Пролог Как колониализм ушел через парадную дверь и проник обратно через окошко

Пролог

Как колониализм ушел через парадную дверь и проник обратно через окошко

Однажды, сентябрьским вечером 1997 года, придя домой, в свою квартирку на севере Лондона, я обнаружил на автоответчике сообщение. Некто с французским акцентом, представившись господином Отогом, сообщил, что услышал от одного из редакторов Financial Times, будто я намереваюсь посетить бывшую французскую колонию Габон на западном побережье Африки, и он хотел бы помочь мне во время этой поездки. Господин Отог оставил номер своего парижского телефона. На следующее утро, сгорая от любопытства, я ему позвонил.

Предполагалось, что моя поездка в Габон будет обычной для журналиста командировкой в маленькую африканскую страну, я не рассчитывал, что найду в этой малонаселенной, богатой нефтью бывшей колонии богатый материал для статей. Англоязычные журналисты почти никогда не забредали в Габон, и подобное обстоятельство означало, что я сам должен был все устроить. Когда я приехал в столицу Габона Либревиль, то обнаружил там господина Отога, который прибыл первым классом авиакомпании Air France вместе со своим помощником и уже успел забронировать для меня номер на неделю в самом дорогом отеле – все это, как он радостно сообщил мне, входит в его план помощи.

Я много лет провел в странах, расположенных по кривой атлантического побережья Африки – от Нигерии на севере и далее на юг, через Габон и вплоть до Анголы, – жил там, наблюдал и описывал все, что видел. Этот регион дает почти шестую часть импортируемой США нефти ¹ и примерно такую же долю импорта нефти КНР; но под глянцевой поверхностью огромного богатства кроются страшная нищета, неравенство и конфликты. Обычно считается, что журналисты берут след ошеломляющих историй, попадая в какие-то особо опасные, из ряда вон выходящие обстоятельства. Совершенно неожиданно я нашел свою историю здесь, в Либревиле, в череде светских, но выбивающих из колеи встреч, в которые меня вовлекал мсье Отог. – Не хочу ли я позавтракать с министром финансов Габона? Нет проблем. И встреча состоялась благодаря телефонному звонку. А еще я пил коктейль в вестибюле гостиницы с могущественным министром иностранных дел Габона Жаном Пингом (между прочим, наполовину китайцем), позднее ставшим председателем Генеральной ассамблеи ООН. Пинг уделил беседе со мной столько времени, сколько мне понадобилось для интервью, и любезно осведомился о моей семье. Кроме того, меня потрепал по плечу министр нефтяной промышленности Габона и в шутку предложил месторождение нефти; правда, тут же забрал свой подарок, сказав: «Нет, такие вещи только для сильных мира сего – les grands – людей, имеющих вес».

Целую неделю, ни разу не удалившись более чем на двести метров от вопиющей нищеты, царившей на улицах Либревиля, я пребывал, тем не менее, в каком-то волшебном пузыре. Почтенный господин Отог поместил меня в атмосферу поистине озонированной роскоши, передо мной открывались все двери к влиятельным персонам, которые всегда были чрезвычайно рады встрече со мной, а ведь обычно к ним выстраивались длинные очереди. Легко было бы не заметить потенциальную угрозу, которую таил в себе этот параллельный, зачарованный мир: он не пощадил бы никого, кто посмел – неважно, изнутри или снаружи – разорвать стенки волшебного пузыря. Однако предпринятые господином Отогом усилия, постоянно заполнявшие мою записную книжку, подтолкнули меня выведать то, чего, возможно, он и не желал бы обнаруживать. Собственно говоря, я наткнулся на историю, получившую позднее – благодаря разразившемуся в Париже скандалу – известность как «дело компании Elf».

