ЭПИЛОГ Борджиа через призму времен

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЭПИЛОГ

Борджиа через призму времен

Посмертная судьба Борджиа связана с именем Никколо Макиавелли. Он действительно вошел в бессмертие благодаря его трактату De principatibus (О государствах). Это короткие записки, состоящие из двадцати двух глав, написанные за несколько месяцев — между июлем и декабрем 1513 года. Их цель — дать советы политическим руководителям на примере поступков творивших чудеса главных действующих лиц истории. Чаще всего рядом с именем Александра VI упоминается Чезаре Борджиа. В его честь последующие поколения изменят заглавие этого произведения и назовут его «Государь».

Холодный ум создавал это руководство к действию — как захватить власть и как ее сохранить. Со времени своего появления трактат Макиавелли стал настольной книгой тех, кто стремится господствовать над себе подобными. Он учит их, как не считаться с нравственными принципами, законами и традициями, чтобы удовлетворить свои желания. Великий муж из семейства Борджиа, изображенный как сверхчеловек, предлагается в качестве примера для подражания. Еще во времена своего зарождения «макиавеллизм» мог бы называться «борджианизм».

Этот иногда совершенно невероятный рассказ о поведении Чезаре и его отца Александра VI подтверждается Дневником, также называемым Liber nota rum (Книгой записей), или Diarium (Ежедневник) папского церемониймейстера Жана Буркарда. Архивисты Ватикана тщательно сохранили этот документ после смерти его автора в 1506 году. Они постоянно пользовались им, потому что он очень детально описывал римские обряды, последовательность в размещении сановников во время служб, порядок процессий, папские облачения в зависимости от религиозного праздника — все эти подробности были тщательно сохранены в настоящей «книге ризничего». Но, описывая церемонии, хитрый Буркард перемежает повествование рассказами об излишествах и скандалах, о слухах, ходивших по Ватикану, приводит стихи и памфлеты, наводнявшие Рим при Александре VI.

Такие залежи информации нельзя было долго хранить в тайне. Записки Буркарда слишком хорошо подтверждали летописи того времени. Историки немедленно принялись эксплуатировать эти материалы. Дневник стал источником для Истории жизни понтификов, публиковавшейся с 1505 года как продолжение труда Бартоломео Сакки, прозванного Баттиста Платина. Она дала пищу для размышлений великим писателям, захваченным историей Борджиа. Франческо Гиччардини (Гишарден) в своей Истории Италии, писавшейся с 1537 по 1540 годы, обвиняет Цезаря и его отца во всех несчастьях Италии, потому что они призвали иностранных завоевателей. Поэтому в своем рассказе он настаивает на «невероятном облегчении» римлян, разглядывающих в соборе Святого Петра труп Александра VI: «Их глаза не могли насытиться этим зрелищем мертвой змеи, которая своим неумеренным честолюбием и злым коварством, невероятной жестокостью, чудовищной похотливостью и необычайной скупостью, продавая без разбора ценности священные и мирские, отравила весь мир; и однако этого человека превозносили, он процветал, что дано не многим, с юности и до последнего дня своей жизни, желая многого и получая еще больше. Его пример может смутить тех, кто утверждает, что слабые человеческие глаза способны видеть глубину божественных суждений, и тех, кто считает, что все доброе или злое в жизни каждого человека зависит от его заслуг или его пороков». Он делает печальный вывод — настоящие наказания и награды даются людям, возможно, только в загробной жизни…

Другой знаменитый историк — Паоло Джовио (Поль Жов), епископ Ночеры, автор трудов История его времени и Жизнь и Похвальное слово знаменитым людям. Все эти произведения публиковались начиная с 1550 года. В них он приводит самые скандальные факты, не высказывая, однако, своих собственных суждений. То же самое делает Онофрио Панвинио, когда переиздает Историю жизни понтификов (1557). Джеронимо Зурита, автор Арагонских Анналов (1590), в томе, посвященном Фердинанду Католическому, воспроизводит значительное число событий, относящихся к Борджиа, и это его не смущает — потомки герцога Гандийского были в то время образцом светского успеха и имели самую безупречную репутацию.

