70 лет искривлений

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

70 лет искривлений

В книге Б.П.Курашвили "Историческая логика сталинизма" дана трактовка советской истории. Под ней — пpекpасно выполненное, новатоpское изложение фактов и событий. Но я здесь хочу сказать именно о тpактовке — в логике истмата. Эта логика задана убеждением, что существуют "объективные законы общественного развития". И эти законы благодатны, "стрела времени" летит к лучшему, прогресс неумолим. Это — символ веры современного общества. Ее проповедовал Маркс, ее подтвердил Эйнштейн: "Бог не играет в кости" и "Бог не злонамерен".

Согласно этой вере, все, что соответствует закону, хорошо, а все, что не укладывается — это искривление, от этого все беды. Так видится Б.П.Куpашвили и советская история. Революция произошла "не вполне по объективным законам" — страна была крестьянская. Но что же это за закон, если все пролетарские революции происходят не в странах с развитым пролетариатом, а в крестьянских (Россия, Китай, Вьетнам, Куба)? Не только вся рота идет не в ногу, но даже ни одного прапорщика нет, что шел бы в ногу.

Наломали из-за неполного соответствия дров на первом этапе, а затем "в закономерное течение революционного процесса мощно вмешался внешний фактор. Общество было искусственно возвращено в подобие первой фазы революции, ибо других способов форсированного развития не было видно… Сложилась теоретически аномальная, противоестественная, но исторически оказавшаяся неизбежной модель нового общественного строя — авторитарно-мобилизационный социализм с тоталитарными извращениями". Это — формула сталинизма у Курашвили. С ее обоснованием я не согласен.

Как может быть противоестественным то, что исторически оказалось неизбежным? Кому все-таки надо верить: кабинетным умам, сделавшим 150 лет назад неверную теоpетическую догадку, или реальной жизни? Почему внешний фактор, тем более мощный, представлен досадной помехой "закономерному течению"? Выходит, "правильный закон" не учитывает внешние факторы? Но тогда цена ему грош. Почему выбор пути индустриализации, который единственный давал возможность спасения, назван «искусственным»? Любое решение, как плод переработки информации и выбора, есть нечто искусственное, а не природное. Значит, здесь это слово несет отрицательный смысл и означает, что Сталин своим выбоpом нарушил "объективный закон". Что же это за закон такой, который нам предписывает гибель? Чуть от гибели уклонился — нарушитель.

Что же до послесталинского периода, тут оценка Б.П.Курашвили уничтожающая: "Авторитарно-бюрократический социализм — это незакономерное, исторически случайное, «приблудное» дитя советского общества. Тягчайший грех этой уродливой модели…" и т. д. Ну как же можно было не убить этого ублюдка вот на какую мысль наталкивает эта оценка читателя.

Вернемся к началу. Военный коммунизм — это "авторитарно-утопический социализм. В целом, увы, несостоятельный". Как же так? Это полностью переворачивает наше знание. Смысл военного коммунизма — насильственное изъятие излишков хлеба у крестьян и его уравнительное, внерыночное распределение среди горожан для спасения их от голодной смерти. Всем жестокий минимум, а Тимирязеву — дополнительную селедку и три полена дров. Что здесь утопического? Это любовь и жестокость матери, которая делит кусок хлеба так, чтобы никто из способных выжить детей не умер — а безнадежному вообще не дает, только целует. Почему же он "увы, несостоятельный"? На каких весах взвешен смысл спасения миллионов горожан и похлебки для Красной армии? А в войну карточная система — тоже "увы, несостоятельна"?

НЭП — "запоздало гениальный". Здесь упрек: запоздали, копуши, на пару месяцев. А я думаю, надо поражаться скорости и гибкости ответа на изменение положения. Посмотрите сегодня: со всеми их компьютерами и экспертами годами не способны ни понять, ни изменить курс событий — ни правящий режим, ни оппозиция. А ведь и НЭП, и ГОЭЛРО разрабатывали в условиях тотальной войны, не освежаясь в Дагомысе и Давосе.