Начало этому делу положили сущие пустяки, обнаружившиеся в 1994 году, когда американская компания Fairchild Corporation вступила в коммерческий спор с одним из французских промышленников. Данная полемика вызвала пристальный интерес к деятельности французской фондовой биржи, расследование поручили судебному следователю Эве Жоли. В отличие от англо-саксонских стран, где правовая система зиждется на противостоянии обвинения и защиты, когда решение определяется в ходе состязания этих сторон, во Франции судья, ведущий расследование, скорее напоминает беспристрастного детектива, поставленного между двумя спорящими. Предполагается, что он должен тщательно изучать дело до тех пор, пока не откроется истина. Всякий раз, как Жоли (уроженка Норвегии) удавалось раскрыть какой-то аспект дела, обнаруживались новые обстоятельства, и ей приходилось копать все глубже и глубже. Вскоре после начала этой работы судье стали приходить предупреждения с угрозами: то она по почте получала игрушечные гробики, то во время одной из полицейских облав обнаруживала полностью заряженный револьвер «Смит-энд-Вессон», направленный точно на вход в обыскиваемое помещение. Но Жоли упорно продолжала вести расследование. В дело вступали другие судебные следователи, и, по мере того как накапливались исключительно важные факты, перед всей группой начали проступать контуры гигантской коррупционной системы, объединявшей компанию Elf Aquitaine, французский политический и информационный истеблишмент и коррумпированного правителя Габона Омара Бонго.

История Бонго – история французской деколонизации в миниатюре. Колонии обрели формальную независимость, но бывшие господа нашли способы сохранить рычаги управления, оставаясь за кулисами. Габон получил независимость в 1960 году, как раз в тот момент, когда он начал превращаться в новый многообещающий форпост добычи нефти в Африке – чему Франция уделяла особое внимание. Габон нуждался в «правильном» президенте – подлинном африканском лидере, который стал бы сильным, способным и харизматичным правителем и при необходимости смог бы проявлять абсолютную преданность французским интересам. Омар Бонго казался идеальным кандидатом на эту роль. Будучи выходцем из крошечного этнического меньшинства и не имея естественной поддержки в габонском обществе, он был вынужден полностью полагаться на защиту, которую предоставляла ему Франция. Тридцатидвухлетний Бонго в 1967 году стал президентом Габона – самым молодым президентом в мире. А Франция разместила несколько сотен парашютистов в либревильских казармах, соединенных подземными ходами с одним из президентских дворцов. Подобная мера устрашения против возможных государственных переворотов оказалась весьма эффективной, и к моменту своей смерти, наступившей в 2009 году, Бонго считался самым «долговечным» президентом в мире. В разговоре со мной местный журналист подвел итог этой ситуации: «Французы вышли через парадную дверь и влезли обратно через боковое окошко».

Бонго, в обмен на поддержку Франции, предоставил французским компаниям исключительный режим почти полного доступа к сырьевым ресурсам Габона на крайне выгодных условиях. В Африке образовалась широкая коррупционная система, призрачной сетью опутывавшая весь мир, и Бонго стал ее центральной фигурой. Через Швейцарию, Люксембург и другие налоговые гавани нефтедобывающая промышленность бывших французских колоний была тайно связана с господствующими политическими силами метрополии Франции. Как обнаружила Жоли, определенная часть нефтедобывающей отрасли Габона обеспечивала гигантский фонд предназначенных для взяток грязных денег, таким образом сотни миллионов долларов перетекали в распоряжение французской элиты. Такая система развивалась постепенно, но уже к 1970-м годам она стала служить тайным механизмом финансирования ОПР[1] – главной правой партии Франции ². Ставший в 1981 году президентом Франции социалист Франсуа Миттеран стремился взломать офшорный франко-африканский банкомат и для выполнения этой задачи поставил во главе компании Elf Лоика ле Флош-Прижана. Но ставленник Миттерана оказался довольно благоразумным человеком и решил не отсекать ОПР от африканской кормушки. «Ле Флош знал: если он обрубит финансовые сети, ведущие к ОПР и секретным службам, это приведет к войне. Как ему разъяснили, лидеры ОПР, Жак Ширак и Шарль Паскуа, напротив, не станут возражать и допустят к пирогу социалистов, особенно при условии, что пирог будет увеличен», – пишут Валери Лекасбль и Эри Рутье – журналисты, посвятившие этой проблеме заслуживающую внимания книгу ³.

