Пролог

Пролог

Во вторник 15 апреля 1688 г. Потсдам-на-Хафеле — захолустный городок к юго-западу от Берлина — готовился встречать владетельного князя. Вовсю буйствовала весна. Оживленные, празднично одетые горожане собрались перед замком, дабы достойно принять 68-летнего курфюрста Фридриха Вильгельма Бранденбургского из дома Гогенцоллернов — властителя сильного и любившего эту силу применять. Почти полвека, с 1640 г., он правил страной, и уже лет десять весь мир называл его «Великим курфюрстом». Во второй половине дня курфюрст со свитой прибыл в Потсдам. Когда народ увидел Великого курфюрста, тот, устало кивая подданным, кряхтя и опираясь на палку, выбрался из кареты. Прямая осанка с трудом давалась старику князю из-за подагры, изуродовавшей его ноги и руки. Придворные поспешили заметить, что весна уже прошлась по деревьям на берегу Хафеля. Но тяжелобольной курфюрст лишь печально улыбнулся, когда рядом поставили паланкин: «Я очень хорошо понимаю: мне эта весна пройтись не даст». Царедворцы смущенно переглянулись и закивали, когда заходящийся от кашля Фридрих Вильгельм заявил, что и в Потсдаме работать они будут так же, как и в берлинской резиденции.

Десятью днями позже, в Страстную пятницу, курфюрсту стало ясно: срок его жизни подошел к концу. Ему принесли серебряное зеркало, курфюрст стал разглядывать свое бледное, искаженное болью лицо. «Мой священный долг, — сказал он подданным, почтительно замершим у его кресла, — успеть что-то совершить в этом мире, пока не кончился день. Когда наступит ночь, нельзя будет уже ничего сделать».

В семь утра пасхального воскресенья курфюрст велел одеть себя. Затем созвал Тайный совет и пригласил на него своего сына, 31-летнего принца Фридриха. Когда все собрались, курфюрста в кресле перенесли в зал заседаний. Боль в суставах мучила его невероятно. Но мощная голова в парике, вселяющие страх голубые глаза, воинственно торчащий орлиный нос — все это никак не свидетельствовало о дряхлости курфюрста. «Я чувствую, что присутствую на этом совете последний раз, — тихо начал он свою речь и добавил со вздохом: — Песок в часах моей жизни скоро истечет, и я отлично знаю: мне остались одни лишь страдания». Но затем голос курфюрста окреп, и он продолжил, критически осматривая собравшихся: «Божьей милостью я правил долго и счастливо, но с большими трудностями, изживая беспорядки и войны. Я стремился привести свой дом к славе и величию. Я хорошо знаю, каких тягот и забот мне это стоило, какие страдания причинило стране. После смерти отца я нашел Марку Бранденбург разоренной войной, в состоянии плачевном. С Божьей помощью я привел страну к благополучию и миру. Ее боятся враги и уважают друзья».

Болезненный кашель прервал его слова. Курфюрст захрипел, с трудом глотая воздух. Придя в себя, он взглянул на сына, наследного принца Фридриха. Хилый и сутулый, с опущенными глазами, стоял он между советниками. Фридрих Вильгельм жестом подозвал нелюбимого наследника и сначала посмотрел на него пристально и строго, но, встретив взгляд сына, слегка улыбнулся и сказал: «Прошу тебя, Фридрих, править так же и всегда уповать на Бога». Наследник всхлипнул. Отец продолжал, повысив голос: «Жизнь научила меня: в этом мире нельзя быть правым без железной руки и сильной армии. Заботься об этом».

Курфюрст замолчал: силы покинули его. Но он опять взял себя в руки и протянул сыну манускрипт. «Здесь правила, по которым ты должен править своей страной». Роняя слезы, наследник поцеловал кончики его пальцев. А когда кресло подняли, курфюрст добавил: «Ты должен служить общественному благу, а не своей выгоде».

В последние дни и часы Фридрих Вильгельм испытывал невыносимую боль. Врачи не могли облегчить ее. Снова и снова, через равные промежутки времени, у курфюрста наступали судороги и приступы удушья. Между ними он лежал, закрыв глаза, вспоминая прошлое, снова и снова размышляя о жизни, о победах и поражениях в ней, постигая основы своего существования: честолюбие и карьера, власть и слава.