Особое место в этой схеме истории занимает проблема кровопролития. Истмат дает простой ответ: "революция — грандиозное кровопускание, которое классово-антагонистическое общество… учиняет над собой ради перехода на очередную ступень развития". Мне кажется, реальная история никак этого не подтверждает, даже напротив. Вспомним все кровопролития, связанные с революциями. Не будем вдаваться в Инквизицию и Реформацию. Они прямо относятся к делу, но нам мало известны. Вот Кромвель: из-за какого классового антагонизма его «железнобокие» пуритане пускали кровь в Англии и Ирландии? Вот террор якобинцев. Разве он вызван антагонизмом между буржуазией и аристократией, буржуазией и крестьянством? Ведь классы-антагонисты лишь буржуазия и пролетариат, но их-то конфликт никогда не приводил к большой крови. А Китай? Кровь в основном пускали друг другу два крыла революции — Гоминдан и коммунисты. Оба, разойдясь, обеспечили, по-разному, очень быстрое социальное и экономическое развитие. Какая здесь "очередная стадия"? Вся концепция гражданской войны, которую дает истмат, на мой взгляд, неверна в принципе и никогда не была подтверждена. Совершенно не подходит она и к России — вспомним хоть "Тихий Дон", хоть "Россию, кровью умытую" Артема Веселого.

Не место здесь развивать мои взгляды, скажу лишь, что гражданская война всегда связана с кризисом модернизации. Это — столкновение, спровоцированное агрессией гражданского общества в традиционное. Пpичем воевать-то могут и две pеставpационные силы тpадиционного общества, а «пpовокатоp» ускользает — как это и пpоизошло в России. Но этого через очки истмата не видно.

Вообще, в истмате стремление дать «объективную» трактовку истории обращается просто в добавление ложечки дегтя всюду, где раньше был один мед. Но это — не переход на новый уровень понимания, а просто уступка «веяниям», которая симметрична славословию. Отсечение «не-истматовского» знания искажает оценки даже простых явлений. Вот, по словам Б.П.Курашвили, в революции "энергия возмущения была роковой, демонической силой". Но почему же демонической, если "в белом венчике из роз впереди — Исус Христос"? Может быть, силой карающей, но праведной? В рамках истмата просто чуть отступил — и уже как бы стал объективным.

Между тем, ответ дали и мыслители-художники, и антропологи. Речь идет о мщении за обиды. Потому так потрясли Толстого "столыпинские галстуки", что он ясно видел: это — семена громадного насилия, ибо без мести крестьян такое пройти не может. Столыпинские казни — зло против Бога, и проповедью ненасилия ответа не предотвратить.

Потом антропологи изучали смысл мести в самых разных культурах. Оказалось, что в той или иной (хотя бы символической) форме месть необходима для сохранения общества. Месть "уничтожает преступление", успокаивает душу убитого и смывает вину убийцы. Потому-то вплоть до возникновения гражданского общества не существовало преступности как социального явления. Каждый разбойник лично восставал против Бога — проливал кровь того, кто был создан по его образу и подобию. И бросал вызов монарху — проливал кровь его подданного, его любимого сына. И монарх от своего имени и имени Бога мстил пойманному разбойнику. Его пытали, колесовали — а в конце казни целовали в уста.

В буржуазном обществе преступник лишь преступал право и наносил ущерб гражданскому обществу. Наказание нового типа (тюрьма) было бесстрастным, и его единственным смыслом было предупреждение новых преступлений. Никакой мести! Известна формула: если бы после преступления предполагалось исчезновение общества, преступление было бы ненаказуемым. Но у нас-то другое дело. Наша революция была движением глубоко религиозным, ее «зеркалом» был Лев Толстой. Как можно понять сталинизм и 37-й год, если даже месть крестьян за крепостничество считать «демонической»? И как можно предвидеть будущее?

Если принять, что есть "объективные законы", то историческое исследование сводится просто к расставлению новых оценок, когда в общественном мнении в закон вводятся поправки. Вот, диктатура пролетариата 1917–1920 гг. была бы хороша, но "увы, пренебрегала демократическими процедурами, правами человека". Как это «увы», если в этом — суть любой диктатуры? Нельзя же "губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича", как мечтала одна невеста. Сам же Б.П.Курашвили признает: "Тогда иное было практически невозможно". Но если так, то именно о наивных попытках соблюсти пpава человека следовало бы сказать «увы».

Вера в какие-то "закономерные нормы" и лимиты создает иллюзию простоты различения объективно необходимого и избыточного (последнее объявляется плодом волюнтаризма, тоталитаризма, пороков и т. п.). Вот, бедствия гражданской войны Б.П.Курашвили объясняет, в частности, "чрезмерностью и неразумной разрушительностью натиска революционных сил". Даже если так, это вряд ли можно считать объяснением, ибо вопрос в том, чем вызвана "чрезмерность и неразумность", какова их природа. Но важны и сами понятия.