Однако вопрос не сводился исключительно к финансированию политических партий. Западноафриканским горшком нефти могли пользоваться крупнейшие французские корпорации; этот источник финансирования позволял им раздавать взятки от Венесуэлы до Германии и от острова Джерси до Тайваня при полной гарантии, что ни один денежный след не приведет к ним. Грязные деньги Elf смазывали шестеренки французской политической и торговой дипломатии по всему миру. Некий господин рассказал мне, как однажды перевозил чемоданчик денег, выделенных Омаром Бонго в качестве вознаграждения главарю мятежников-сепаратистов в ангольском анклаве Кабинда, где у компании был выгодный контракт. Один из умнейших и искуснейших политических дельцов своего поколения, Бонго был вхож как во франкмасонские, так и в тайные африканские общества и стал одним из наиболее влиятельных персонажей французской политики. Ее лидеры формировали свой, постколониальный, внешний курс Франции, в котором президент Габона был ключевой фигурой: с его помощью удалось накрепко повязать между собой всех сильных мира сего – государственных деятелей и крупных политиков – как в самой Африке, так и за ее пределами. Компания Elf разрасталась и приобретала все более причудливую, сложную и многоуровневую структуру, в конце концов она превратилась в столь грандиозную международную коррупционную систему; даже французские разведывательные службы не брезговали широко черпать из ее фонда грязные деньги. По словам ле Флош-Прижана, этот механизм действовал, как один «огромный бордель, в котором уже никто не знает, кто и что делает» ⁴.

В Африке образовалась широкая коррупционная система, призрачной сетью опутывавшая весь мир

Такая система, ставшая невероятно могущественной и влиятельной, помогла Франции играть в мировых экономических и политических делах роль, намного превышавшую ее подлинный вес, и преуспевать благодаря тем зазорам, которые образовались между юрисдикциями. Франция процветала благодаря офшорам.

Моя поездка в Габон, состоявшаяся в конце 1997 года, пришлась на очень щекотливый, даже болезненный момент. Не прошло и недели после моего отъезда из Либревиля, как в Париже 7 ноября была приговорена к тюремному заключению Кристин Девье-Жонкур. В прошлом модель, рекламировавшая нижнее белье, в настоящем – любовница Ролана Дюма, министра иностранных дел при президенте Миттеране. В описываемое время она еще хранила тайны своего друга. Арестовали ее по подозрению в мошенничестве, когда судебные следователи обнаружили, что компания Elf Aquitaine выплатила ей более шести миллионов долларов за содействие, оказанное в определенных вещах. Девье-Жонкур помогла «убедить» Дюма – этого неприступного короля парижской политической сцены – разрешить компании Thomson продать свои военные фрегаты Тайваню, до этого министр считался категорическим противником подобных действий. Она приобретала Дюма ценные вещи, оплачивая их кредитной карточкой компании Elf; среди подарков были даже ботинки ручной работы – такие изысканные, что владелец парижского магазина рекомендовал мыть их в шампанском не реже раза в год.

Девье-Жонкур не дождалась благодарности за свое благоразумное молчание, а пять с половиной месяцев тюрьмы дали ей время над всем этим поразмыслить. «Довольно было бы цветка, одного единственного, даже посланного анонимно, – призналась она позднее. – Я поняла бы, что он от Ролана» ⁵. На следующий год Девье-Жонкур, отбросив всякое сомнение, опубликовала книгу, ставшую бестселлером во Франции, – «Шлюха Республики».

