После смерти Петра Первого. Кукловод собирает нити

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

После смерти Петра Первого. Кукловод собирает нити

Расцвет карьеры Остермана пришелся на время после смерти Петра I. Петр был человеком предельно рациональным, но рационализм не всегда полезная вещь в политике. Так Петр посчитал, что сын его предал. История о том, как сына Петра осудили, сама по себе довольно таинственна. Известно, что царевич Алексей умер, не дождавшись эшафота. Помогли ли ему умереть или нет, мы никогда не узнаем.

Но речь о другом. Петр решил, что раз сын «плохой», то государь, передавая престол, должен передать его в надежные руки. Какие? А какие сам посчитает нужным. Как следствие 5 февраля 1722 г. появляется закон о престолонаследии, который говорит, что царь может отдать престол любому человеку, не обязательно своему сыну. Легенда гласит: «Отдать все.» — только и успел написать перед смертью Петр I, а кому отдать — неизвестно. Сложилась очень сложная ситуация: все члены правящей династии имели право на престол. А раз так — неизбежна борьба. И началась в России лихорадочная череда заговоров, смена правителей — «веселое» время после смерти Петра I называют «эпохой дворцовых переворотов». «Редко самовластие наказывало себя так жестоко, как в лице Петра этим законом от 5 февраля», — написал знаменитый историк В. О. Ключевский.

Многие историки оценивали 1720–1750 гг. как время ослабления русского абсолютизма. Очень часто в литературе говорят о «ничтожности» преемников Петра I. По словам, например, Н. П. Грошкина, автора учебника по истории государственных учреждений дореволюционной России, «преемниками Петра I оказались слабовольные и малообразованные люди, проявлявшие подчас больше заботы о личных удовольствиях, чем о делах государства». «Дело Петра эти люди не имели ни сил, ни охоты ни продолжать, ни разрушить; они могли его только портить», — писал об этом времени историк В. О. Ключевский.

Именно после смерти Петра I можно говорить об Остермане уже не просто как о советнике у трона, а о «сером кардинале» в полном смысле. Теперь было кем управлять.

Екатерина — Остерман — Меншиков. Pro и contra. После смерти Петра Великого, хотя и сделавшего возможным престолонаследие по женской линии, но не оставившего четкого завещания, позиции Остермана были уже достаточно прочны, и он, взвесив все «за» и «против», пошел в этой ситуации за наиболее влиятельной фигурой того времени — Меншиковым (и гвардией, которая вообще была главной действующей силой во всей эпохе дворцовых переворотов). А Меншиков держался за кандидатуру второй жены Петра I, Екатерины (будущей Екатерины I), которую считал для себя наиболее приемлемой.

Каковы же были предпосылки воцарения Екатерины Алексеевны? Почему именно на нее ставили «полудержавный властелин» и хитрый «вестфальский лис»?

Первая русская императрица сама была довольно загадочной личностью. Родилась она католичкой 5 апреля 1684 г. (хотя эта дата ставится многими историками под сомнение) и до принятия православия, по одним данным, ее имя было Марта, по другим — Елена, фамилия по некоторым источникам Сковрощанко или Скавронская, по другим — Рабе. Происхождение Екатерины тоже точно неизвестно. Предположительно, она не принадлежала к знатному роду и была дочерью прибалтийского крестьянина — «дочь литвина Самуила Сковрощанко и жены его, именуемой в разных известиях различно». Впрочем национальность ее четко установить трудно, разные версии называли ее литовкой, шведкой, полькой, украинкой. Родители Марты умерли от чумы в 1684 г., и она воспитывалась в доме лютеранского пастора Глюка (известного своим переводом Библии на латышский язык) в Мариенбурге (в настоящее время это город Алуксне в Латвии). Марта была в доме скорее служанкой, поэтому грамоте ее не учили. По версии, изложенной в словаре Брокгауза и Ефрона, мать Марты, овдовев, отдала дочь в услужение в семью пастора Глюка, где ее будто бы учили грамоте и рукоделию. Семейное ее положение до встречи с Петром I тоже было весьма неопределенным, была она то ли вдовой, то ли неразведенной женой шведского солдата, якобы убитого во время сражения.

Ее захватили в плен русские в 1702 г. Пленницу взял поначалу в прачки «Шереметьев благородный», потом ее у него выпросил «счастья баловень безродный», то бишь Меншиков, а у того ее отобрал Петр I, ив 1703 г. она стала его фавориткой.

При крещении в православие Марте было дано имя Екатерины Алексеевны. И все бы хорошо, если бы не одно «но»: ее крестный отец — сын Петра царевич Алексей (1690–1718), который был младше Марты на 6 лет и который стал крестным отцом собственной мачехи. Поэтому в глазах православных россиян ситуация с женитьбой царя выглядела крайне неестественно. Получилось, что Петр I женился на своей внучке (отчество Екатерины — Алексеевна — дано по крестному отцу), а Екатерина стала мачехой своего отца (пусть даже и крестного).