Мир Контрреформации, уже больше чувствующий свою вину и подготовленный примером добродетелей святого Франциска Борджиа, проповедует, что после беспорядочной жизни одного поколения другое может исправить его грехи через покаяние. Некоторые произведения используют это положение, намеренно усиливая негативные черты. Так обстоит дело с Vita del duca Valentino (Жизнь герцога де Валентинуа) Томмазо Томази, изданной только в 1655 году, столетие спустя после своего написания, а потом еще раз в 1670 году, со вставками авантюриста Грегорио Лети.

Дневник Буркарда был тогда необычайно популярен среди эрудитов. Было сделано большое число копий, и церемониймейстера считали, если верить Онофрио Панвинио, основным источником информации. Ученый Этьен Балюз сделал экземпляр для коллекций Кольбера, а монахи Конгрегации Святого Мавра сделали то же самое для библиотеки своего монастыря в Сен-Жермен-де-Пре. В 1649 году эрудит Денис Годфруа воспроизводит несколько фрагментов из дневника, ссылаясь на Савонаролу, в своем издании Мемуары Комминеса. В 1684 году его сын Теодор приводит в своем документальном труде озаглавленном История Карла VIII, отрывки об отношениях короля с Александром VI.

С этого времени никто не может больше писать ни о Борджиа, ни об их эпохе, не ссылаясь на эту «библию» — именно так воспринимался сборник ежедневных записей папского церемониймейстера. Великая история Церкви, начатая в XVI веке кардиналом Цезарем Баронием, библиотекарем Ватикана, под названием Annales ecclesiastici (Церковные Анналы), доведена до эпохи Возрождения. Ее продолжил ораторианец[19] Одорико Ринальди, широко используя материал Буркарда (1646–1677), но смягчая слишком уж вопиющие злоупотребления.

Век Людовика XIV нисколько не был шокирован образом жизни свободного общества эпохи Александра VI, умевшего прекрасно сочетать религиозность и распущенность нравов. Но все резко меняется в 1685 году, после отмены Нантского эдикта Людовиком XIV. Это событие вызывает раскол внутри европейского научного сообщества. Великий разносторонний ученый Готфрид Вильгельм Лейбниц — математик, юрист, философ и историк — поверил в примирение католиков и протестантов. Разочарованный ученый пустился в полемику. Он был хранителем библиотеки герцога Ганновера-Брунсвика и в коллекциях Вольфенбюттеля имел копию записок Буркарда. Он публикует самые скандальные отрывки, озаглавив их Specimen Historiae Arcanae, sive anecdotae de vita Alexandri VI Papae (Отрывки из древней истории с рассказами о жизни папы Александра VI) (Ганновер, 1696). Издание имело необычайный успех, что вызвало появление второй публикации. В своих комментариях ученый подчеркивает, что «никогда ранее не видели двора, более погрязшего в преступлениях, чем двор Александра VI, где царили бесстыдство, коварство и жестокость — три основных порока, увенчанных распутством и прикрытых святым покровом религии». Рим считался школой скандала.