И действительно, этот неизлечимо больной человек, боровшийся теперь с ангелом смерти в своем потсдамском замке, имел все основания для подведения итогов. Когда на двадцатом году своей жизни он стал курфюрстом Бранденбурга, в Германии еще бушевала Тридцатилетняя война — невообразимая катастрофа, ужасы которой не превзошла даже Вторая мировая. Средневековое государство немцев, семь веков, с 919 до 1618 г., державшее в повиновении Европу, теперь, в 1640 г., содрогалось в последних конвульсиях. Северные, протестантские, области Германии уже потеряли от половины до трех четвертей населения и половину своего добра. Из-за войны Северная Германия отстала от Европы в развитии на целый век.

А как же «его» Бранденбург? Какое наследство получил он в двадцать лет?

Ни одна немецкая провинция — за исключением Силезии, Нижней Саксонии и Мекленбурга — не была опустошена до такой степени, как его Марка Бранденбург, земля между Эльбой и Одером, для которой в 1640 г. он стал защитой и опорой. С 1625 г. по Марке Бранденбург разгуливали разбойничьи полчища графа Тилли и Валленштейна, шведов и саксонцев. Через пятнадцать лет из 340 тысяч бранденбургцев в живых оставались едва ли 200 тысяч. (В сравнении со Второй мировой войной это было, как если бы к 1945 г. из 80 миллионов жителей Германии погибли около 33 миллионов!) Городов как таковых в Марке Бранденбург больше не существовало: численность берлинцев снизилась с 13 до 6 тысяч, в городах Бранденбург-на-Хафеле и Франкфурт-на-Одере, каждый из которых прежде населяли по 12 тысяч горожан, теперь не жило и по две с половиной тысячи, а в некогда 12-тысячном Пренцлау теперь обитали лишь 600 человек. Городской совет Берлина, столицы, безжалостно доложил юному курфюрсту при его восшествии на трон: «Торговли больше не существует; людям есть нечего. Уже в четырех милях отсюда нельзя встретить ни человека, ни зверя, ни кошки, ни собаки. Многие подданные утопились, повесились или закололи себя. Многие умерли вместе с семьями в полнейшей нищете». Когда Фридрих Вильгельм совершал первую поездку по сожженной и разграбленной стране, посетив Бранденбург и Восточную Померанию, из городских руин и обугленных остатков деревень навстречу ему выползали полуголые люди, почти животные — спившиеся, запуганные, полусумасшедшие. Это были живые скелеты, они немедленно съедали все, что могли добыть, а сухарь считали высшей роскошью. При посещении местности Уккермарк, в Пренцлау, ему рассказали: «Часто бывает, люди нападают друг на друга. Тот, кто сильнее, убивает слабого, а потом съедает его».

В 1648 г., но окончании Тридцатилетней войны, Фридрих Вильгельм начал беспримерное дело восстановления страны. Заносчивый, властный, беспощадный и к врагам, и к друзьям, он сделал из своего суверенитета почти неограниченную монархию. Жесткими мерами утверждался он в Бранденбурге и в Восточной Померании, а также в Восточной Пруссии, с 1618 г. принадлежавшей его дому, но все еще бывшей в польском лене. Осторожно и энергично помогал он крестьянам и ремесленникам, драконовскими мерами вразумлял и приводил к покорности дворянство, ожесточенно боровшееся за свои привилегии.

А разве все это время ему не приходилось вести изнурительную войну на два фронта? Внутри своей страны нужно было подавлять классовые притязания и социальный эгоизм юнкерства. И в то же время великие державы Европы — Франция, Испания, Польша, Швеция, Нидерланды и император в Вене отвернулись от него, когда он отважился высказать притязание на равенство. Но разве не было оно справедливо? «Священная Римская империя германской нации» практически выбыла из ряда великих держав, когда на предварительных переговорах о мире 1645 г. император в Вене под давлением извне признал за каждым из многочисленных немецких княжеств право на самостоятельную внешнюю политику. И даже вступать в союзы с другими государствами они могли теперь без согласия императора. Вот и он, Фридрих Вильгельм, действуя самостоятельно и подвергаясь огромному риску, втянул Польшу и Швецию во взаимные интриги и, в конце концов, ко всеобщему недовольству, отобрал в 1657 г. у Польши ленное право на герцогство Пруссию — уж на этой территории он воистину был сувереном. Что касалось курфюршества Бранденбургского, Фридрих Вильгельм признал (и написал об этом в своем политическом завещании 1667 г.): только время покажет, сможет ли оно, опираясь лишь на «собственные силы», сохранить равновесие в отношениях между великими державами, между австро-испанской и франко-шведской партиями. Давно известно: «слабаки не бывают в безопасности». Союзы могут быть хорошими и даже очень хорошими, писал он дальше, но «собственные силы лучше».