Но как бы там ни было, в ноябре 1707 г. она была тайно обвенчана с Петром в петербургской Троицкой церкви. В феврале 1708 г. родила царю дочь Анну (впоследствии герцогиню Голштинскую), в декабре 1709 г. Елизавету (впоследствии императрица и самодержица всероссийская). Всего Екатерина Алексеевна родила мужу 11 детей, но большинство из них умерло в детстве, кроме Анны и Елизаветы. Маленький Петр Петрович считался официальным наследным принцем, законным преемником великого отца на троне, но его ранняя смерть нарушила прямую передачу короны от отца к сыну и явилась одним из побудительных мотивов знаменитого Указа о престолонаследии.

6 марта 1711 г. было «всенародно объявлено всем о государыне царице Екатерине Алексеевне, что она есть истинная и законная государыня». 19 февраля 1712 г. Петр I торжественно еще раз обвенчался с Екатериной в петербургском Исаакиевском соборе, и их дочери получили официальный статус цесаревен. А 7 мая 1724 г. Петр I короновал свою любимую жену в главном храме России — Успенском соборе Московского кремля. Французский посол Ж.-Ж. Кампредон сообщал в Париж: «Весьма и особенно примечательно то, что над царицей совершен был, против обыкновения, обряд помазания так, что этим она признана правительницей и государыней после смерти царя, своего супруга». Примечательно, что все русские царицы (кроме Марины Мнишек) титуловались царицами по мужу. А Петр I короновал Екатерину как самостоятельную императрицу, лично возложив на нее корону.

За два года до коронации Екатерины происходит знаменательное событие — то самое издание знаменитого указа Петра о престолонаследии, где он из-за смерти сына Петра и измены царевича Алексея отменяет устоявшийся порядок наследования от отца к сыну, и устанавливает новый: отныне все решает воля монарха, кого он посчитает нужным, того и назначит. Но Екатерина сама подложила мину под свое будущее императорство.

Жена Цезаря и подозрения. В силу своего низкого происхождения Екатерина I была неграмотной, неученой и неспособной управлять великой империей. Однако императрицу любили за веселый и ласковый характер, за доброту и заступничество. Не раз она спасала светлейшего князя Меншикова от страшного гнева Петра. Только она и была способна успокоить разгневанного, разбушевавшегося Петра, что случалось довольно часто. Между супругами царило исключительное взаимопонимание и гармония, если бы не «Монсова история», омрачившая (да еще как!) последние дни императора.

Дело связано было с его «сердешненькой» Катеринушкой. Девятого ноября последовал неожиданный арест тридцатилетнего Вилима Монса, брата бывшей фаворитки царя Анны Моне — Монсихи, как ее называли недоброжелатели, молодого и щеголеватого камергера Екатерины. Берхгольц, как и многие другие, был удивлен таким поворотом событий: «Это арестование тем более поразило всех своею неожиданностью, что он еще накануне вечером ужинал при дворе и долго имел честь разговаривать с императором, не подозревал и тени какой-нибудь немилости».

Вот как описывает «Монсову историю» Соловьев: «Коронация Екатерины совершилась в Москве с великим торжеством 7 мая 1724 года. Но через полгода Екатерина испытала страшную неприятность: был схвачен и казнен любимец и правитель ее Вотчинной канцелярии камергер Моне, брат известной Анны Моне. Вышний суд 14 ноября 1724 года приговорил Монса к смерти за следующие вины: 1) взял у царевны Прасковьи Ивановны село Оршу с деревнями в ведение Вотчинной канцелярии императрицы и оброк брал себе. 2) Для отказу той деревни посылал бывшего прокурора воронежского надворного суда Кутузова и потом его же отправил в вотчины нижегородские императрицы для розыску, не требуя его из Сената. 3) Взял с крестьянина села Тонинского Соленикова 400 рублей за то, что сделал его стремянным конюхом в деревне ее величества. Вместе с Монсом попались сестра его, Матрена Балк, которую били кнутом и сослали в Тобольск; секретарь Монса Столетов, который после кнута сослан в Рогервик в каторжную работу на 10 лет; известный шут камер-лакей Иван Балакирев, которого били батогами и сослали в Рогервик на три года. Балакиреву читали такой приговор: “Понеже ты, отбывая от службы и от инженерного учения, принял на себя шутовство и чрез то Вилимом Монсом добился ко двору его императорского величества, и в ту бытность при дворе во взятках служил Вилиму Монсу и Егору Столетову”».

