8. Смерть на реке Оксус

8. Смерть на реке Оксус

Провести слабо вооруженный караван, груженный ценными товарами, про который ходили слухи, что он везет золото, и в лучшие времена было предприятием весьма рискованным. Попытка осуществить это в тот момент, когда страна была охвачена анархией и балансировала на грани гражданской войны, требовала храбрости или, быть может, глупости высшего порядка. Перспективы того, что они смогут добраться до реки Оксус, сохранив в неприкосновенности свои жизни и товары, представлялись ничтожными. Более того, некоторые опережавшие караван дикие слухи вряд ли могли улучшить их шансы.

Согласно одному из них они в действительности были тайным авангардом британской армии вторжения и должны были провести разведку страны перед ее захватом. Возможно, афганцы сумели прочитать мысли Муркрофта, ведь задолго до того он писал в Калькутту, предлагая поступить именно таким образом. Он предупреждал, что если англичане первыми не приберут Афганистан к своим рукам, это почти наверняка сделают русские. И какой момент мог быть для этого благоприятнее, нежели нынешний, когда две соперничающие стороны сражаются за трон Афганистана? Муркрофт утверждал, что одного британского полка достаточно, чтобы посадить на трон наиболее подходящего кандидата. Как обычно, его предложения не услышали. Однако понадобилось не так много времени, чтобы другие, более влиятельные голоса выдвинули те же соображения, подавая эту идею как свою собственную. Так Афганистану суждено было занять важное место в истории Британской империи, и Муркрофт просто опередил свое время.

Другой слух, который сильно мешал участникам экспедиции, гласил, что они намерены щедро платить за свою безопасность племенам, через территорию которых им придется проходить. Поэтому они пребывали в постоянном страхе перед нападением грабителей. Правда, благодаря ветеринарному искусству Муркрофта, очень нужному в стране, где выживание людей почти полностью зависело от домашних животных, им удалось приобрести множество друзей. Жестокость афганского лета стала суровым испытанием для всех, включая даже собак, две из которых погибли от солнечного удара. Жара, как отмечал Муркрофт, «была такой, словно дуло из кузнечного горна». Как всегда во время своих путешествий, он делал обширные записи о людях и топографии, диких животных и домашнем скоте, сельском хозяйстве и древних памятниках. В великом буддистском храме Бамиана, где участники экспедиции оказались первыми побывавшими там европейцами, они с благоговением взирали на две колоссальные фигуры, вырезанные в крутом откосе. Высоту большей из них они оценили в 150 футов, недооценив ее приблизительно на 30 футов. Углем они написали свои имена на стене одной из пещер, и полтора столетия спустя фамилия Муркрофта там все еще читалась.

Наконец почти восемь месяцев спустя после того, как отряд с невероятным трудом преодолел Хайберский перевал, они добрались до берегов реки Оксус, став первыми европейцами, которых там увидели. Учитывая трудности и опасности, с которыми им пришлось столкнуться, это был удивительный пример отваги и решимости. Даже сегодня немногие европейцы видели Оксус, настолько далеко тот протекает, а те, кому это удалось, в большинстве своем видели его с воздуха во время перелета из Ташкента в советской Центральной Азии до Кабула. Стратегическое значение этой могучей реки не ускользнуло от Муркрофта, который вполне мог представить себе казаков, переплывающих ее вместе со своими лошадьми. «Течение, — записывал он, — оказалось не таким быстрым, как я ожидал, не более двух миль в час. Берега были пологими, почва — мягкой, подобно берегам Ганга, а вода такой же мутной из-за песка».

Возле Хвайя Салах, основного места переправы, река казалась не шире Темзы у моста Черринг-кросс, хотя во всех прочих местах она была гораздо шире. Как им рассказали, весной, когда на Памире, откуда река берет начало, тают снега, в некоторых местах ширина разлива достигает мили и больше. Переправу на Хвайя Салах осуществляли три плоскодонных деревянных парома, перевозя за один раз двадцать верблюдов или лошадей.