Англичанин Александр Гордон идет по стопам мэтра. Жизнь папы Александра VI и его сына Чезаре Борджиа издана в Лондоне в 1729 году (французское издание вышло в 1732 и 1751 годах) и имела огромный успех. В «Обращении к читателю» издатель Пьер Мортье, живший в Амстердаме, объясняет, почему он решил издать эту книгу. Он говорит, что рассказ о преступлениях полезен для человека, потому что это побуждает его стремиться к добродетели, внушая при этом отвращение к злу. Это отвращение тем более велико, что человек, творивший зло, называется главой Церкви Иисуса Христа. «То, что человек подвержен величайшим распутствам, вызванным заблуждением его Разума, необходимо следует из самой природы человека. Но когда Дух Божий выбирает негодяя Главой своей Церкви, то даже глубоко верующему человеку трудно удержаться, чтобы не воскликнуть вслед за Апостолом о altitudo Divitarium!..о Господь Всемогущий!.. Нас, протестантов, католики обвиняют в том, что нам нравится издавать оскорбительные книги о распутствах пап. Но мы ответим им: мы не верим в то, что папы избраны Святым Духом, чтобы быть наместниками Иисуса Христа на земле, но историей их поступков мы объясняем причины, по которым мы отказались им повиноваться».

Сам автор обрисовывает характеры своих персонажей в своем «Предисловии»: «В истории Борджиа, — пишет он, — пастырь Стада Христова устанавливает Царство Сатаны и Преисподнюю; Лукреция — дочь Александра — так же знаменита своими распутствами, как славилась своим целомудрием Лукреция Римлянка; Чезаре не отстает от нее — дважды братоубийца, он состоял в кровосмесительной связи со своей родной сестрой… Этот сын оказался достоин своего отца — он уничтожил своих врагов с помощью яда, клятвопреступления и убийства. Но в конце мир увидел, как наказываются подобные преступления. Перед смертью он был изгнан, стал жертвой мести всего общества и лишился всей своей деспотической власти, которая может вызывать только ужас, каким бы ни было мнение Макиавелли на этот счет. То, что когда-то древние придумали в своих трагедиях, в нем нашло свое воплощение, как если бы Божественное Провидение хотело бы на его примере дать урок». В отличие от Гишардена, Гордон считает, что естественная справедливость сыграла свою роль в трагедии Борджиа.

Как серьезный историк он называет свои источники, но при этом не делает различия между Буркардом и Макиавелли, Гишарденом и Томмазо Томази, Онофрио Панвинио и Пьетро Бембо, ставшим кардиналом и автором Истории его времени. Но так как Гордону явно не хватает подробностей об интимной жизни папы и его любовных похождениях, он не стесняется их заимствовать из «подлинной копии рукописи, сделанной с оригинала в Риме, который якобы хранится в библиотеке Ватикана». Если не считать эти весьма сомнительные по достоверности заимствования, использованные документы — тут же в Приложении приводятся 23 источника — внушают доверие. Здесь мы находим цитаты из Государя Макиавелли, статью из словаря Морери о генеалогии Борджиа, выдержки из Гишардена, в частности, рассказ о смерти Александра VI, и большое количество фрагментов из Буркарда — манифесты Карла VIII и кардинала Перо, конвенция, подписанная между Александром VI и королем, письма султана Баязида к Александру VI, инструкции, данные папой Джорджо Бузардо, бегство Чезаре в Веллетри, убийство герцога Гандийского, отношения с Савонаролой, отречение Чезаре от кардинальского сана, несчастный случай с папой, письмо к Сильвио Савелли. Таким образом, этот труд стал первой попыткой справочного издания о Борджиа.

Французский публицист Пьер Бейль придерживается мнения Гордона в своем Историческом и критическом словаре, опубликованном в 1697 и переизданном в 1702 году. Он подробно перечисляет все свои источники. Издание Жаком-Жоржем де Шофпье так называемого Дополнения, или Приложения в 1758 году, дополняет этот список — Гордон там упоминается среди авторов старинных источников, а Томази по-прежнему считается авторитетом, достойным доверия. Так же поступает Луиджи Антонио Муратори, знаменитый архивист герцога Моденского в Итальянских Анналах (1744–1749).

Стремясь к объективности в том, что касается источников, в самом повествовании авторы не могут сдержать своих эмоций. В век философов каждый пытается осудить преступления Борджиа и их презрение по отношению к нравственным принципам личности и общества в целом.