Описание очень детальное, сухое и сдержанное. Из него выходит, что был казнен некий придворный взяточник Моне. Причем вина этого Монса явно не заслуживает смертной казни, хватило бы и тюрьмы. Да и никого из подельников Монса не казнили. Но у Соловьева есть одно слово, которое намекает на действительную причину казни Монса — любимец жены Петра. Но если заменить слово «любимец» словом «любовник», открывается настоящая причина казни. Об этом можно узнать в других исторических свидетельствах, а они гласят, что Петр I незадолго до кончины заподозрил в неверности свою жену Екатерину, в которой до этого души не чаял и которой намеревался в случае своей смерти передать престол. Когда Петр I собрал достаточные, на его взгляд, улики о неверности жены, он приказал казнить Монса. А чтобы не выставлять себя в смешном и унизительном положении «рогоносца» перед иностранными дворами и собственными подданными, вменил в вину Монсу экономические преступления, которые при желании нетрудно было отыскать почти у каждого чиновника тех времен (да и не только тех).

Имя Екатерины в связи с арестом, следствием и казнью, естественно, не упоминалось — жена Цезаря вне подозрений! Она сохраняла спокойствие и невозмутимость, но пыталась, правда, как делала довольно часто, ходатайствовать перед Петром I за арестованного. Император в припадке гнева разбил зеркало, очень красивое и дорогое, бросив многозначительную фразу:

Вот прекраснейшее украшение моего дворца. Хочу и уничтожу его!

Екатерина сдержанно, как всегда в таких случаях, ответила:

Разве от этого твой дворец стал лучше?

Однако намек, более чем прозрачный, поняла, знала крутой нрав супруга. Беспрекословно поехала с ним, по его приказанию, поглядеть на отрубленную голову своего фаворита. Инцидент был исчерпан, но доверие к Екатерине у Петра было основательно подорвано. И скорее всего, от планов передать престол императрице Петр отказался.

События, связанные с казнью Монса и утратой Екатериной доверия Петра произошли всего за два месяца до смерти царя. В бумагах Монса нашли также факты, компрометирующие ближайших соратников Петра. В Петербурге ждали новых казней. Назывались имена Меншикова (которого Петр отдалил от себя и снял с поста руководителя военного ведомства), царского кабинет-секретаря Макарова и других сподвижников.

А вот имени Остермана не называли. Даже наоборот — именно в эти дни к Андрею Ивановичу особенно благоволил царь — Петр помногу говорил с ним и советовался как поступить с неверной дальше. Говорили, что Петр I собирается обойтись с Екатериной так же, как английский король Генрих VIII с Анной Болейн. Царедворец Остерман потом ставил себе в заслугу то, что именно он уговорил Петра не рубить голову супруге. Аргумент был таков — после этого ни один порядочный европейский принц не возьмет замуж дочерей Екатерины. А в планах царя сближение с Европой было на первом месте.

Но и при таком — самом удачном — исходе уделом Екатерины в ближайшее время оставался монастырь с тюремными условиями заключения. Здесь показателен пример первой супруги Петра — Евдокии Лопухиной. Когда царь начал «от живой жены» роман с Анной Моне, Евдокия устроила сцену ревности и отлучила царя от ложа. Петру только это и надо было — он быстренько развелся с царицей и заточил ее в монастырь. Так что после открытия факта ее измены, и зная вспыльчивый нрав Петра, Екатерина должна была ждать не самой радужной для себя будущности.

Претенденты. Когда стала очевидной неверность Екатерины, взгляд императора должен был неизбежно обратиться в сторону внука — Петра Алексеевича, как единственно возможного наследника престола, хотя Петр I и издал знаменитый указ о престолонаследии (после казни в 1718 г. мятежного наследника престола Алексея), который начинается так: «Понеже всем ведомо есть, какою авессаломскою злостию надмен был сын наш Алексей.» Исходя из этой самой «авессаломской злости» своего сына, Петр фактически отменил права на престол сына Алексея и своего внука — Петра. Таким образом отменялся старый, освещенный традицией порядок передачи царской власти от отца к старшему сыну, а в случае смерти старшего сына — к внуку (если отсутствовал внук, престол переходил к младшему сыну и т. д.). Теперь престол мог достаться Петру Алексеевичу только в том случае, если он сумеет понравиться своему дедушке. И хотя в глазах всей страны он был единственным легитимным наследником, в церквях царскую фамилию поминали так: «Благочестивейшего государя нашего Петра Великого, императора и самодержца всероссийского, благочестивейшую великую государыню нашу императрицу Екатерину Алексеевну. И благоверные государыни цесаревны. Благоверную царицу и великую княгиню Параскеву Феодоровну. И благоверного великого князя Петра Алексеевича. И благоверные царевны великия княжны». То есть Петр Алексеевич стоял ниже своих теток-царевен.