Франция стала играть в мировых экономических и политических делах роль, намного превышавшую ее подлинный вес

Итак, поскольку я приехал в Габон именно в столь острый момент, некоторых представителей системы Elf, должно быть, заинтриговало, что заставило английского журналиста что-то разнюхивать в Либревиле. Да и был ли я на самом деле журналистом? Неудивительно, что господин Отог проявил столь неподдельный интерес к моей персоне. Недавно я попытался найти его и расспросить о той неделе, проведенной вместе в Габоне. Старые телефонные номера не отвечали, а доступные мне парижские эксперты по Африке никогда ни слышали о человеке по фамилии Отог. Поиски в Интернете оказались безрезультатными (ни Отога, ни компании, которую он представлял, найти не удалось); единственный человек, носивший такую фамилию, жил в какой-то деревушке в Дордони и, как сказала мне по телефону его удивленная жена, никогда не бывал в Габоне.

После описанного скандала французские политики объявили, что сеть, образованная Elf, мертва и похоронена, а затем сама Elf Aquitaine была приватизирована и полностью преобразована: ныне она входит в состав компании Total. Но Elf была не единственным игроком во франко-африканской коррупционной системе. Можно размышлять, почему первым иностранным лидером, которому после своего избрания в 2007 году на пост президента Франции позвонил Николя Саркози, был не президент Германии, не президент США, не председатель Европейской комиссии, а Омар Бонго. Или почему в Габоне и сегодня остаются французские войска, а казармы все еще соединены подземными ходами с президентским дворцом, занимаемым сыном Омара Бонго – президентом Али Бонго. Система Elf, может быть, и мертва, но на смену ей, вероятно, пришло нечто другое. В январе 2008 года государственный секретарь по делам сотрудничества Жан-Мари Бокель посетовал, что «разрыв» с коррумпированным прошлым «…слишком затянулся и никак не наступит». Поспешно после этого Бокель был уволен⁶.

Система Elf была не только частью мира офшоров, она стала его символическим воплощением. В известных опубликованных списках налоговых гаваней Габон не значится, хотя и имеет все классические черты таковой, поскольку предоставляет своим элитарным клиентам-нерезидентам негласные коррумпирующие возможности. Тайны Габона, как и офшорной системы в целом, своего рода секрет полишенеля. Во Франции были отдельные высокопоставленные, влиятельные и имеющие широкие связи лица, которые знали все; многие непосвященные особы догадывались, что происходит нечто серьезное, но, как правило, старались об этом не думать; и почти никто не мог видеть полной картины. Однако спрут коррупции на самом деле был настолько мощным, что пусть незримым, но глубочайшим образом оказывал влияние на жизнь обыкновенных людей и в Африке, и во Франции.

На налоговых гаванях было завязано все. Как выяснили судебные следователи, проводившие расследование как раз в то время, когда я ездил в Либревиль, денежный след, как правило, вел через Габон, Швейцарию, Лихтенштейн, остров Джерси в другие офшорные зоны. Даже Эва Жоли признала, что ей довелось увидеть лишь фрагменты общей картины. «Бесчисленные нити тянулись к налоговым гаваням и терялись в их зыбучих песках. Личные счета монархов, избранных пожизненно президентов и диктаторов были надежно защищены от дотошных следователей. Стало понятно, что передо мной не какое-то маргинальное, малозначительное явление; я столкнулась с системой, – говорила Жоли, имея в виду как французскую политику, так и мир офшоров. – Но я вовсе не вижу, чтобы она была ужасной, многоликой формой преступности, осаждающей наши налоговые крепости [оншоры]. Я вижу респектабельную, укоренившуюся систему власти, которая признала грандиозную коррупцию естественной частью своей повседневной деятельности».

Задолго до первой поездки в Либревиль я обратил внимание на текущие из Африки денежные потоки, но проследить их начала и концы мне не позволяла секретность, окружавшая офшорный мир. Бывало, в разных историях всплывали отдельные финансовые учреждения и юристы, но коммерческая конфиденциальность и профессиональная осторожность тут же смывали во мрак офшоров их названия и имена. Всякий раз, как разражался очередной скандал, люди, игравшие ведущие роли, избегали серьезного расследования. Говорят, проблемы Африки некоторым образом связаны и с особенностями африканской культуры, и с ее правителями, и с нефтяными компаниями, и с наследием колониализма. Главными персонажами всех драм определенно были те, кто обеспечивал тайны офшоров, а рэкету было довольно трудно преодолеть их секретность, проникнуть в нее; впрочем, полагаю, никто особенно и не интересовался ни этими тайнами, ни этими драмами.