Какие основания говорить о чрезмерности? Во время противостояния обе стороны находились на пределе сил, и ни на какую чрезмерность просто не было ресурсов. Потому-то и было много жертв — сил хватало только на то, чтобы нажать на спусковой крючок. Когда Шкуро был под Тулой, красные и белые были как два дистрофика: ни один не имеет сил защититься, но противник не может и ударить. Так же, как немцы стояли под Москвой в декабре 1941-го: на некоторых направлениях между ними и Кремлем не было ни одного боеспособного батальона, а сделать шаг у них не было сил.

Вообще, говорить о мерах и чрезмерностях тотальной войны из благополучного далека — рискованное дело. Это все равно, что на сытый желудок рассуждать, стал бы ты есть человечье мясо, доведись до смертельного голода. Вопрос некорректный и запретный.

Ко мне на одной встрече с читателями подошел молодой человек и поделился тяжелыми мыслями. А с ним поделился его дед, они его мучили. Он был командир красных партизан в Сибири. Судьба им улыбнулась, и они сумели врасплох захватить в плен отряд белых офицеров, который их преследовал. Партизаны, оголодавшие и без боеприпасов, не могли гнать их с собой через тайгу. Отпустить — через несколько часов эти же офицеры их уничтожат. И офицеров утопили в Байкале. Это — крайний случай "чрезмерности и неразумности", но не деда-партизана, а самой социальной технологии, каковой является гражданская война. Затолкали Россию в этот коридор — глотайте.

В том же ключе и оценка всего советского социализма (после ликвидации многоукладности): "Да, социализм был примитивным, недемократичным, негуманным, общественная собственность приобрела форму государственно-бюрократической". Исходя из каких "объективных нормативов" даны эти оценки? Как мог примитивный проект породить Стаханова, Королева и Жукова? По каким меркам определена «негуманность»? Ведь нет же гуманности внеисторической. Гуманизм христианства на Западе был «снят» Реформацией, гуманизм Просвещения — империализмом, обесценившим человеческую жизнь. Россия, сопротивляясь, испытывала вестернизацию и в этом смысле. Но послевоенный советский период был именно периодом нового гуманизма, отрывом от Запада. Что, конкpетно, надо было сделать, чтобы советскому стpою заслужить оценку «гуманный»? Выпустить из тюpем всех пpеступников?

"Неуд" поставлен советскому строю фактически по всем критериям: "Вторая половина истории советского социализма была процессом нарастающего маразма". Иными словами, смерть его была закономерна: маpазм — состояние, вывести из котоpого медицина бессильна. Вот обоснование: "В 50-е годы страна… ликвидировала атомную монополию и военную недосягаемость США, обеспечила тем самым безопасность СССР и социалистической системы. Значит, авторитарно-мобилизационная модель социализма полностью исчерпала себя, утратила историческое оправдание. Но по инерции продолжала существовать. Необходимость ее глубокого преобразования, всесторонней демократизации общественной жизни упорно не осознавалась политическим руководством".

Не могу согласиться. Холодная война была именно войной на уничтожение и, как показала реальность, безопасность СССР вовсе еще не была обеспечена. В этих условиях проблема глубокой перестройки всей модели жизнеустройства настолько сложна, что даже сегодня никто не берется сказать, как бы это надо было сделать. Хрущев сделал шаг — явно навредил в большой степени. Косыгин начал реформы в экономике — сразу обнаружились опасности. Пришел Горбачев — угробил социализм. И в то же время никак нельзя сказать, что система не менялась. Менялась, и очень быстро. И именно в сторону «демобилизации» и демократизации — сравните, скажем, 1948 г. и 1978. Проблема как раз в том, что никаких ориентиров для надежной и безопасной демократизации нашего "мобилизационного социализма" истмат не дал и дать не мог.

СССР был сложнейшим и хрупким идеократическим обществом — одним из видов традиционного общества. Брежнев и Суслов не знали, как его «демократизовать», и это не удивительно. К их чести надо сказать, что они хотя бы понимали опасность и действовали очень осторожно. Они не верили истмату, для которого общество — разновидность машины, и в ней легко заменять целые блоки и агрегаты, надо только знать два-три «закона». «Матеpиалист», хотя бы и истоpический, поостеpежется даже pазобpать телевизоp, если не знает его устpойства, а общество пеpестpаивать — эка невидаль.

