ультиматум: в течение 48 часов Закавказье должно было информировать турецкую сторону о принятии условий Брестского договора в касающейся Закавказья части. Утром следующего дня председатель Закавказской мирной делегации Чхенкели телеграфировал об ультиматуме в Тифлис. 8 апреля «был получен ответ правительства с предложением максимальных уступок», которые, однако, не удовлетворили Турцию. В Тифлис была послана новая телеграмма. Срок ультиматума был продлен еще на 48 часов, но одновременно с этим 8 апреля турецкая армия начала военные действия с целью овладения спорными территориями силой. В тот же день Закавказский комиссариат послал Чхенкели в Трапезунд телеграмму с требованием к туркам прекратить военные действия под угрозой разрыва переговоров[35].

Чхенкели попросил сообщить, может ли Закавказье «силой оружия отстоять Батум, Ардаган и Каре». Если не может, каковы предельные уступки туркам. «Время не терпит», — заключил Чхенкели[36]. Однако Тифлис молчал. До 9 часов вечера 10 апреля, когда истекал срок ультиматума, ответа правительства Закавказья не последовало. Тогда закавказская мирная делегация на свой страх и риск дала согласие на признание Закавказьем Брестского мирного договора[37]. Вскоре после этого из Тифлиса пришел, наконец, долгожданный ответ за подписью Гегечкори. Закавказский сейм постановил разорвать переговоры с Турцией. Председателю мирной делегации министру иностранных дел Чхенкели предписывалось «ввиду того, что мирное соглашение по вопросу о границах Закавказья между Турцией и Закавказьем не достигнуто» немедленно выехать обратно в Тифлис. 14 апреля делегация покинула Трапезунд[38]. За два дня до этого, 12 апреля, командующий турецкими войсками в ультимативном порядке потребовал от коменданта Батума сдать город[39].

Решение разорвать переговоры с Турцией было принято на заседании Сейма 13 апреля. В 8 часов вечера его открыл председатель Сейма Н. С. Чхеидзе. Первым выступал председатель правительства Гегечкори. Он сообщил, что отоманское правительство настаивает на принятии полностью Брест-Литовского договора и не соглашается на сделанные уступки — Карса и Ардагана с оставлением за Закавказьем Батума. Гегечкори считал, что Закавказье не может отказаться от Батума — единственного выхода к морю; «при невозможности заключить позорный мир и этим подписать Закавказью смертный приговор», вопрос остается разрешить «силой оружия»; «при единении всех народов Кавказа можно рассчитывать на победу».

От имени меньшевиков за разрыв переговоров с Турцией и против признания Брестского мира выступил Церетели: «В этой неравной борьбе мы можем пасть, — сказал он,— но наша погибель может разбудить демократию великой России и поднять ее на борьбу с германским империализмом». Русские меньшевики предлагали будить революцию в Германии. Грузинские — в России. «Мы уверены, что Турция не остановится на тех условиях, которые она предъявляет на основании Брест-Литовского договора. Она пойдет и дальше», — указал Арутюнян, представитель фракции «Дашнакцутюн», и от имени армянского населения Закавказья предложил отвергнуть турецкий ультиматум. За отклонение ультиматума и условий Брестского договора выступили закавказские эсеры[40]. В результате Сейм проголосовал за резолюцию, зачитанную Жордания: «Отозвать мирную делегацию из Трапезунда и считать, что мы находимся в состоянии войны с Турцией. [...] Объявить всю страну на военном положении [...]. Обратиться к населению с манифестом».

Заранее заготовленный меньшевиками манифест тут же был утвержден Сеймом[41]. Закавказье решило драться. С военной точки зрения это решение, безусловно, было очень рискованным: уже 14 апреля турецкие войска заняли Батум[42]. На следующий день правительство обратилось к населению с призывом сопротивляться[43], причем готово было принять для этого помощь и от большевиков[44], и от Антанты[45]. Однако помощь не пришла. А вернувшаяся из Трапезунда мирная делегация убедила Сейм возобновить сепаратные переговоры.

22 апреля, как первый шаг для возобновления мирных переговоров с Турцией, была, наконец, провозглашена независимость Закавказской федеративной республики[46]. В тот же день правительство Гегечкори подало в отставку, которая была принята Сеймом. Новое правительство возглавил сторонник подписания Брестского соглашения Чхенкели. 23 апреля правительство заявило Турции о признании Брест-Литовского договора и согласилось «немедленно командировать свою делегацию для возобновления переговоров» в Батуми. 28 апреля Турция ответила согласием и приостановила продвижение своей армии[47].

Провозглашение независимости Закавказья привело к ухудшению и без того нелегкого военного положения федерации. Многие русские офицеры, продолжавшие считать себя гражданами России, после отделения Закавказья стали подавать прошения об отставке[48]. 24 апреля военным вопросам было посвящено заседание правительства. Обсуждалось, в частности, положение Карса, которое, по мнению начальника штаба главнокомандующего войсками Кавказского фронта, было безнадежно: Каре не мог продержаться и недели[49]. Правда, мнение о военной слабости Закавказья разделялось далеко не всеми военными и политическими деятелями. Когда председатель Закавказской мирной делегации и глава нового правительства Чхенкели заявил в телеграмме, что Ардаган взят, а судьба Карса решится на днях, командир корпуса генерал Назарбеков опубликовал опровержение и указал, что туркам не легко будет взять «эту твердыню, к защите которой комендантом принимаются все необходимые меры». Со времени падения Эрзерума, указывал Назарбеков, боеспособность частей корпуса возросла, и скоро он станет силой, с которой «придется считаться противнику»[50].