Но времена идут, царский гнев утихает, тем более что история измены Алексея давняя, а у императора появился новый повод, чтобы гневаться на изменника, точнее изменницу. Значит, Екатерину после того, что случилось, своей наследницей он назначить не мог. Во-первых, Петр был очень ревнив и не прощал измен. Во-вторых, в соответствии с традиционными монархическими представлениями измена жены монарха приравнивалась к государственной измене. В-третьих, в бумагах Монса нашли много документов, которые вскрывали огромные злоупотребления царицы и ее приближенных, то есть запахло не только амурной, но и прямой государственной изменой.

Дочери Анне престол передать Петр не мог потому, что она была обручена с голштинским герцогом, и к тому же Анна официально отказалась от права на российский трон. Другую дочь — Елизавету — Петр воспринимал как особу легкомысленную и к правлению не готовую. К тому же ее планировали выдать замуж за короля Франции Людовика XV, да и не могла младшая дочь стать в шестнадцать лет императрицей, обойдя свою мать и старшую сестру. Это сильно осложнило бы ей правление, и реальную власть захватил бы все тот же Меншиков, которого Петр от власти «отодвинул». Также нельзя было забывать, что обе дочери считались в глазах народа незаконнорожденными (официальное венчание родителей произошло уже после их рождения), да к тому же немками и не имели священного права на трон. И самое главное — они были очень близки к Екатерине, и измена матери резко уронила и их престиж в глазах отца.

Итак, оставался единственный претендент. Тот самый, который через несколько лет станет Петром II. В пользу такого решения было несколько моментов. Во-первых, десятилетний мальчик еще ничего не сделал, чтобы заслужить неприязнь деда. Да, он был сыном изменника Алексея, но рана, нанесенная Алексеем Петру Великому, уже успела зарубцеваться, к тому же Петр-внук не знал ни отца, ни матери, он рос сиротой, и в этом было его преимущество перед цесаревнами. Во-вторых, Петр-младший вырос в новой России, его с детства окружали сподвижники деда, и тот мог видеть во внуке продолжателя своего дела и продолжателя уж точно ничем не худшего, чем Екатерина и принцессы. В-третьих, вся Россия считала мальчика естественным и законным наследником престола.

Современники указывают, что Петр Великий все время колебался в отношении внука и время от времени выказывал ему расположение. Естественно, в 1724 г. колебания должны были закончиться, и Петр скорее всего остановился на кандидатуре внука в качестве наследника.

Но Петр-внук жил отдельно от деда, у него было свое окружение, поэтому люди из окружения Петра Великого могли опасаться, что с приходом к власти Петра II и возвращением к активной деятельности первой жены Петра Великого Евдокии, они потеряют свое влияние. А некоторые из них (участники убийства царевича Алексея — отца наследника и сына Евдокии) опасались лишиться жизни. Поэтому противников Петра II в окружении Петра I было более чем достаточно.

После смерти Петра I отсутствие завещания создавало драматическую ситуацию, судьба императорского престола должна была решиться в столкновении придворных «партий» — группировок знати, высшего чиновничества и генералов.

Президент Тайного совета и министр герцога Карла Фридриха Голштейн-Готторпского (1700–1739) — мужа дочери Петра Великого Анны (и фактически основателя династии, которая правила Россией до 1917 г.) — граф Е Ф. Бассевич (лицо крайне заинтересованное в возведении на освободившийся русский престол тещи герцога Екатерины или жены герцога Анны) в своих дневниках оставил записки, в которых указывал в том числе и на то, что рука Петра I закостенела, когда он хотел написать имя своего преемника, а голос онемел, когда он хотел сказать это имя своей дочери Анне Петровне, жене упомянутого герцога. Записки Бассевича служили одним из главных источников по вопросу о смерти Петра Великого для последующих историков. Так же излагает события и «официальный» историк государства Российского Соловьев.

Чье имя могло быть поставлено после слов «Отдайте все.»? Бассевич пишет, что кроме слов «отдайте все.» были и другие, но их не смогли разобрать. Безусловно, не «смогли разобрать» имя «Петр Алексеевич», будь там имя Екатерины или Анны, герцогини Голштинской, разобрали бы без труда, и не пришлось бы им тогда прибегать к столь экстраординарным мерам, как государственный переворот.

Екатерина находилась при Петре безотлучно, и она же закрыла ему глаза после смерти. Продиктовать Екатерине Петр ничего не мог при всем желании — есть все основания полагать, что писать она толком так и не научилась. Но если бы его последняя воля была выражена в пользу Екатерины, не потребовалось бы чертить слабеющей рукой ее имя или звать Анну. Указ бы написали, подписали и огласили без промедления. Есть, конечно, небольшая вероятность того, что Петр все же решил передать трон Анне, но ее имя тоже не нужно было скрывать. Правление Анны ничем плохим Екатерине и Меншикову не грозило. Екатерина в любом случае оставалась бы вдовствующей императрицей, а Меншиков, имея под рукой гвардию, стал бы реально править от имени обеих государынь. Но Петр не стал бы передавать престол жене чужеземного герцога, ведь отречься Анну он заставил, когда уже знал о деле Монса. С чего бы это ему вдруг передумать? А вот внука своего Петра Алексеевича от престола отдалил, когда еще не знал о «Монсовой истории», то есть надеялся на Екатерину как на достойную преемницу.