Но сейчас была зима, и к прочим неудобствам добавлялся снег. Превративший пустыню в болото глубиной по колено, он сильно снижал скорость движения каравана. Пять дней спустя после переправы через Оксус экспедиция достигла города Карши, второго по величине в Бухарском ханстве. Губернатором там был 16-летний принц Тора Бахадар, второй сын эмира. Чтобы добраться до его дворца, дабы засвидетельствовать свое почтение, им пришлось преодолеть реки грязи, под которыми скрывались невидимые снаружи, похожие на пещеры ямы, провалившись в которые, человек мог мгновенно исчезнуть. Короткая аудиенция у юного губернатора прошла, как отмечал Муркрофт, в сердечной обстановке «и предвещала хороший прием в Бухаре». Он не знал, что под очаровательными манерами подростка и «постоянной улыбкой» скрывалось безжалостное честолюбие и дьявольский характер. Принц не только убил своего старшего брата и после смерти их отца захватил трон в Бухаре, но позднее он же бросил двух английских офицеров в кишащую крысами яму, перед тем как обезглавить их на площади у своего дворца.

25 февраля 1825 года Муркрофт со спутниками увидели вдалеке частокол минаретов и куполов, что безошибочно свидетельствовало, что они достигли Бухары, самого священного города мусульманской Центральной Азии. Утверждали, что город настолько свят, что, когда во всех прочих местах на земле дневной свет падает с небес на землю, в Бухаре он распространяется вверх, чтобы освещать небеса. Для Муркрофта и его измученного отряда это триумфальное зрелище оправдывало все препятствия, которые им пришлось одолеть с того момента, когда они покинули Калькутту. «Мы оказались, — записывал он в тот вечер в свой дневник, — перед воротами города, который целых пять лет был целью наших путешествий, оправданием переносимых лишений и опасностей». К сожалению, вскоре выяснилось, что их ликование оказалось преждевременным. Когда на следующее утро они вошли в город, их встретила возбужденная детвора, кричавшая «Орос… Оррос» — «Русские… русские». Тут Муркрофт понял, что они уже видели европейцев и что соперники с севера его опередили.

Как он вскоре узнал, случилось это четыре года назад. Но в обширных землях Центральной Азии новости распространялись так медленно, что ни он на крайнем севере Индии, ни его начальники в Калькутте об этом не знали. Со своей стороны русские были этому только рады, так как рассматривали мусульманскую Центральную Азию как неотъемлемую часть собственной сферы влияния. Миссия, официально считавшаяся торговой и дипломатической, отправилась в октябре 1820 года из Оренбурга. Она везла льстивое письмо царя к эмиру, который благодаря посредничеству местных жителей согласился его принять. Чтобы облегчить дальнейший путь к сближению, русские привезли щедрые дары, включая пушки и меха, часы и европейский фарфор. Они надеялись, что эти дары побудят богатых бухарцев к дальнейшему приобретению таких товаров. Ведь русские фабрики, которых теперь насчитывалось около 5000 с примерно 200 000 работников, отчаянно нуждались в новых рынках.

Внутренний рынок был слишком мал и беден, чтобы поглотить быстро возраставшую массу производимых товаров, тогда как в Европе и Америке их британские конкуренты, пользуясь более совершенной технологией, имели возможность торговать по ценам куда ниже. Однако в Центральной Азии, у их собственного порога, лежал обширный потенциальный рынок, где пока не наблюдалось никакой конкуренции. Англичан следовало выдворить из Центральной Азии любой ценой. Базары древнего Шелкового пути следовало заполнить исключительно российскими товарами. Для Санкт-Петербурга Большая Игра оборачивалась одновременно как проникновением на новые рынки, так и политической и военной экспансией; особенно это было заметно в ранние годы, когда флаг с двуглавым императорским орлом неизбежно следовал за караванами с русскими товарами. Столь безжалостный процесс с британской стороны предвидел только Муркрофт. И здесь, в далекой Бухаре, он впервые столкнулся с этим лицом к лицу: тамошние базары уже были полны русских товаров.