Истмат, выставив «неправильному» советскому строю те плохие оценки, которые подытожил Б.П.Курашвили, идейно подготовил перестройку, оправдал уничтожение "приблудного дитяти". Сегодня мы пожинаем первые плоды.

Давая свое понимание сталинизма, Б.П.Курашвили стремится непредвзято определить его роль в истории, его причины и степень неизбежности, его заслуги перед народом и травмы, которые он нанес. Автор тщательно вычистил из книги конъюнктурный антисталинизм. Он, однако, явно опасается обвинений в сталинизме и открещивается от того, что обозначил как "вульгарный сталинизм". Жаль, что он не раскрыл смысла этого ярлыка, потому что это обвинение очень распространенное, широкое и неопределимое — одно из важнейших в общественной мысли как в России, так и на Западе, особенно в среде левых.

Мне-то кажется, что это обвинение — идеологическая пустышка, вроде "русского фашизма" и антисемитизма. Чаще всего "вульгарные сталинисты" думают так же, как Б.П.Курашвили, но, вынужденные идти против течения не в академической среде, а "на улице", они просто вызывающе заостряют, огрубляют свои формулировки.

Толкование фактов, данное Б.П.Курашвили в свете истмата, логично. Именно в самой логике у меня с ним расхождения. Мы как бы видим одну и ту же историю в разном свете. И сталинизм — жгучий, прокаленный предмет истории позволяет яснее понять, в чем же различие разных подходов. Различие, из-за которого столько копий ломается в среде оппозиции, столько непонимания и даже вражды возникает. Покажу расхождение на ряде «точек».

Истмат, предполагая существование неких «правильных» этапов развития, формаций, законов и соответствий, незаметно загоняет историка в евроцентризм. Запад подсознательно воспринимается почти как условность, как воображаемая Атлантида, где сбылись законы истмата. Все остальное (Восток) — более или менее «неправильно» и даже вряд ли имеет самостоятельную, не соотнесенную с Западом ценность.

Читаем: "Рождение социализма в России было в известном смысле одним из исторических зигзагов… Причем, бывает, зигзаги органично включаются в исторический процесс, получают свое оправдание в его широком контексте. Советский социализм стал решающей силой коалиции, сокрушившей фашизм и тем предотвратившей мрачный перелом в развитии человеческой цивилизации. Таким оказался высший смысл советского социализма". Здесь советский проект видится не как шаг в траектории России-цивилизации, он — зигзаг относительно "линейки Запада", и его «оправдание», его "высший смысл" выводится не из судьбы России, а из полезности для Запада (спас его от фашизма).

Именно в «неправильности» революции в России видит автор корни сталинизма: "Главные корни уходят в фундаментальные особенности Октября и мирового развития в первой половине ХХ века. Социалистическая революция в капиталистически недостаточно развитой стране была отягощена первородным грехом волюнтаризма". С таким видением «корней» сталинизма я не могу согласиться — они гораздо глубже. Продуктом ближнего предреволюционного времени я бы назвал именно "ленинскую гвардию" — модернизаторов России, отщепившихся от ее цивилизационного «тела». "Европейски образованные", они были, по выражению Горького, «мужикоборцами», не знавшими крестьянской России, чуждыми ей и даже враждебными. Совершенно иное дело — Сталин и «почвенные» большевики. Они представляли собой особое и глубинное течение в большевизме, порожденное буквально всей историей России. В сталинизме дышит именно тысячелетняя история, с космическим чувством Евразии, с имперским инстинктом Чингис-хана, со шрамами от хазар и тевтонов, с интригами Смуты, с Иваном Грозным и Петром, с Кутузовым и Скобелевым.

Все это как будто сжалось в три десятилетия, но это ни в коем случае не продукт этих коротких лет. А как отбросить духовную семинарию? Я думаю, роль этой подготовки Сталина еще совершенно не оценена. Б.П.Курашвили вскользь отмечает наличие у Сталина апокалиптического чувства и связывает это с изучением Евангелия. Думаю, Евангелие лишь оформило это чувство, вытекающее из мессианского восприятия времени у крестьянства. Но еще более важно, по-моему, глубокое проникновение в Ветхий Завет, которое просвечивает в политической практике Сталина. Он как будто насквозь видел своих противников — все их маневры описаны в Пятикнижии.