Проницательный Вольтер в своем Эссе о нравах (1756) подвергает сомнению тот факт, что Александр VI был отравлен, и даже то, что Борджиа вообще использовали яд. Однако, ничуть не смущаясь, он повторяет обвинение в инцесте по отношению к Лукреции и обвиняет Чезаре в преступлениях. Он признает, что некоторые поступки, считавшиеся естественными в то время, имели положительные последствия для Истории. «Александр VI оставил в Европе о себе память более одиозную, чем все нероны и Калигулы вместе взятые, потому что святость его сана делает его гораздо более виновным в его злоупотреблениях. Однако именно ему Рим обязан своим светским величием… Его сын потерял все, чего добился в результате своих преступлений, а Церковь пожинала их плоды…» Но что поражает, так это то, что Церковь тогда не подверглась нападкам: в связи с тем, что большинство князей, министров и военных не остались в накладе, преступления папы их совершенно не интересовали… Одураченный народ шел на богомолье. Сильные мира сего перерезали друг другу горло и грабили. Они считали, что Александр VI ничем от них не отличается, а Святым престолом называли средоточие всех преступлений.

Фридрих II Прусский, действовавший, подобно князьям эпохи Возрождения, с такой же бессовестной ловкостью, еще до своего восшествия на престол в 1740 году написал трактат Анти-Макиавелли, где он отвергает советы, даваемые флорентийским секретарем на примере Чезаре Борджиа. Теоретик Общественного Договора Жан-Жак Руссо заклеймил эксплуатацию человека человеком, но при этом считал полезным перечисление заслуживающих порицания поступков Чезаре — народ будет знать, какие злоупотребления могут совершать сильные мира сего, и сможет себя защитить. История Борджиа призывает граждан к бдительности.

Следовало ожидать, что историки и публицисты революционной эпохи будут придерживаться такой же точки зрения. Но когда прошла буря, стало модно размышлять над произведением Макиавелли. В предисловии к большому изданию в Париже, выпущенном в год VI республики, издатель Жироде очень сдержан по отношению к писателю, «который дает уроки деспотам, как бороться с народами и совершенствоваться в искусстве их порабощения». Но, читая его трактат, убеждаешься, что автор — «пылкий и просвещенный патриот». В «Рассуждении о первом десятилетии правления Тита Ливия» флорентиец рассматривает разные формы правления. Он отрицает существование сговора между религией и властью в государствах Церкви: «Рим, бывший когда-то центром мощного и великого государства, подчинившего себе весь мир, оказался во власти выборных старых монархов, из которых ни один не был в состоянии создать крепкое государство… Пусть судят о могуществе властителя, бывшего одновременно наместником Бога, священником, королем, священным законодателем, пророком, наделявшего и жизнью и смертью, связывавшего целые народы и каждого в отдельности неразрывными узами, которые он один имел право и власть разрубить по своему желанию! Пусть все увидят у ног его государей и императоров! В папской тиаре, с ключами святого Петра, со святыми дарами, он простирал свою длань и распространял свою власть почти по всей земле, раздавая народам новые, неожиданно открытые миры, и поэтому он — еще более могущественный, чем те же самые римляне, в чьем городе он жил и которому судьбой было уготовано снова стать столицей Вселенной!»

Макиавелли, осмелившегося осудить власть и преступления «Римского тирана», заклеймило всемирное духовенство, подчинявшееся папству. Французская республика смогла отомстить за него. Уничтожив могущество пап, она защищала при этом еще и интересы Италии, действуя подобно Макиавелли — по словам Жироде, его единственным желанием было достижение блага для своей родины через освобождение от национальных деспотов и чужеземных завоевателей. Его пример вдохновил Французскую республику. Необходимость обеспечения внешней безопасности «заставила нас, — продолжает издатель, — сначала захватить Рейн от его истока до устья и сделать его границей, сделать своими союзниками Голландию и Швейцарию и лигу республик от Базеля до Неаполя».