Разумеется, Муркрофт предполагал, что перед русской миссией 1820 года стояли более широкие задачи, чем чисто коммерческая разведка. Как выяснилось позднее, ей было приказано доставить детальные планы оборонительных сооружений Бухары, а также разузнать все, что удастся, по военным, политическим и другим вопросам. Один из членов миссии, уроженец Германии доктор Эверсманн, предпринял едва не самоубийственную попытку проникнуть переодетым в столицу и, смешавшись с подданными эмира, разузнать все, что удастся: существовало опасение, что миссию и ее охрану будут держать вне городских стен. Хотя эмир и согласился принять русских, они предпочитали не рисковать, так как не забыли предательства, приведшего к безжалостному избиению Хивинской экспедиции. Поэтому помимо кавалерийского и пехотного эскорта они прихватили с собой два мощных артиллерийских орудия, которые в случае необходимости быстро разнесли бы глинобитные стены Бухары, ее дворцов и мечетей.

Поход длиною в 1000 миль через степь и пустыню оказался ужасно суровым как для людей, так и для животных. Большая часть лошадей пала задолго до того, как они достигли земель эмира. Хотя казахи, через чьи земли пришлось идти, не доставили им особенных хлопот, в одном месте экспедиция наткнулась на сотню валявшихся в пустыне трупов — остатки бухарского каравана, подвергшегося Нападению бандитов. Это послужило мрачным напоминанием о проблемах, с которыми столкнутся их собственные караваны, если алчных казахов предварительно не привести к повиновению. Спустя более двух месяцев после начала пути они добрались до первой бухарской крепости, а на следующий день встретили предусмотрительно посланный самим эмиром караван, везущий свежие фрукты, хлеб и корм для их лошадей. Вряд ли на что-то подобное могли бы рассчитывать наступавшие с севера силы вторжения. Четыре дня спустя они разбили лагерь перед воротами города и стали ждать приглашения эмира.

Здесь-то Эверсманну и выпал шанс. Пользуясь всеобщим возбуждением, вызванным прибытием «оросов», он под видом купца умудрился проскользнуть незамеченным в город и найти жилье в караван-сарае. Когда члены миссии и их эскорт расположились в кишлаке вне городских стен, этот таинственный персонаж, о котором мало что известно, взялся за работу, собирая информацию, простиравшуюся от военных вопросов до сексуальных наклонностей жителей Бухары. Позднее он писал: «Если бы меня не сдерживал стыд, я мог бы собрать невероятные факты». Видимо, в Бухаре творились вещи, которые были запрещены «даже в Константинополе». Как рассказывает Эверсманн, люди не имели понятия об «утонченных чувствах», но думали только о сексуальных удовольствиях. Не помогали и жестокие кары, настигавшие тех, кто был схвачен при удовлетворении своих «чудовищных и преступных желаний». Сам эмир тоже не составлял исключения. Как сообщал доктор, в городе, где практиковались «все ужасы и мерзости Содома и Гоморры», он, в дополнение к своему гарему, наслаждался услугами «тридцати или сорока развращенных существ».

Маскировка Эверсманна, точные детали которой неизвестны, видимо, оказалась исключительно убедительной, так как даже тайная полиция эмира, повсюду имевшая своих информаторов, за его трехмесячное пребывание в Бухаре ничего не заметила. Но сам он прекрасно понимал, какую опасную игру ведет. Он писал, что задать вопрос или просто прогуляться по улице было достаточно, чтобы вызвать подозрение и в результате этого привлечь к себе нежелательное внимание. Всю разведывательную информацию, которую удавалось собрать за день, он должен был записать «ночью и скрытно». Однако в конце концов везение доктора закончилось. К несчастью, местный житель, знавший доктора по Оренбургу, опознал его и выдал тайной полиции. Доктор собирался отдать все свои заметки одному из членов миссии, а сам присоединиться к каравану, который двинется в Кашгар в китайском Туркестане, где предполагал собрать аналогичную разведывательную информацию для своих хозяев. Но его предупредили, что, как только он покинет город и тем самым лишится защиты русских, его убьют.