Только в 2005 году разрозненные нити стали постепенно сплетаться для меня в единую ткань. Мы сидели с Дэвидом Спенсером, нью-йоркским юристом, прежде работавшим на Citigroup, и разговаривали о прозрачности государственных финансов в нефтедобывающих странах Западной Африки. Спенсера тогда слишком волновали вопросы, которые совсем не входили в сферу моих интересов: правила бухгалтерского учета, налоговые изъятия рентных доходов и трансфертные ценообразования. Меня интересовало совсем другое, и я все ждал, когда он заговорит о коррупции в странах Западной Африки, но вдруг начал улавливать взаимосвязь разрозненных дотоле фрагментов. Соединенные Штаты, чтобы привлечь деньги из-за рубежа, предлагают налоговые льготы и гарантируют полную конфиденциальность и таким образом сами превращаются в налоговую гавань.

США нуждаются в притоке иностранного капитала и заманивают его, обещая владельцам освобождение от налогов и сохранение тайны. Подобные посулы, объяснял Спенсер, стали основой той глобальной стратегии, которую проводит американское правительство. Потоки финансового капитала по всему миру реагируют на малейшие изменения такого рода стимулов. Но, как заметил мой собеседник, этого не только почти никто не понимает, но и почти никто не хочет понимать. Как-то раз он, делая доклад на крупном мероприятии ООН, обозначил некоторые основные принципы американской стратегии, после чего один высокопоставленный американский дипломат заявил, что, проливая свет на этот вопрос, Спенсер «предает интересы своей страны».

В Гарвардском клубе я начал понимать, как страшные человеческие издержки, выражающиеся в нищете и неравенстве в Африке, связаны с кажущимся обезличенным миром бухгалтерских правил и налоговых изъятий. У происходящих в Африке катастроф – а все они считаются естественными или неизбежными – есть нечто общее: движение денег из африканских стран в Европу и США. Такому денежному обращению способствуют налоговые гавани и целая армия прекрасно одетых почтенных банкиров, юристов и бухгалтеров. И никто не хочет посмотреть шире – за пределы Африки – и увидеть систему, которая делает все это возможным.

Соединенные Штаты, чтобы привлечь деньги из-за рубежа, предлагают налоговые льготы и гарантируют полную конфиденциальность и таким образом сами превращаются в налоговую гавань

Если подумать, само понятие «бегство капитала» возлагает бремя ответственности на страны, откуда уходят деньги. Это еще один способ обвинения жертвы. Однако на каждый отток капитала из Африки должен приходиться соответствующий приток его в другое место. Кто изучает притоки капиталов? Система офшоров – не просто экзотическая интермедия в историях, о которых я писал статьи. Сами офшоры являют собой повесть, чей сюжет связывает Либревиль и Париж, Луанду и Москву, Кипр и Лондон, Уолл-стрит, Мехико-Сити и Каймановы острова, Вашингтон и Эр-Рияд. Офшоры объединяют организованную преступность и финансовую элиту, дипломатические и разведывательные учреждения и международные корпорации. Офшоры провоцируют конфликты, формируют наше мировоззрение, порождают финансовую нестабильность и приносят ошеломляюще большие деньги сильным мира сего – людям, имеющим вес и влияние. Офшоры – способ работы властных структур в наши дни. Именно об этом я собираюсь рассказать читателям.

После ряда сделанных в 2008-2009-е годы мировыми лидерами шокирующих разоблачений налоговых гаваней и появления публикаций на эту тему в мировых средствах информации создается впечатление, будто система офшоров демонтирована или по меньшей мере обуздана. Как мы увидим, на самом деле произошло нечто противоположное. Система офшоров вопреки всему не только живет и здравствует, но и стремительно разрастается.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.