В свете этих соображений французам пришлось, конечно же, пересмотреть свое мнение о Макиавелли, но еще и о герцоге де Валентинуа. Они разделяют сожаления флорентийца, что «преждевременной была смерть нескольких удачливых разбойников и этого Александра и его ужасного сына». Ведь разве Чезаре не пытался уничтожить тиранию в светском государстве, которое он позже мог бы сделать свободным?

Так родилось понятие об исторической относительности. В его свете яснее видишь намерения Макиавелли и понимаешь авантюризм Чезаре Борджиа. Традиционное представление об этом ужасном семействе значительно изменилось.

Французские Империя и Реставрация, однако, очень недоверчиво отнеслись к урокам свободы, содержащимся в истории Борджиа. Уже нет желания размышлять об их политических намерениях, вновь проявляется стремление сдержанно критиковать их нравы, чтобы не разразился скандал, потому что после революционных событий снова всплыли на поверхность Церковь и Папство. Святой Престол вернул не только свои земли, но и вновь обрел свой облик мелочной и реакционной монархии. И было бы очень легко осуждать его пороки, ссылаясь на Борджиа. Чем, собственно, и займутся поэты авангарда.

Возрождение снова в моде — и для Александра VI и его детей начинается новый период славы. Виктор Гюго, пригвоздив к позорному столбу легкомыслие двора Франциска I в Король забавляется, теперь делает Лукрецию Борджиа героиней драмы, поставленной в театре Порт-Сен-Мартен в Париже в феврале 1833 года.

Перечитаем предисловие к этой пьесе: «Что такое Лукреция Борджиа? Возьмите самое гнусное уродство, самое отталкивающее, самое законченное; поместите его туда, где оно более всего очевидно — в сердце женщины прекрасной и царственно величественной, что только подчеркнет преступление; а теперь добавьте к этому нравственному безобразию самое чистое чувство, какое только способна испытать женщина — чувство материнства; сделайте это чудовище матерью — и тогда сразу оно возбудит интерес и заставит плакать; создание, наводившее ужас, вызовет жалость, и эта уродливая душа покажется вам почти прекрасной…»

Вся пьеса Виктора Гюго направлена на то, чтобы создать образ «анти-Лукреции», но автор все-таки пытается оправдаться: «Автор нем перед критиком… Конечно, он смог бы ответить на многие замечания… Тем, кто будет его упрекать в преувеличении преступлений Лукреции Борджиа, он скажет: „Почитайте Томази, почитайте Гиччардини, почитайте, главное, Diarium. Тем, кто порицает его за то, что он принимает на веру некоторые народные полуфантастические предания о смерти мужей Лукреции, он ответит, что очень часто истина поэта черпается из народных сказаний“». Уловка неплоха — сумел-таки утереть нос педантам-историкам. Венчает все радость автора, давшего этой чудовищной Лукреции утробу матери. Таким образом, его чистая совесть может спокойно почивать на лаврах его творения!

В этой драме преступление принимает гигантский размах: «Я видел Лукрецию Борджиа только издали […], как ужасный призрак, закрывший собой всю Италию, как привидение», — восклицает Дженнаро, тайный сын Лукреции. Разумеется, главную роль играет яд Борджиа: «Яд опасный, — говорит Лукреция, — яд, от одной мысли о котором бледнеет любой итальянец, знающий историю двадцати последних лет… Ни один человек в мире не знает противоядия этому страшному составу, никто, кроме папы, герцога де Валентинуа и меня».