Но почему же тогда не было изготовлено фальшивое завещание Петра в пользу Екатерины? Вряд ли в окружении Меншикова не было ни одного умельца подделывать почерк, или заинтересованные лица были отягощены высокими моральными принципами. Но в тех условиях, когда все знали о разрыве императора с женой, такой бумаге никто бы не поверил, могли бы обвинить в подлоге — да и не нужна была такая бумага после того, как царь официально короновал Екатерину как императрицу. Главное — не допустить появления другого указа. Царская власть имела такой характер, что самодержец мог одним росчерком пера отменить все законы империи, в том числе и свои прошлые указы. А имя Петра Алексеевича противоречило воле самой многочисленной, влиятельной и, что важно, ближайшей Петру I группировки, к которой принадлежал и Остерман.

Различные исторические источники смутно намекают на наличие какого-то таинственного документа, они говорят, что Петр писал что-то, а что — не ясно. К тому же по сей день жива легенда о некоем сокрытом завещании Петра I. Таким документом мог быть только акт о передаче власти Петру II. Любой иной сокрытию бы не подлежал.

Итак, если остановиться на том, что завещание Петра I было не написано или уничтожено, т. е. так или иначе — не оглашено, то претендентов на трон после смерти Петра I оставалось трое: Екатерина Алексеевна, ее младшая дочь Елизавета Петровна и внук Петра I, сын царевича Алексея, 10-летний Петр Алексеевич. Старшая дочь Петра Анна в 1724 г. под присягой отказалась от русского престола за себя и свое потомство. Но по иронии судьбы случилось так, что именно ее потомки и занимали русский престол до самого конца династии. Несмотря на то, что Анна, обручившись с герцогом Голштинским, отреклась от престола для себя и своего потомства, именно ее потомство закрепилось на российском троне. Акт отречения нужен был Петру I для того, чтобы иноземный герцог не стал править Россией. Петр I понимал, что герцогу Россия нужна лишь для решения проблем своей маленькой Голштинии. Но несмотря на этот акт, была попытка передать российский престол Анне и герцогу после смерти Екатерины I[112].

Решить вопрос, кто займет место на престоле, должно было ближайшее окружение императора, высшее чиновничество и высшие военные чины.

Права великого князя Петра Алексеевича, внука Петра I, сына царевича Алексея (будущего Петра II) отстаивали представители родовой аристократии (в первую очередь, князья Голицыны и Долгорукие), считавшие его единственным законным наследником, рожденным от достойного царской крови брака. Народное большинство также было за единственного мужского представителя династии (только раскольники не признавали его потомком царя, так как он родился от брака с иностранкой).

Однако «новая» служивая знать, «птенцы гнезда Петрова» во главе с самым влиятельным лицом петровской эпохи А. Д. Меншиковым и вступившим в союз с Меншиковым дипломатом и сподвижником Петра I Андреем Ивановичем Остерманом, желала воцарения Екатерины. За нее также были граф Толстой, генерал-прокурор Ягужинский, канцлер граф Головкин и многие другие, ибо они не могли надеяться на сохранение полученной от Петра I власти при Петре Алексеевиче. К тому же на их стороне выступала гвардия, которая была предана до обожания императору; эту привязанность она переносила и на императрицу Екатерину I.

Но в противовес альянсу Меншикова — Остермана в России существовала еще одна — третья — группировка, которая сплотилась вокруг герцога Голштинского, мужа старшей цесаревны Анны Петровны. Герцог Голштинский также пытался повлиять на исход событий, хотя по брачному контракту 1724 г. эта чета лишалась права наследования российского престола. Однако даже введение в состав Верховного тайного совета не помогло герцогу сколько-нибудь повлиять на события (он не говорил по-русски и вообще имел весьма слабое представление о жизни в России).

В результате именно Екатерина I стала российской императрицей. Ключевский суммирует сведения первоисточников: «28 января 1725 года, когда преобразователь умирал, не оставив последней воли, собрались члены Сената, чтобы обсудить вопрос о преемнике. Правительственный класс разделился: старая знать, во главе которой стояли князья Голицыны, Репнин, высказывалась за малолетнего внука преобразователя — Петра II. Новые неродовитые дельцы, ближайшие сотрудники преобразователя, члены комиссии, осудившей на смерть отца этого наследника, царевича Алексея, с князем Меншиковым во главе, стояли за императрицу-вдову.