Даже убедившись в двуличии русских, эмир не позволил испортить сердечные отношения, которые установились у него с могущественным соседом. Видимо, именно потому Эверсманна следовало убрать тихо, когда его путь и пути его спутников разойдутся. Так что доктор поспешно изменил свои планы и решил присоединиться к миссии, которая выполнила все свои задачи (включая тайное составление плана городских стен) и теперь пережидала зиму — самое мерзкое время года в Центральной Азии, чтобы вернуться в Оренбург.

10 марта 1821 года с декларациями о нерушимой дружбе русские покинули столицу эмира, из которой он правил страной, по размерам почти равной Британским островам. Пятнадцать дней спустя они покинули последние его земли. Единственно о чем они сожалели, как Муравьев в Хиве, — это о своих соотечественниках, которых обнаружили в Бухаре среди рабов. Некоторые из них так долго находились в рабстве, что практически забыли родной язык. «Глядя на нас, — писал один из членов миссии, — они не могли сдержать слез». Но что бы члены миссии ни чувствовали, они мало что могли сделать для этих несчастных, разве что сообщить об их судьбе, как Муравьев. Да еще мечтать о том дне, когда Центральная Азия перейдет под управление России и такие жестокие варварские обычаи будут навсегда запрещены.

Если Санкт-Петербург и вынашивал мысли о захвате Бухары, из этого фактически ничего не вышло. Действительно, прошло еще четыре десятилетия, прежде чем Бухара оказалась под властью царя. Однако Муркрофту опасность возвращения русских с победоносной армией представлялась достаточно реальной. Во время собственного пребывания в Бухаре, где его радушно принял эмир, Муркрофт сделал еще два неприятных открытия. Одним стало то, что на базарах предпочитают товары русского производства, даже если они хуже по качеству тех, которые он со спутниками привезли в Бухару, преодолев столько трудностей и опасностей. Не менее обескураживающим было и другое открытие — что быстроногих и выносливых лошадей, о которых он столько мечтал, в стране эмира больше нет.

Вконец удрученный этой последней неудачей, Муркрофт решил вернуться домой до того, как перевалы в Северную Индию в связи с наступлением зимы занесет снегом. Прихватив с собой тех немногих лошадей, которых удалось заполучить, он со спутниками двинулись обратно по той же дороге, которой пришли. Однако, уже форсировав Оксус, Муркрофт решил предпринять еще одну, последнюю попытку купить лошадей в отдаленной деревушке, расположенной в пустыне на юго-западе. По слухам, там их еще можно было найти. Оставив Требека и Гутри в Балхе, с горсткой людей он отправился в путь. Больше его никогда не видели.

* * *

Судьбу Муркрофта и его спутников всегда окружала тайна. Официально он умер от лихорадки где-то около 27 августа 1825 года. Ему было под 60, по индийским стандартам он был стариком, который несколько месяцев жаловался на боли в сердце. Его тело, слишком разложившееся, чтобы установить причину смерти, вскоре было доставлено обратно в Балх его людьми и похоронено там. Через некоторое время умер Гутри, вскоре за ним последовал и Требек, обе смерти внешне выглядели вызванными естественными причинами. Однако скончался и переводчик экспедиции, долго проработавший с Муркрофтом. Этого было уже слишком для простого совпадения, и вскоре по Индии начали циркулировать слухи, что их убили, вероятнее всего, отравили русские агенты. Другая версия, гораздо менее сенсационная, состояла в том, что их убили, чтобы завладеть их имуществом. С точки зрения биографа Муркрофта доктора Олдера, он почти наверняка скончался от какой-то лихорадки; возможно, его воля к жизни была окончательно сломлена открытием, что в кишлаке, с которым он связывал свои последние надежды, не оказалось лошадей той породы, которую он так долго разыскивал.