Яд и кинжал снова встречаются у Александра Дюма, который отводит Борджиа главное место в первом томе своей серии Тайные преступления, постоянно переиздаваемой с 1839 по 1893 годы. Известнейший Якоб Буркхардт, автор книги Культура Итальянского Возрождения, твердо верит в «безжалостный яд»: «Те, кого не поразил кинжал Борджиа, находили смерть от яда». Такого же мнения придерживается Жюль Мишле: «У отца и сына было в обычае отправлять на тот свет кардинала, если не хватало денег». (Возрождение). Но как-то вдруг выяснилось, что пролито слишком много крови. Цепкие историки начали проверять документы, на которых основывалось обвинение. Начались терпеливые поиски во всех архивах и библиотеках, и возникла ненасытная потребность в издании текстов, во многом изменивших восприятие этой эпохи.

Поощренные такой реакцией и считая, что пришло время полностью реабилитировать Борджиа, некоторые благочестивые души решили, что пора действовать. Некий Черри в 1858 году, аббат Оливье в 1870, отец Леонетти в 1880 опубликовали настоящее жизнеописание святого… Александра VI — все, опубликованное ранее, было ложно. Никогда у папы не было детей. Те, которых ему приписывали, были его племянники, сыновья его неизвестного брата… или же он был женат до посвящения в сан. Безупречный ученый и убежденный католик граф Анри де Л’Эпинуа был вынужден взяться за перо в 1881 году и в Обозрении исторических вопросов опровергнуть эту ложь. То же самое сделали в 1873 году в связи с публикациями аббата Оливье в том же журнале отец Матань и отцы-иезуиты в Civilta Cattolica. Л’Эпинуа выступал от имени исторической науки, но, как он говорил, он прежде всего повиновался «властному призыву моего ума — говорить правду, всю правду, даже если придется осудить папу и эпоху, ставших для Церкви одним из самых суровых испытаний».

Этот спор возник в момент, когда возродился интерес к историческим документам, посвященным Борджиа. В 1866 году Джузеппе Кампори посвятил исследование Лукреции, озаглавив его весьма красноречиво — Una vittima delle Storia (Жертва Истории). В нем он впервые опубликовал значительное количество документов из архивов Эсте в Модене. Немецкий ученый Фердинанд Грегоровиус, великолепный знаток истории Рима, к ним добавил еще шестьдесят пять важных документов, многие их которых были найдены в Риме, Модене и Мантуе. Его обширная биография Лукреция Борджиа, опубликованная в Штутгарте в 1874 году, переведенная на французский и итальянский языки в 1876 году, положила начало научному подходу к истории Борджиа.

После появления этого труда великий эрудит Людвиг фон Пастор сделал смелую попытку написать на обновленной основе Историю пап начиная с конца средневековья. В течение трех столетий тайные архивы Ватикана были недоступны для исследователей. В 1888 году папа Лев XIII, наконец, их открывает. Он разрешает Пастору просмотреть архив консисторий и буллы и бреве Александра VI, содержащиеся в ста тридцати томах Папской Канцелярии. Пастор сличил эти документы со многими другими — неизвестными или малоизвестными — из 80 библиотек и хранилищ Европы, в основном итальянских. Книга X, посвященная Александру VI, опубликована в 1895, переведена и издана во Франции в 1898 году, впоследствии будет много раз переиздаваться и дополняться вплоть до самого последнего издания Анджело Меркати и Пио Ченци на итальянском языке в 1951 году. Это издание претендует на объективность и искренность и не обходит молчанием ни один недостаток Александра VI. Пытаясь объяснить крайности в его поведении, автор использует самые разнообразные документы, часто весьма противоречивые. Среди них — подлинные тексты и синтетические произведения, появлявшиеся примерно одновременно — Diarii (Ежедневные записки) — нечто вроде ежедневных обзоров новостей, собиравшиеся венецианцем Марино Санудо с 1496 по 1523 годы (опубликованные в пятидесяти восьми толстых томах в Венеции с 1879 по 1902 годы), Приули — с 1494 по 1512 годы (опубликовано с 1912 по 1937 годы). Фламандский ученый Питер де Роо компилирует значительное количество источников о Борджиа, большинство из которых были уже известны, в своем пятитомном сборнике Material for a history of pope Alexandre VI (Материалы по истории папы Александра VI), Брюгге и Нью-Йорк, 1924, переиздано в Испании в 1952 году.