Пока сенаторы совещались во дворце по вопросу о престолонаследии, в углу залы совещаний как-то появились офицеры гвардии, неизвестно кем сюда призванные. Они не принимали прямого участия в прениях сенаторов, но, подобно хору в античной драме, с резкой откровенностью высказывали об них свое суждение, грозя разбить головы старым боярам, которые будут противиться воцарению Екатерины. Вдруг под окнами дворца раздался барабанный бой. Оказалось, что там стояли два гвардейских полка под ружьем, призванные своими командирами — князем Меншиковым и Бутурлиным. Президент Военной коллегии (военный министр) фельдмаршал князь Репнин с сердцем спросил: «Кто смел без моего ведома привести полки? Разве я не фельдмаршал?» Бутурлин возразил, что полки призвал он по воле императрицы, которой все подданные обязаны повиноваться, «не исключая и тебя», — добавил он».

Это появление гвардии и решило вопрос в пользу императрицы, благодаря «силовой» поддержке удалось убедить всех противников Екатерины отдать ей свой голос. Сенат «единодушно» возвел ее на престол, назвав «всепресветлейшей, державней-шей великой государыней императрицей Екатериной Алексеевной, самодержицей всероссийской» и в оправдание объявив об истолкованной Сенатом воле покойного государя. Народ был очень удивлен восшествием в первый раз в российской истории на престол женщины, однако волнений не было.

Итак, Остерману удается вместе с Меншиковым добиться, вопреки интересам старого боярства, выбора Екатерины царицей. И 28 января (8 февраля) 1725 г. Екатерина I взошла на престол Российской империи благодаря поддержке гвардии и вельмож, возвысившихся при Петре Великом.

Остерман становится важной опорой этого далеко не бесспорного правления, но чувствует перманентную угрозу своему политическому развитию из-за притязаний на власть со стороны Меншикова, поднявшегося из низов и ставшего самым богатым и могущественным человеком в России. Забегая вперед, скажем, что лишить этого политического противника власти и выслать его Остерман таки смог — на этот раз сыграв вместе с теми, «против кого дружил» в избрании Екатерины — боярством во главе с князьями Голицыным и Долгоруким, но свержение Меншикова произошло только после смерти царицы, при Петре II.

Итак, со смертью Петра I в России начался нескончаемый передел власти, продолжавшийся почти весь XVIII в. По словам Ключевского, «все наиболее влиятельные люди, в руках которых очутились судьбы России. начали дурачиться над Россией тотчас по смерти преобразователя». Генерал-прокурор Ягужинский у гроба императора громко жаловался на своего обидчика князя Меншикова. Сама Екатерина всего через несколько недель после похорон вдруг устроила в Петербурге громкий салют — подшутила над столицей в честь 1 апреля. А барон Остерман сцепился с тем же Меншиковым в придворной интриге, по-всячески обзывая друг друга. Меншиков пригрозил барону Сибирью, а тот, разгорячившись, ответил, что сослать его князю не под силу, а вот он вполне доведет его до четвертования, чего он, князь, вполне и заслуживает.

Но за ссорами и интригами Остерман все же не забывал и о деле. Да и не выходил он осмотрительно на первый план, он всегда где-то за кулисами, и так будет всегда. Когда обостряется политическая борьба, его никогда не видно, он за ширмой, держит в руках все тайные нити.

Императрица Екатерина I государством управлять не может, во-первых, потому что она неграмотная, а во-вторых, потому что с 5–6 часов вечера она, как говорится «в некондиции», т. е. не совсем трезва. Но государством управлять кто-то все-таки должен.

Для этой цели создается Верховный тайный совет (т. е. правительство), который был учрежден в 1726 г. по предложению П. А. Толстого, и стал высшим учреждением в государстве. Совет получил право назначать высших чиновников, ведать финансами. Совету подчинялись Военная, Адмиралтейская коллегии, Коллегия иностранных дел и даже Сенат, который стал именоваться «Высоким» (а не «Правительствующим»). Роль Сената резко упала.

Членами Верховного тайного совета были назначены генерал-фельдмаршал светлейший князь Меншиков, генерал-адмирал граф Апраксин, государственный канцлер граф Головкин, граф Толстой, князь Димитрий Голицын и барон Остерман. Через месяц в число членов Совета включен был и зять императрицы, герцог Голштинский, на радение которого, как официально заявлено императрицей, «мы вполне положиться можем». Таким образом, Верховный тайный совет первоначально был составлен почти исключительно из «птенцов гнезда Петрова». Но уже совсем скоро, еще при недолгом правлении Екатерины I один из верховников, граф Толстой, был вытеснен Меншиковым, а при Петре II сам Меншиков очутился в ссылке, граф Апраксин умер, герцог Голштинский давно перестал бывать в Совете. И из первоначальных членов Совета остались трое — Голицын, Головкин и… Остерман. Но все это будет позже, а пока вернемся во времена Екатерины I, в которые барон Остерман все более сосредотачивает в своих руках власть.

