1. Побудительная сила страха

1. Побудительная сила страха

Один из руководителей Комитета государственной безопасности СССР прислал в «Московские новости», газету, где я работаю обозревателем уже шестой год, статью[1]. Подписался псевдонимом — Вячеслав Артемов. Впрочем, его настоящая фамилия — не самая большая тайна КГБ. Это генерал Гургенов, заместитель начальника Первого Главного Управления КГБ СССР (внешняя разведка)[2]. Статья называлась «Орден меченосцев?» и являла собой критический ответ на мой очерк «Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ», опубликованный газетой в апреле 1991 года.

Статья генерала госбезопасности оригинальностью и новизной оценок не отличалась. «Вы, журналисты, нас все ругаете, а мы, сотрудники КГБ, давно перестроились и стали хорошими, вместе со страной двигаемся от тоталитаризма к демократии» — так примерно можно интерпретировать ее суть. Что касается трагического прошлого, стоившего стране десятков миллионов безвинно убиенных жизней, то — да, признает генерал, трагическое прошлое было. Но при чем тут мы, в чем нам каяться? — недоумевает он.

О тысячах и тысячах искалеченных КГБ судеб в 60-х, 70-х, 80-х годах генерал, проработавший в органах, по его собственному признанию, почти 30 лет, даже не упоминает. Как будто не было генерала-диссидента Петра Григоренко, в здравом уме и твердой памяти отправленного органами на долгие годы в психиатрическую лечебницу. Не было Юрия Галанскова, 32-летнего поэта-правозащитника, погибшего в лагере в семьдесят втором году (он писал оттуда: «Каждый мой день — мученье».)^{1} Не было Анатолия Марченко, умершего в Чистопольской тюрьме, Андрея Сахарова, возвращенного из горьковской ссылки уже Горбачевым. Не было поэтессы правозащитницы Ирины Ратушинской, отсидевшей четыре с лишним года в лагере ЖХ-385/3–4 для особо опасных государственных преступников и лишенной — как наказание — советского гражданства в 87-ом. Как будто не было, наконец, спецгруппы КГБ «Альфа»^{2} в Вильнюсе в ту страшную, кровавую ночь с 12 на 13 января 1991 года, когда под танками и пулями погибло 14 человек.

Зато на журналистов генерал гневается. Они, журналисты и политологи, пишет он, соревнуются в том, «как отринуть чекистов от общества, заставить почувствовать себя изгоями, если хотите, «врагами народа» эпохи перестройки».

К теме «чекистов-изгоев» я еще вернусь в этой книге. Примечательно другое. Руководители нынешнего КГБ, и наш генерал тут не исключение, всячески открещивались, и продолжают открещиваться и теперь, от своих прародителей — ВЧК и НКВД. Напомню: ВЧК — Всероссийская Чрезвычайная Комиссия, созданная в декабре 1917 года и залившая страну кровью в первые годы советской власти. НКВД — Народный Комиссариат внутренних дел, продолживший традицию геноцида в отношении собственного народа в годы сталинского режима. Так вот, утверждая, что КГБ не является ни правопреемником, ни наследником этих организаций, руководители советской госбезопасности почитают, как видим, за честь именовать себя «чекистами». Можно ли представить себе, чтобы сотрудники германской службы безопасности публично называли себя «гестаповцами»?

Впрочем, давно знаю: бесплодное это занятие вступать в полемику с «критиками» из КГБ. Как сказал поэт — «мы люди разной группы крови». И, видит Бог, я не стала бы этого делать, тем более в предисловии к книге, если бы… Если бы не последний абзац статьи генерала. Точнее даже — одна фраза из нее: «Порой мне кажется, — пишет генерал, — что появление многочисленных статей и памфлетов о КГБ — это проявление синдрома неизжитого страха, когда причиной страха является сам страх».

Страх? — говорите, генерал, движет нами, журналистами, и мной в частности? Да, черт побери, страх! Тут Вы попали в точку. Я даже могу Вам, генерал, рассказать кое-что о его истоках.

Сначала, когда я брала свои первые интервью у сталинских следователей и нынешних сотрудников КГБ (а вы — не Вы лично, генерал, а Ваши коллеги всячески препятствовали потом этим публикациям), я испытывала что-то вроде детской боязни перед чужой, темной, закрытой комнатой. В нее надо войти — и любопытство, и профессиональное самолюбие к тому толкают, но что там, за стенкой, какие монстры скрываются по темным углам — неизвестно.

Короче, вошла. Раскрыла пожелтевшие архивные папки… С их страниц чудом оставшиеся в живых жертвы той многолетней варфоломеевской ночи рассказали мне о том, что с ними делали «славные чекисты». Потом нашла этих славных чекистов. Они расселись по креслам этой моей «комнаты». По-разному расселись. Кто — с достоинством, кто — в известной лакейской позе: «чего, барин, изволите?». Так вот, они говорили, говорили, а я слушала их и не переставала изумляться поразительной способности системы, именуемой «органами госбезопасности», к регенерации, к приспособлению, к умению из одной жизни — делать две, поражалась ее таланту любые, самые благие изменения в обществе обращать себе — в прибыль, людям — во зло. Тогда-то я стала понимать некоторые сегодняшние лики КГБ…

Потом? Потом в эту «комнату» пришли те, кто, отсидев свое, пережил сталинский геноцид… Знаете, генерал, о чем я их часто спрашивала? О том, как вести себя, когда приходят арестовывать? Какие вещи брать? Стоит ли заранее приготовить чемоданчик? Как женщине соблюсти себя в условиях тюрьмы? Как перебороть там брезгливость? Полезнейшая информация, доложу Вам, генерал, — ведь всегда больше всего боишься неизвестности: внезапность — любимая метода органов…

Ну, а дальше я встретила некоторых нынешних сотрудников КГБ. Они тоже говорили по-разному. Кто — озираясь на телефоны и двери и интересуясь, нет ли у меня в комнате или в одежде «клопа» (такого маленького микрофончика, который они сами же не раз приспосабливали в комнатах или шубах тех, кто находился под их наблюдением), — как будто я могла это знать? Другие из них, как, например, генерал Олег Калугин или полковник Владимир Рубанов, говорили в полный голос: они тоже поведали мне немало интересного о деятельности Комитета времен брежневской поры, поры андроповской, черненковской и горбачевской поры — тоже. Но все они, слышите, генерал, все без исключения убеждали меня: до тех пор, пока в стране существует КГБ, — ничего хорошего нам в своем государстве ждать нельзя.

Вот после этого, генерал, после всего того, что я узнала, — мне действительно стало страшно.

Страшно не за себя даже, хотя и мне не чужд инстинкт самосохранения. Страшно стало за своего ребенка, за будущее моей девочки. Страшно стало за своих близких, друзей, коллег. За — простите невольную патетику — проклятую всеми богами мою многострадальную страну.

Вот потому, что мне страшно, генерал, я и пишу эту книгу.