Вот мой главный тезис. Россия была цивилизацией, сохранившей основные черты т. н. традиционного общества, которое пережило все бури нескольких волн модернизации. Сталинизм явился выразителем огромной внутренней энергии этого общества. Причина необычной силы и успехов Сталина как руководителя в том, что он глубоко понимал и чувствовал сущность и мощь традиционного общества России — и дал им возможность претвориться в жизнь. Вместо того, чтобы подавлять и искоренять их, как поступали западники и до, и после него.

Но этого мало. Цивилизации, "атакуемые Западом", нередко порождают мощные охранительные движения и великих людей. Назову хоть такие разные явления, как Инквизиция и иезуиты в Испании, Лев Толстой и анархизм в России. Иное дело люди, которые, воплощая чувство принимающей удар цивилизации, понимают, что сохранить себя она может только через прорыв. Только обнявшись с врагом, хотя бы и в рукопашной схватке — так, чтобы перетекла в тебя его сила. Это — смертельный риск и требует огромного напряжения сил. До недавнего времени история знала два успешных прорыва такого рода: революция Мэйдзи в Японии и сталинизм. (Китай — иное дело, он может «впускать» Запад большими порциями, он защищен людской и временной несоизмеримостью, его не переварить).

Японии было легче: почти целый век она «высасывала» Запад в мирных объятьях, а после войны — как "побежденный друг", союзник против России. Сталинизм — это проект ускоренной модернизации разрушенной страны в условиях милитаризации и войны. То, что этот проект в целом был выполнен, с точки зрения «нормальных» законов невероятно. Только соотнося условия, цель и результат, можно оценивать все частные свойства сталинизма.

Б.П.Курашвили выводит природу сталинизма ("мобилизационный социализм") из жестких условий войны (подготовка — сама война — восстановление). Я же считаю, что это — лишь фон, внешние условия, в которых выявилась природа сталинизма. А природа эта задана — как задается набором генов вырастающий в конкретных внешних условиях организм — генетической матрицей российской цивилизации, которая сложилась к XV–XVI веку. Корни же еще глубже. Сталинизм порожден типом человека (и типом общества), который сформировался в Евразии за 2 тысячи лет, в том числе и всеми прошумевшими здесь войнами. Этот тип четко выявлен и описан уже Марко Поло в XIII веке ("неторговый народ").

Так по-разному видя природу, корни сталинизма, мы по-разному видим и его частные проявления. Б.П.Курашвили пишет о культе Сталина: "Культ первого руководителя — это средство управления. Да, "всего лишь" средство управления, притом довольно сильное, а временами решающее". То есть, культ Сталина представлен как чисто инструментальное средство, как бы «сконструированное» хитрым Сталиным и «принятое» доверчивым народом из-за его низкого культурного уровня. На мой взгляд, это неверно.

Культ Сталина невозможно было ни сконструировать, ни навязать. Его можно было понять и использовать как драгоценную жертву — а можно было испоганить и прожрать. Сталин был в основном на высоте, но даже не это главное, речь о самом явлении. Культ был порождением глубокого религиозного чувства, которое всегда было присуще нашей цивилизации (что прямо не связано с конфессиями). Это чувство — один из цементов, соединявших людей в народ через создание авторитетов, символов. Обычно уже в виде предания (как в фигуре Петра Великого). Но в моменты особого напряжения, при ощущении войны это чувство «работало» в режиме реального времени в виде "культа командира" — и оно буквально создавало этого командира, обязывало его соответствовать. В культе Сталина, как и Жукова, невозможно различить причину и следствие самого командира и его культ. Разве это — всего лишь средство управления? Это все равно, что считать средством управления религию.

Взрыв энергии традиционного общества, вызванный революцией, сталинизм направил в русло развития, модернизации, прорыва — а мог уйти в махновщину. Но этот взрыв не мог быть лишь благостным, надеяться на это — детские иллюзии. Фанатизм и репрессии, самоистязание общества — оборотная сторона медали. Б.П.Курашвили с большим тактом говорит об "инструментальной стороне" репрессий, об их неотвратимости в том коридоре, по которому пошел весь проект, но сожалеет, что при этом возникла «сталинщина» — чрезмерность репрессий. Но в этом деле меру установить невозможно. Трагедией, волны которой мы переживаем и будем переживать еще неоднократно, было само это явление в целом. Если джинн выпущен из бутылки, трудно назвать «позволительное» число сшибленных голов. Лучше бы нам сегодня не меру искать, а природу явлений выяснять.