Внешняя политика. В 1725 г. Остерман становится вице-канцлером, тем самым получая официальную должность по руководству Коллегией иностранных дел, должность, которую он де-факто занимает уже на протяжении двух лет.

Превратившись в одну из ключевых фигур российской внешней политики, Остерман, по отзывам современников, трудился денно и нощно, в будни и праздники, отличаясь фантастической работоспособностью. Его, кажется, и интересовали-то на свете лишь две вещи: работа и власть. Причем, власть он понимал не как власть публичную, а как власть тайную — незаметное снаружи, но эффективное влияние. Власть интриги, несравненным мастером которой он являлся.

Это благодаря его усилиям Россия в 1726 г. заключила союзный договор с Австрией, согласно которому в жизнь была проведена идея Остермана — расчленение Польши, укрощение Пруссии и изгнание турок из Европы. Хотя все это осуществится уже позже, в ином столетии. Он оказывал непосредственное влияние на формирование внешней политики России, сформулировав внешнеполитическую программу России и высказав ее в 1727 г. в письмах Куракину и Головкину.

«Мнения не в указ» (какое стилистически точное название для документа, составленного вершителем теневой политики!), написанные Остерманом, получили значение правительственной резолюции. На основании его записок были составлены рескрипты и инструкции российским дипломатическим представителям за границей. Внешнеполитическая система Остермана была изложена им в мемориях «Генеральное состояние дел и интересов Всероссийских со всеми соседними и другими иностранными государствами в 1726 году» и в «Рассуждении о персидских делах», где проводилась мысль в пользу союза России со Священной Римской империей, но против союза с Францией, высказывались рекомендации к продолжению прежней политики на Балтике, а также к более сбалансированной политике России в восточном направлении.

Основные принципы программы Остермана были таковы: избегать любых военных столкновений; «освободиться добрым порядком» от имевшихся обязательств в отношении голштинского и мекленбургского дворов, а добившись этого, «возобновить прежнее согласие с дацким»; восстановить прежние дружеские отношения с Англией; короля прусского содержать на своей стороне, ибо, «хотя и вспоможения великого от него ожидать невозможно, однако ж для других соседей сгодится»; с Австрией «оставаться в союзе для решения турецких и иранских дел, а с другими соседями искать дружбу и союз».

Это была дальновидная программа постепенного сближения с Англией и Данией, дальнейшего укрепления русско-австрийского союза. Ее реализация позволила бы России укрепить свои позиции на Балтике и в целом в Европе, а также приступить к решению восточных проблем.

Екатерина награждает его в 1727 г. высшим российским орденом Андрея Первозванного и поручает как обергофмейстеру воспитание великого князя Петра Алексеевича (1715–1730) — внука Петра I, сына царевича Алексея Петровича и принцессы Шарлотты Софии Христины Брауншвейг-Вольфенбюттельской, будущего царя Петра II.

Остерман и увлекательная игра «выбери наследника трона». Вопрос о наследнике престола продолжал висеть дамокловым мечом над монархией. Екатерина I медлила точно обозначить свои намерения и закрепить их указом. В придворных кругах тоже наблюдалось несогласие. Одни стояли за возведение на престол внука Петра I, сына царевича Алексея — Петра II, другие ратовали за Елизавету, дочь императора от второго брака.

Хитроумный выход для примирения интересов родовитой и новой служивой знати предложил опять же Остерман: женить двенадцатилетнего Петра II на его же тетке, семнадцатилетней цесаревне Елизавете Петровне, дочери Екатерины. При этом он ссылался на библейские соображения о первоначальном размножении рода человеческого.

Во избежание возможного в будущем развода Остерман предлагал при заключении брака строже определить порядок престолонаследия. Несмотря на то, что противниками этого брака были Меншиков и сама церковь (не допускавшая брака тетки с племянником), он вполне мог бы осуществиться. Под влиянием Остермана Петр влюбился в свою прекрасную тетку, и от нее зависело направить это весьма горячее чувство к цели, указанной честолюбию будущей императрицы тонким немецким политиком. Но в 17 лет это честолюбие еще недостаточно окрепло. Елизавета в жизни Петра II имела гораздо большее значение, чем он в ее. Петр был еще ребенком — ему шел тринадцатый год, и в глазах гораздо более зрелой Елизаветы, он едва ли мог казаться привлекательным. Тем не менее в 1727 г. дружба их была очень тесной. Не обольщая своего племянника, Елизавета оторвала его от серьезных занятий и учебников. Будучи бесстрашной наездницей и неутомимой охотницей, она увлекала его с собой на далекие прогулки верхом и на охоту. Но первую любовь она познала не с ним. В том же году она серьезно увлеклась Александром Бутурлиным. Свидания с императором стали после этого нерегулярными, и вскоре их пути разошлись.