В начале XX века большинство свидетельств о Борджиа было уже опубликовано полностью или частично. Очевидцами событий были дипломаты или шпионы, как, например, венецианец Джустиниани, епископ Моденский Джанандреа Бочаччо, феррарцы Белтрандо Костабили, Герардо Сарачени и Этторе Беллиджери, или стоящие ниже Бернардино де Проспери, или священник Корреджо, передававшие информацию Изабелле д’Эсте и летописцам тех итальянских городов, которые воспроизводили события, касавшиеся Борджиа. В связи с испанским происхождением Борджиа эрудиты этой страны провели отдельные исследования жизни двух пап из этой семьи. Здесь следует упомянуть труд Санчиса Сиверы El obispo de Valencia Don Alfonso de Borja (Calixto III), Епископ Валенсийский дон Алонсо де Борха (Каликст III), 1429–1458, Мадрид, 1926; и появившиеся совсем недавно исследования каталонца Микеля Батллори La correspondencia d’Alexandre VI ambels seus familiars у ambels Reis catolicos (Переписка Александра VI с близкими и с Их Католическими Величествами).

Параллельно с этими научными изданиями в изобилии издаются другие произведения о Борджиа, отражая исторические методы и проблемы тех эпох, когда они появились.

Фридрих Вильям Рольф, или барон Корво, в 1901 году опубликовал тенденциозное произведение Chronicles of the House of Bordgia (Хроника дома Борджиа), недавно переведенное на французский язык (1984). В нем энтузиазм заменяет критический подход, и само произведение решительно вписывается в течение реабилитации Борджиа. Автор пытается создать произведение в духе исторической психологии. Так же действует Эмиль Гебар в части Борджиа своего эссе Монахи и папы, Париж, 1907. В изложении автор опирается на понятие относительности. Так же подходит к проблеме Луи Гастин, автор исторического романа о Лукреции и исторического исследования о Чезаре Борджиа (Париж, 1911). В качестве приема автор использует «психологическое чувство» и «контроль и очищение на основе сравнительной истории» — Чезаре для него является продуктом своей среды. Через некоторое время миланский врач Джузеппе Портильотти (I Borgia, Милан, 1921) с точки зрения психиатра анализирует характеры и поведение членов семьи. В его книге в изобилии приводятся крайние гипотезы, рассматривающиеся как наиболее правдоподобные. Но, по крайней мере, автор предлагает различные возможности толкования, в отличие от романистов, искушенных желанием создать яркое и драматическое повествование. Это как раз случай Михала Зевако, автора пухлого труда Борджиа (Бухарест, 1907), где воображение позволяет себе любые вольности. Но это уже не имеет отношения к истории.

В менее отдаленные от нас времена появилось достаточно стоящих исторических эссе: самые известные — Франц Функ Брентано (1932), Рафаэле Сабатини (1937), Фред Беренс (1937), Гонзаг Трук (1939), Ж. Люка-Дюбретон (1952), Марсель Брион (1979). Некоторые настойчиво идут по пути реабилитации, придерживаясь золотой середины, как, например, Джованни Соранцо (Милан, 1950), или демонстрируя достойное сожаления пристрастие, как Оресте Феррара Il papa Borgia (Папа Борджиа) — переиздано на испанском языке, 1943, и итальянском, 1953.