Но есть в этой истории еще один поворот. Больше двадцати лет спустя после вероятной даты его смерти два французских странствующих миссионера, успевших добраться до расположенной в 1500 милях к востоку Лхасы до того, как их выдворили из Тибета, услышали любопытную историю. Их уверяли, что там двенадцать лет прожил англичанин по фамилии Муркрофт, выдававший себя за кашмирца. И только после его смерти по дороге в Ладак открылась вся правда — в его доме нашли карты и планы запретного города, которые, видимо, составлял этот таинственный чужестранец. Ни один из французских священников никогда прежде не слыхал о Муркрофте, но они писали, что кашмирец, утверждавший, что ему прислуживал, подтвердил историю тибетцев. Когда отчет об их странствиях в 1852 году впервые был опубликован на английском, это невероятное сообщение вызвало в Великобритании настоящую сенсацию. Возник вопрос, действительно ли разложившееся тело, погребенное его спутниками в Балхе, принадлежало Муркрофту — или кому-нибудь другому.

Биограф Муркрофта не исключает полностью возможность, что тот фальсифицировал собственную смерть, чтобы не возвращаться домой, где он столкнулся бы с критикой и официальным осуждением. Тем не менее он считает, что это в высшей степени невероятно, против этого свидетельствуют «слишком много фактов и возможностей». Доктор Олдер заключает, что только временное умопомрачение, «возможно, под влиянием приступа лихорадки, могло бы стать причиной действий, до такой степени несогласующихся с характером Муркрофта, его биографией и всем, за что он боролся». Вот одно из возможных объяснений рассказанной французами истории: когда после смерти Муркрофта и его спутников караван распался, один из слуг-кашмирцев мог добраться до Лхасы вместе с принадлежавшими Муркрофту картами и бумагами. Когда затем по пути домой в Кашмир слуга умер, бумаги, на которых стояла фамилия Муркрофта, вполне могли обнаружить у него дома. Невежественные и всегда крайне подозрительные относительно намерений чужестранцев тибетцы вполне могли решить, что это карты их страны, что покойный слуга был тем англичанином, чье имя стояло на картах и который, очевидно, все эти годы за ними шпионил.

Однако если начальство Муркрофта при жизни не удостаивало его вниманием и только смерть спасла его от унижений и официального осуждения, то посмертно это было более чем компенсировано. Сегодня он в большом почете у географов за огромный вклад в исследование региона, сделанный в ходе бесконечных поисков лошадей. Многие считают его отцом исследований Гималаев. Никого особенно не огорчают его неудачи в поиске лошадей или в открытии Бухары для британской торговли, даже если те так много значили для самого Муркрофта. С нашей точки зрения, его действительная правота и заслуги лежат в сфере геополитики. Ведь вскоре после смерти Муркрофта его неоднократные, но так и не услышанные предупреждения насчет намерений русских в Центральной Азии начали подтверждаться жизнью. Именно они, а также его замечательные путешествия по странам Большой Игры вскоре превратили его в идола молодых британских офицеров, которым выпала судьба идти по его стопам.

Видимо, самое главное оправдание Муркрофта — в местонахождении его одинокой могилы, которую последний раз видел в 1832 году следовавший по его пути на север в Бухару Александр Бернс, его земляк и тоже участник Игры. С большим трудом он отыскал ее при лунном свете в окрестностях города Балха, ничем не отмеченную и полускрытую глинобитной стеной. Его измученным спутникам как неверным не разрешили похоронить беднягу в городской черте. Поэтому Муркрофт лежит недалеко от того места, где спустя более полутора веков советские войска и тяжелая техника двигались через реку Оксус на юг, направляясь в Афганистан. Он не мог бы рассчитывать на лучшую эпитафию.