Екатерина, желая назначить наследницей дочь Елизавету (по другим источникам — Анну), не решилась принять проект Остермана и продолжала настаивать на своем праве назначить себе преемника, надеясь, что со временем вопрос разрешится.

Партия во главе с Толстым, которая более всего содействовала возведению на престол Екатерины, могла надеяться, что Екатерина проживет еще долго и обстоятельства могут измениться в их пользу. Остерман грозил восстаниями народа за Петра как единственного законного наследника. Ему отвечали, что войско на стороне Екатерины, что оно будет и на стороне ее дочерей. Екатерина, со своей стороны, старалась поддерживать эти симпатии войска.

Тем временем главный сторонник Екатерины Меншиков был очень озабочен будущим. Что будет с ним, если после смерти Екатерины на престол вступит великий князь Петр, дорогу которому к престолу в 1725 г. преградил именно он, Меншиков? Оценив перспективу царевича Петра Алексеевича стать российским императором, Меншиков начал опекать следующего претендента на императорскую корону. Князю стало ясно, что не нужно бороться с судьбой — пусть Петр II будет на престоле деда. Но нужно сделать так, чтобы он попал туда при содействии Меншикова, будучи уже его зятем или, по крайней мере, женихом одной из его дочерей. У князя Меншикова было две дочери, Александра и Мария. Младшая — Мария, была помолвлена с польским аристократом Петром Сапегой. Но императрица Екатерина как-то высмотрела в толпе придворных миловидного Сапегу и благосклонно ему кивнула. Этого было достаточно, чтобы Меншиков вступил в торг: в обмен на свободу помолвленного с Марией Сапеги он просил дать дочери замену — разрешить помолвить ее с двенадцатилетним великим князем Петром. Именно о таком гешефте и писал осведомленный датский посланник Вестфален: «Государыня прямо отняла Сапегу у князя и сделала его своим фаворитом. Это дало Меншикову право заговорить с государыней о другой приличной паре для своей дочери — с молодым царевичем. Царица была во многом обязана Меншикову — он был старым другом ее сердца. Это он представил ее — простую служанку — Петру, затем немало содействовал решению государя признать ее супругой». Екатерина не могла отказать «старому другу»!

Хитрый план Меншикова очень не понравился ветеранам переворота 28 января 1725 г. Светлейший князь, добиваясь брака своей дочери с Петром, которого он одновременно делал и наследником престола, бросал на произвол судьбы тех, кто в 1725 г. помог ему возвести на престол Екатерину. Особенно обеспокоился граф Толстой. В руках начальника Тайной канцелярии были многие потайные нити власти, и вот одна из них задергалась и натянулась — Толстой почувствовал опасность: приход к власти Петра II означал бы конец для него, виновного в смерти отца будущего монарха (Толстой был впрямую причастен к гибели царевича Алексея). Тревожились за свое будущее и прочие сановники: генерал Иван Бутурлин, приведший в ночь смерти Петра ко дворцу гвардейцев, генерал-полицмейстер Антон Девиер и другие. Они ясно видели, что Меншиков перебегает во враждебный лагерь сторонников великого князя Петра и тем самым предает их. Толстой и дочери Екатерины, Анна и Елизавета, умоляли императрицу не слушать Меншикова, оформить завещание в пользу Елизаветы, но императрица, увлеченная Сапегой, была непреклонна. Да и сам Меншиков не сидел сложа руки. Он действовал, и притом очень решительно. Как-то в разговоре с Кампредоном он сказал о Толстом: «Петр Андреевич Толстой во всех отношениях человек очень ловкий, во всяком случае, имея дело с ним, не мешает держать добрый камень в кармане, чтобы разбить ему зубы, если бы он вздумал кусаться».

И вот настал час, когда Меншиков достал «из широких штанин», точнее скроеных по последней моде панталон свой камень — доклад императрице о раскрытом заговоре. Толстой, Девиер, Бутурлин и другие недовольные его поступками были арестованы, их обвинили в подготовке мятежа против императрицы. Меншиков отчаянно спешил: «заговорщики» были допрошены 26 апреля 1727 г., а уже 6 мая Меншиков доложил Екатерине об успешном раскрытии «заговора». Меншикову удалось воспользоваться болезнью императрицы, и она, по его требованию, подписала 6 мая 1727 г., за несколько часов до кончины, обвинительный указ против врагов Меншикова. И в тот же день граф Толстой и другие высокопоставленные враги Меншикова были отправлены в ссылку.

Это происходило всего за несколько часов до смерти императрицы. Меншиков торжествовал. Но тогда, в мае 1727 г., он не знал, что это была пиррова победа, что судьба Толстого вскоре станет его, Меншикова, судьбой, и оба они умрут в один год — 1729-й: Толстой в каземате Соловецкого монастыря, а Меншиков — в глухом сибирском городке Березове.