Б.П.Курашвили пишет, что фоном репрессий был "элемент массового психоза, патологического психоза". Но это — просто негодование из гражданского общества. То, что для него патология, для общества религиозного есть "страстное состояние", особый тип экстаза. Это и было одним из актов сталинизма, и отказаться от него, назвав «сталинщиной», невозможно. Такие стадии мы наблюдаем во всех мощных религиозных движениях. Вот, близкое по времени и самое рациональное — протестантизм, который по сути был новой религией, давшей основу современной западной цивилизации. Экстаз на заре этой религии вылился в сожжение в Западной Европе одного миллиона «ведьм». Можно это назвать «протестантщиной» и осудить как искажение, деформацию, преступление?

Неплодотворно «закрывать» вопрос — одни стороны сталинизма оправдывая, другие клеймя. Главное — не промотать жертвенную кровь, пролитую во спасение многих и многих поколений России. Наша историческая беда и вина в том, что кровь, уже пролитая, не была уважена и перестала служить скрепляющим общество символом. Она была именно опошлена политиканством сначала Хрущева, потом перестройки, всеми ее Разгонами и «Мемориалами». Поэтому, кстати, и замаячила некоторая опасность повторения.

Я понимаю, что все это звучит странно для уха, привыкшего к истмату. Хотя главные черты современного (гражданского) и традиционного общества хорошо изучены, и я говорю прописные истины. Б.П.Курашвили исходит из веры в существование «правильных» норм. Он говорит, например: "смертная казнь в принципе недопустима", как будто двадцать тысяч лет люди были глупцами и просто не имели этого "верного понимания". Это очень затрудняет трактовку многих явлений сталинизма — приходится изощряться, додумывать за Сталина, спускаться в его подсознание. Я как-то писал о том, что депортация чеченцев в 1944 г. как тип солидарного наказания целого народа соответствовала мышлению и культуре того времени и места, а потому на уровне народа была более бережной репрессией, нежели демократический расстрел всех виновных индивидуумов (при этом спор шел не о вине или невиновности чеченцев, а именно лишь о типе репрессий). Б.П.Курашвили замечает, что эти соображения разумны, но они означают, что "Сталин возрождал дух варварства". То есть, опять — оценка из гражданского общества. Да, все, кто не Запад — варвары. Они уже перестали обижаться на это ругательство, но ругательства не прибавляют понимания.

Я думаю, что главная трагедия России, поднявшейся через сталинизм, была не столько в тех жертвах, которые повлек этот способ сплочения (хотя, повторяю, эти жертвы — трагедия), а в том, что из него очень трудно выйти. По самой своей природе сталинизм не указывает механизма «демобилизации». Сам Сталин об этом думал, в этом смысл его работ о языкознании и об экономических проблемах социализма. Но даже прямо поставить вопросы было в рамках сталинизма невозможно. Хрущев, не будучи на высоте задачи, не обладая мудростью, начал просто рвать, ломать всю конструкцию сталинизма. Но, учитывая сложность проблемы, я не могу согласиться с Б.П.Курашвили, который пишет: "Послесталинское развитие, завершившееся бюрократическим маразмом социализма и его крахом, не было закономерным, было исторически случайным". В том коридоре, который выбрала верхушка КПСС после смерти Сталина, наш печальный результат становился год от году вероятнее. Демобилизация сталинизма шла быстро, но при этом неизбежно временно ослабевала система, и в нужный момент нам нанесли удар. Но оба слова — и «закономерный», и «случайный» к этому результату, по-моему, неприложимы.

Насколько сложна проблема выхода из проекта, подобного сталинизму, показывает и опыт Китая, где из маоизма пришлось выходить через искусственное создание хаоса — культурную революцию. Но этот катастрофический переход успел начать сам Мао Цзедун. А продолжил Дэн Сяо Пин, оба патриоты с державным мышлением. У нас же хунвэйбинов организовали Горбачев и Ельцин — чтобы те под видом бюрократической надстройки ломали основание державы.