Через несколько лет судьба подвергла его власть тяжелому испытанию. На стороне германского императора Фридрих Вильгельм со своими бранденбургцами защищал Эльзас от французских разбойников. Но шведы, союзники французов, вторглись в его родную страну. Со своей маленькой 18-тысячной армией он промчался от Рейна до Рина («моторизированными» колоннами, посадив солдат на крестьянские телеги). На месте, при поддержке партизан из бранденбургских деревень, Фридрих Вильгельм внезапно атаковал прославленную шведскую армию и 27 июня 1675 г. уничтожил ее при Фербелине. За это эльзасская народная песня воспела его как «Великого курфюрста». Но когда в награду за свою победу он потребовал Штеттин, главный город и порт Померании, великие европейские державы совместными действиями показали ему, как низко ценят они бранденбургского выскочку. Штеттин он не получил. Уязвленный до глубины души, Гогенцоллерн выкрикнул, сжав кулаки: «На моих останках вырастет мститель!»

Через десять лет пробил час еще более тяжкого испытания. Всесильный король Франции, Людовик XIV, начал гонения на гугенотов. Все французские протестанты должны были либо отречься от своей веры и перейти в католицизм, либо немедленно покинуть родину. Старый курфюрст Бранденбургский встал, как лев, на их защиту. 29 октября 1685 г. он издал Потсдамский эдикт, в котором бесстрашно заявил о «тяжелых гонениях» (persecutio aspera) на «наших единоверцев во Франции». Сенсационный документ венчали слова: «Испытывая глубокое сочувствие к нашим братьям по вере, сим эдиктом я с радостью предлагаю им безопасность и приют в своей стране».

Этим поступком он стяжал неугасимую ненависть Людовика XIV. Больше 20 тысяч гугенотов переселились в Бранденбург, в неизвестную пустынную страну на востоке, ставшую с тех пор оплотом терпимости, убежищем всех гонимых. В следующем 1686 г. Фридрих Вильгельм передал двум тысячам вальденсам, ради веры пожелавшим покинуть Пьемонт, вольные земли в Альтмарке. Мало выгоды, но много радости доставило Великому курфюрсту прозвище, которым наградили его в некатолической части континента — «supremum caput reformatae religionis in Europa» («глава европейской Реформации». — Примеч. авт.).

Бранденбургский герой яростно сражался со смертью в своем потсдамском замке, гоня мучительные думы на поля минувшего. И наконец этот сильный человек покорился судьбе.

В последний вечер августейшее семейство вместе с советниками, министрами и генералами собралось у постели курфюрста. Он благословил своих детей и сказал: «У меня есть и другие дети. Я принял их из любви к ближнему. Но они дороги мне как родная кровь. Это изгнанные из Франции за их веру. Не выдавайте их!» Курфюрст опустил голову на подушку и взглянул на сына Фридриха: хилая, сутулая фигура, бледное подергивающееся лицо, в расплывчатых чертах которого он, отец, не мог прочесть ничего. «Всегда сверяйся с истиной и с Евангелием», — сказал он ему. Затем курфюрст улыбнулся снохе, девятнадцатилетней Софье Шарлотте, галантно попросил у нее прощения за то, что не в состоянии снять ночной колпак. Курфюрст велел стереть с него предсмертную испарину, и Софья Шарлотта коснулась губами его лба. Еще на миг он воспрянул духом, кинув взгляд на живот снохи: Софья Шарлотта была беременна уже шестой месяц. Она надеялась родить внука Великого курфюрста.

На следующее утро, в девять часов, он умер со словами: «Я знаю, мой Спаситель жив». Он оставил своему наследнику страну, площадь которой увеличил почти вдвое (с 65 до 100 тысяч квадратных километров), население которой при нем удвоилось (с 750 тысяч жителей до полутора миллионов), 25-тысячную регулярную армию, экономику с ежегодным государственным доходом в два с половиной миллиона талеров (из которых сорок процентов уходило на армию) и государственную казну с запасом в 650 тысяч талеров золотом и серебром.