Из исследований, посвященных отдельным членам семьи, особенно много посвящено Чезаре. Сначала Алвизи занимался изучением его деятельности в качестве герцога Романьи (1878), Ириарте проследил его путь до самой могилы в Наварре (1899), Вудворд с большой точностью рассказал о его военных походах (1913). После Грегоровиуса лучшим биографом Лукреции стала Мария Беллончи. Ее труд постоянно переиздавался с 1939-го по 1970 г. и завоевал признание самой широкой публики. Семью в целом изучал Л. Коллисон-Морли Story of the Borgias, История семьи Борджиа, Лондон, 1934 (французское издание, 1951), политические игры — Габриэле Пене La politi се dei Borgia, Политика Борджиа, Неаполь, 1945, ее окружение — Эммануэль Родоканаки, История Рима. Двор в Ватикане в эпоху Возрождения, Сикст IV, Иннокентий VIII, Александр VI Борджиа, 1471–1503 (Париж, 1925).

Объективно используя накопленные за четыре столетия литературные и научные данные, оставалось показать постепенное и терпеливое восхождение Борджиа и понять, как связи между судьбами отдельных личностей могут способствовать достижению общей конечной цели, принятой каждым членом группы. Было полезно проследить эволюцию поведения и мышления разных людей в столкновении с неожиданными происшествиями и выявить взаимозависимость между личными страстями и глобальными социальными изменениями.

Рассматриваемые на уровне своего клана, представляющего собой великолепное воплощение социальной сплоченности, хоть и расколовшегося на различные категории и национальности, Борджиа являют собой замечательный образец человеческий солидарности. Наблюдение за всей семьей, а не только за одной отдельно взятой личностью дает возможность увидеть попытки зарождающегося мира найти ключи к пониманию личных и общественных ценностей, которые позже станут нравственными нормами современного человека.

Благодаря исторической критике, погружаясь в самую гущу эпохи Борджиа, сегодня мы свободны от мрачного восприятия этих времен, сложившегося за несколько столетий. Но тем более ценно может быть наше воображение.

Еще вчера Артюр де Гобино, волшебник Исторических сцен эпохи Возрождения (1877), покорил нас высокомерными словами, с которыми Александр VI обращается к Лукреции: «Люди говорят, что я одновременно ваш отец и любовник? Оставьте, Лукреция, пусть говорят. Пусть люди, эта кучка жалких копошащихся червей и глупцов, придумывают о великих душах самые невероятные россказни!.. Знайте отныне и навсегда, что люди, вознесенные к власти над себе подобными, не подчиняются нормам обыденной жизни и понятие долга воспринимается ими иначе. Понятия добра и зла переносятся в иные, более высокие сферы. Великий закон жизни состоит не в том, чтобы совершать те или иные поступки, избегать одного или стремиться к другому, а в том, чтобы жить, растить и развивать то, что есть в нас самого деятельного и самого великого, таким образом, чтобы всегда можно было попытаться из одной сферы деятельности перейти в другую, более широкую, более просторную, более высокую. Не забывайте этого. Идите прямо вперед. Делайте только то, что вам нравится, если это вам полезно. Слабость и угрызения совести хороши для черни и глупцов. Вами может повелевать только одно-единственное соображение — это возвышение дома Борджиа, это ваше личное возвышение».

А сегодня мы можем увидеть Лукрецию, Джулию Фарнезе, Чезаре, герцога Альфонсо де Бисельи, оживших благодаря чуду кинематографа. Фильм Кристиана-Жака Лукреция Борджиа (1953), как и пьеса Гобино, сочетают в себе поэтическую вольность и историзм. Мартин Кароль, Педро Армендарис, Массимо Серато, Валентина Тесье и Кристиан Маркан великолепно передают волнующее очарование сеньоров и дам папского двора.

Нам повезло жить в век бурных скоростей. Мы умеем сочетать изображение и звук. Сознательно или бессознательно, на основе научных данных мы создаем видения, возможно, спорные, но такие яркие, соответствующие мифу, создающемуся уже в течение нескольких столетий. Но все не так просто. Надо с этим согласиться и этим воспользоваться. Миф и реальность Борджиа не стерлись во времени, а наоборот, стали еще более яркими. Пусть Борджиа и сегодня, точно так же, как и вчера, заставляют нас думать и мечтать!