Очень важна сегодня для всего мирового левого движения и особенно для нашей оппозиции проблема "сталинизм и троцкизм". Ей посвящен большой раздел книги. Главные выводы я не разделяю, хотя в рамках истмата они, видимо, логичны.

Б.П.Курашвили не обнаруживает между сталинизмом и троцкизмом пропасти в главных, сущностных установках. Он видит, скорее, количественные различия. "Троцкизм — леворадикальное, временами ультралевое, экстремистское течение в коммунистическом движении; сталинизм — левоумеренное, лишь временами леворадикальное течение… В значительно большей степени, чем сталинизм, троцкизм подменяет теорию догматическим теоретизированием" и т. д. Думаю, дело совершенно не в этом. Между Сталиным и Троцким не просто пропасть, а конфликт абсолютно непримиримый, хотя в чем-то и могут быть похожи «технологии». Сталин от Троцкого дальше, чем от Корнилова, и это очень хорошо понимают троцкисты. В чем же пропасть?

Если Сталин, на мой взгляд, есть воплощение духа традиционного общества России, преодолевшего, с жертвами и потерями, все подводные камни марксизма, то Троцкий есть гений евроцентризма. Идеал Сталина — воссоздание Российской Империи в облике СССР как крепости нашей цивилизации ("строительство социализма в одной стране"). Идеал Троцкого — революция мирового пролетариата, один из вариантов "Нового мирового порядка", с непременным разрушением нашей цивилизации. Для Сталина Россия самоценна, для Троцкого — лишь плацдарм революции, горючий материал, сгораемая ступень ракеты. Переключение на "строительство России", отказ от предоставления ее как материала для мировой революции совершенно правильно рассматривалось Троцким как измена, как "сталинский термидор".

Скажу кстати, что сравнения русской революции с Великой французской, к которым так охотно прибегал Троцкий, а теперь Б.П.Курашвили и другие авторы, сильно хромают. А часто и порождают ложные ожидания. Мне не кажется, что Сталина можно уподоблять вождям контрреволюционного термидора или Наполеону, а Ельцина — Бурбону. Все у нас шло иначе. Уж если сравнивать, то Сталин — вождь победившей Вандеи, крестьянского восстания против феодалов и якобинцев одновременно. Но — с идеей прорыва в будущее, а не простого возвращения общинных земель.

Считая различия между сталинизмом и троцкизмом не слишком глубокими, Б.П.Курашвили делает оптимистический и очень важный для нас сегодня вывод о возможности союза коммунистов и троцкистов в нынешней борьбе. Даже больше, чем о возможности. Он считает, что сегодня сталинисты и троцкисты уже совместно выступают в борьбе за восстановление социализма. А "критическими ударами они обмениваются по инерции". И — поэтический образ: "Для «демократов» — могильщиков социализма и заодно убийц Отечества Троцкий не стал союзником… Будь Сталин, Троцкий и Бухарин живы, они определенно составили бы тройственный коммунистический блок".

Не могу согласиться. Поведение и «демократов», и троцкистов не подкрепляет этого оптимизма. Я считаю, что сознательные «демократы» типа А.Н.Яковлева, Ю.Афанасьева и Г.Попова генетически являются продолжением Троцкого. Неважно, что они ломают Россию под другим знаменем, что теперь Россия — не костер для революции ради Запада, а сырьевое пространство для Запада. Этот поворот менее существенен, чем отношение к самой российской цивилизации и Западу. Присущая троцкизму ненависть к «неправильной» России и уверенность, что "европейски просвещенный" авангард имеет право и обязан ее сломать сохранились в «демократах».

Эти главные черты я вижу и в современных троцкистах, хотя флаг у них красный. Их мечта сегодня — чтобы скорее доломали остатки неправильного советского строя, после чего возникший наконец в России пролетариат начнет революцию, теперь уж в точности по законам истмата. Конечно, сам Троцкий за их губительные утопии не отвечает, но где гарантия, что сегодня он не был бы с троцкистами? Они ведь довольно верно следуют духу его учения. Поэтому если и можно надеяться на союз, он не будет более глубоким, чем союз между Сталиным и Троцким в 1917–1924 гг. А если учесть тяжесть его разрыва, то заключать такой союз сегодня надо было бы очень осторожно. Да вряд ли троцкисты его и ищут — они очень неплохо устроились в мировом левом движении и университетской элите.

("Советская Россия". Октябрь 1996 г.)