Член Закавказского сейма Ю. Ф. Семенов несколько позже высказал предположение, что Каре и Батум были сданы не по военным, а по политическим соображениям, под давлением тех, кто хотел заключить сепаратный мир с Турцией. «Армянские части после отступления от Эрзерума до пределов Закавказья оправились и представляли достаточную боевую силу», — писал Семенов. Крепость Каре была снабжена провиантом и боевым снаряжением в достаточных количествах для того, чтобы с успехом отражать «истощенные, голодные и плохо одетые турецкие войска. В таком же положении находился Батум с его великолепным вооружением». В Тифлисе Русский национальный совет сформировал небольшую пехотную часть и несколько батарей территориальных частей, и эти отряды сражались вместе с армянскими частями генерала Назарбекова. Они оставили Каре, «когда по приказу Чхенкели эта крепость была без бою отдана туркам против воли значительной части Закавказского правительства, об этом не осведомленном», и несмотря на то, что Назарбеков считал возможным Каре удержать[51].

26 апреля Закавказское правительство выступило в Сейме с декларацией о своих планах. В целом политическая линия правительства Сеймом была одобрена. В длинной речи Церетели обвинил во всех несчастиях Закавказья большевиков, совершивших переворот в Петрограде, развязавших гражданскую войну, подписавших Брестский мир. «Ультиматум о признании Брест-Литовского мирного договора диктовался нам с двух сторон, — сказал Церетели, — со стороны большевистской России и со стороны наступающей Турции». Только поэтому Закавказью пришлось принять турецкие требования и провозгласить свою независимость, указал выступавший.

5 мая в Батуми открылось заседание мирной конференции, однако турецкая делегация заявила, что, положив Брестское соглашение в основу переговоров, она оставляет за собою право предъявления новых территориальных требований[52]. Возникший из-за этого конфликт предложили урегулировать в качестве посредников немцы. Германская миссия во главе с генералом фон Лоссовым прибыла для этого в Батуми. Германское вторжение (по сравнению с турецким) представлялась Закавказью наименьшим злом. И правительство решило с помощью немцев попытаться избежать оккупации всего Закавказья турками. При посредничестве Германии переговоры тянулись до 25 мая, но успехом не увенчались. Видя безрезультатность своего посредничества, фон Лоссов отказался от данной ему миссии и покинул Батуми.

В тот же день Турция предъявила новый ультиматум, дав для ответа 72 часа[53]. Дальнейшие оттяжки и сопротивление грозили серьезным кровопролитием, и Закавказская федерация, просуществовав чуть больше месяца, распалась. В надежде избежать турецкой оккупации Церетели на заседании правительства 26 мая заявил о выходе Грузии из федерации и провозглашении независимости[54]. Лишившись основного своего звена, Сейм в три часа дня 26 мая объявил себя распущенным. Через час в том же зале было открыто заседание Грузинского национального совета[55]. С интервалом в один день, 27 и 28 мая, о независимости заявили Армения и Азербайджан. Тогда же, 28 мая, Грузия подписала в городе Поти предварительный договор с Германией о вводе в Грузию немецких войск[56].

При содействии Германии 4 июня Грузия и Армения заключили с Турцией «Договор мира и дружбы», что, однако, не спасло Армению от нашествия турецкой армии — в том же месяце мир был разорван и военные действия возобновились[57]. Договор, не ратифицированный ни одной из сторон, так и не вступил в силу. Но от турецкой оккупации Грузия была спасена, променяв ее на германскую[58].

Азербайджан мира с Турцией не заключил. В Баку скопилось немало русских солдат, там же была сосредоточена Каспийская флотилия. Власть в городе взяли большевики, однако на коалиционной основе, с вхождением в Бакинский совет «умеренных элементов», в том числе армянских национальных партий. Последние были настроены резко антитурецки, категорически выступали против мира с Турцией и сыграли большую роль в организации отпора турецкой армии[59]. Тем не менее, турецкая опасность городу все возрастала, и в самом конце июля Бакинский совет 259 голосами против 236 высказался за приглашение союзников. Посланный англичанами отряд из 1100 человек[60] не мог существенно изменить положения и противостоять 11-тысячному турецкому войску[61]. Но поскольку против приглашения англичан выступали большевики, придерживавшиеся, согласно директивам Москвы, прогерманской ориентации даже в июле 1918 года, им пришлось отстраниться от власти. Диктатура Бакинского совета была заменена «диктатурою Исполкома и Центрофлота», которая, однако, не имела сил для организации обороны города. В августе Баку был осажден турецкими войсками. В ночь с 14 на 15 сентября англичане покинули город и отошли в Энзели. На следующий день в Баку вошла турецкая армия. Она оставалась в городе до конца мировой войны[62]: 17 ноября англичане заключили перемирие с Турцией, и в Баку, уже во второй раз, вошли английские войска, под командованием генерала Томсона[63]. Британские части были также введены в Грузию и Армению.

Все это время, до 13 ноября, советская Россия, подписавшая с Четверным союзом «передышку» на условиях, приведших к отделению и оккупации Закавказья, формально жила в состоянии мира с Германией и Турцией. Получалось, однако, что Ленин уступил не три закавказских округа — Каре, Батум и Ардаган, а все Закавказье. Но если революционеры, устремившие свой взор на запад, готовы были простить Ленину потерю южных территорий, годных разве что для броска на Турцию и Иран, они восприняли как откровенную измену делу революции согласие Ленина на отдачу под германскую оккупацию почти уже советской Украины.